2
БАБУШКА, МАМА ОТЦА, живет вместе с нами - отвратительная старуха из Тегерана, на кончике носа у нее висит бородавка размером с грецкий орех. Иногда я никак не могу понять, о чем она толкует, потому что не могу отвести взгляда от ее бородавки. Но это не имеет значения: она наверняка говорит все те же гадости, что и вчера, и позавчера. Скорее всего, отцу она говорит то же самое. Наверное, бабушка появилась на свет исключительно для того, чтобы его допекать. Еще в детстве она изводила его и частенько поколачивала. А за особые провинности принуждала ходить в школу в старой девчоночьей одежде. Именно это заставило его научиться драться.
Если бабушка не ругается на моего отца, она плачет по покинутой родине и по людям, которые там остались. Мама говорит, что бабушка скучает по дому. Когда я впервые услышал об этом, удивился: как можно скучать по дому? Дом - это место, где живет дракон. Место, попав в которое ты должен играть в теннис.
Если бабушка хочет уехать домой - я буду обеими руками за! Хотя мне всего восемь лет, я с удовольствием сам отвезу ее в аэропорт. Напряжение, которое она создает в доме, почти невыносимо. Из-за нее отец чувствует себя несчастным, она постоянно пытается командовать мной, моими братьями и сестрами, к тому же она постоянно глупо соперничает с мамой. Та как-то рассказала мне: когда я был еще младенцем, она, зайдя на кухню, застала там бабушку, которая пыталась кормить меня грудью. С тех пор отношения между двумя женщинами не стали менее напряженными.
Но в том, что бабушка живет с нами, есть один плюс. Она рассказывает нам о детских годах отца, и это иной раз заставляет его самого пуститься в воспоминания, немного приоткрыться перед нами. Если бы не бабушка, мы никогда бы не узнали о том, сколь одиноким и печальным было отцовское детство, не поняли бы, откуда его странное поведение, его кипящая ярость.
- О, - говорит со вздохом бабушка, - мы жили бедно. Ты не представляешь, как бедно. Мы голодали, у нас не было ни еды, ни водопровода, ни электричества, ни мебели.
- А где же вы спали?
- Мы спали на земляном полу! Все в одной комнате в старом многоквартирном одноэтажном доме, окна которого выходили в грязный двор. В углу двора была яма, которая служила туалетом для жильцов.
Отец подхватывает рассказ.
- После войны стало полегче, - говорит он. - По вечерам на улицах было полно английских и американских солдат. Мне они нравились.
- А почему?
- Потому что они давали конфеты и обувь.
Еще они научили его английскому. Первое слово, которому научили его солдаты, - "победа".
- Они все только об этом и говорили, - произносит он со своим непередаваемым акцентом. - О поведе. О, они были большие и сильные. Я везде бегал за ними, наблюдал, изучал и однажды пошел с ними туда, где они проводили все свободное время, - в парк с двумя грунтовыми теннисными кортами.
Вокруг кортов не было ограждения, так что мячи каждые несколько секунд летели в кусты. Отец бегал за ними, приносил их солдатам, как собачка, и в конце концов за ним закрепилась эта должность. А затем он стал официальным уборщиком корта.
- Каждый день, - говорил отец, - я подметал площадки, поливал водой, трамбовал тяжелым валиком. А еще подкрашивал разметку. Ну и работка была! Приходилось использовать известку.
- А сколько они тебе платили?
- Платили? Ничего они мне не платили. Они подарили мне теннисную ракетку. Очень плохую. Старая рассохшаяся деревяшка со стальной проволокой вместо струн. Но я ее очень любил. Я мог часами бить мяч об стенку сам с собой.
- А почему сам с собой?
- Потому что в Иране никто не играл в теннис.
Бокс был единственным видом спорта, в котором отцу были гарантированы противники. Поначалу его способности подверглись проверке на улицах, где он постоянно участвовал в жестоких драках. Затем, подростком, он пошел в спортзал и начал изучать сложную науку классического бокса. Тренеры считали его самородком. Быстрые удары, легкость в движениях - и бьющая через край агрессия. Его ярость, создававшая нам столько проблем, была настоящей находкой для ринга. Выступая в наилегчайшем весе, он завоевал место в иранской олимпийской сборной, в составе которой отправился в Лондон на Олимпийские игры 1948 года. Четыре года спустя он выступал на Олимпиаде в Хельсинки. Ни тут, ни там ему не удалось показать достойный результат.
- Все судьи, - жаловался он, - были подкуплены. Все было решено заранее. Весь мир ненавидел Иран! Может быть, сынок, они опять включат теннис в олимпийскую программу. И тогда ты завоюешь золотую медаль, и мы с ними сквитаемся.
Вот так он снова давит на меня, как будто ему до сих пор было мало.
Посмотрев мир и став олимпийцем, отец уже не мог вернуться в свою комнату с земляным полом и поэтому сбежал из Ирана. По поддельному паспорту на вымышленное имя он купил билет до Нью-Йорка, где провел шестнадцать дней на острове Эллис, а затем сел на автобус до Чикаго, где и переделал свое имя на американский манер. Эммануэль стал Майком Агасси. Днем он подрабатывал лифтером в одном из шикарных отелей города. Ночью дрался.
Его тренером в Чикаго стал Тони Зейл, бесстрашный чемпион в среднем весе по прозвищу Человек из стали, прославившийся своим участием в одной из самых кровавых схваток в истории спорта - знаменитой серии из трех боев с Роки Грациано. Зейл восхвалял моего отца, говорил, что в нем скрыт огромный талант, нуждающийся лишь в шлифовке, - но ему следует научиться бить сильнее. "Бей сильнее! - кричал он отцу, когда тот колотил по боксерской груше. - Бей сильнее! Вкладывай в каждый удар всю силу, сколько есть!"
Под руководством Зейла отец выиграл чикагский турнир "Золотые перчатки", а затем получил приглашение драться в прайм-тайм в Мэдисон-Сквер-Гарден. Это был его звездный час. Однако вечером перед боем его соперник заболел. Промоутеры выпрыгивали из штанов, чтобы найти ему замену, и нашли - гораздо более опытного боксера, к тому же второго полусреднего веса. Отец согласился на бой. Однако за несколько мгновений до начала он просто сдрейфил: выйдя в туалет, вылез через маленькое окошко и сел в поезд до Чикаго.
Сбежал из Ирана, сбежал из Мэдисон-Сквер - мой отец мастер спасаться бегством. Но от него скрыться невозможно.
Отец говорил, что всегда хотел испытать на себе лучший удар соперника. Однажды, стоя на корте, он признался: "Когда знаешь, что выдержал лучший удар противника и противник знает об этом, ты можешь вырвать сердце у него из груди. В теннисе все обстоит точно так же. Испытывай силу соперника. Если он умеет сильно подавать, бери все его подачи. Если он предпочитает силовую игру, пересиль его. Если он отлично бьет с правой - радуйся этому и вынуждай его играть с правой, пока он не возненавидит этот удар".
Для своей оригинальной стратегии отец придумал название: "Взрыв в мозгах соперника". С помощью этой брутальной философии он готовил меня к жизни, пытаясь превратить в боксера с теннисной ракеткой. В то время как большинство теннисистов гордятся своей подачей, отец учил меня отбивать чужие подачи, становясь мастером активной обороны.
ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ на отца тоже нападает ностальгия. Особенно он скучает по старшему брату Исару. "Когда-нибудь, - вздыхает он, - твой дядя Исар тоже сбежит из Ирана, как и я".
Но прежде дяде Исару нужно вывести из страны свои деньги. Иран распадается на части, объясняет отец. Назревает революция, и там наблюдают за каждым, чтобы люди не выводили из страны свои банковские счета и не уезжали вслед за ними. Поэтому дядя Исар понемногу тайно закупает драгоценности и прячет в посылки, которые отправляет нам в Вегас. Каждый раз, когда мы получаем от дяди Исара очередную коробку, запакованную в коричневую бумагу, в дом будто приходит Рождество. Мы садимся на пол в гостиной, разрезаем веревки, рвем бумагу и вскрикиваем, когда в коробке с печеньем или в кексе с фруктами обнаруживаем бриллианты, изумруды, рубины. Посылки от дяди Исара приходят каждые несколько недель. И вот однажды приходит отправление куда более внушительное: дядя Исар собственной персоной. Он стоит на пороге, улыбаясь.
- Ты, должно быть, Андре?
- Да.
- Я ТВОЙ дядя!
Он наклоняется и целует меня в щеку.
Внешне он - зеркальное отражение отца, зато по характеру - его полная противоположность. Отец-резкий, строгий, легко впадающий в гнев. А дядя Исар - мягкий, снисходительный, веселый. Очень одаренный человек - в Иране он был инженером - по вечерам помогает мне с домашними заданиями. После отцовских объяснений это настоящее облегчение. Главный педагогический прием отца - объяснить один раз, потом второй, потом наорать за то, что ты, идиот, не понял с первого раза. Дядя Исар объясняет, затем улыбается и ждет. Если ты не понял - не беда, он объяснит еще раз, еще более терпеливо. У него всегда хватает на это времени.
Я смотрю, как дядя Исар ходит по комнатам и коридорам нашего дома. Я повсюду следую за ним, как отец в детстве - за американскими и английскими солдатами. Познакомившись с дядей Исаром ближе, я полюбил висеть у него на плечах и раскачиваться, уцепившись за его руки. Ему это тоже нравится. Ему нравится устраивать кучу-малу, возиться и щекотаться с племянниками и племянницами. По вечерам я прячусь за входной дверью и неожиданно выскакиваю, когда он приходит: это его смешит. Громкий смех дяди Исара - полная противоположность звукам, издаваемым драконом.
Однажды дядя Исар отправляется в магазин. Я считаю минуты до его возвращения. Наконец, калитка отворяется и затворяется: значит, через двенадцать секунд он войдет в дом. Путь от калитки до двери всегда занимает ровно двенадцать секунд. Я прячусь, считаю до двенадцати и, как только дверь отворяется, выскакиваю из-за нее:
- Бу-у-у!
Это не дядя Исар. Это мой отец. Ошарашенный, он вскрикивает, делает шаг назад, затем резко выбрасывает кулак. Он вложил в удар лишь часть своего веса, и все же от его хука слева челюсть взорвалась болью, а я полетел вверх тормашками. Секунду назад я был вне себя от радости - и вот уже лежу на земле ошеломленный.
Отец стоит надо мной и хмурится: "Чего разлегся? Иди в свою комнату".
Я бегу в комнату и бросаюсь на кровать. Лежу там, вздрагивая, бесконечно долго. Час? Три? Наконец дверь отворяется, и я слышу отцовский голос:
- Бери ракетку, иди на корт.
Пора на битву с драконом.
Я бью по мячам полчаса. В голове у меня звенит, на глаза наплывают слезы.
- Бей сильнее! - кричит отец. - Черт возьми, бей сильнее! Только не в сетку, мать ее!
- Я поворачиваюсь и смотрю отцу в глаза. Следующий мяч, вылетающий из пасти дракона, отбиваю изо всех сил - далеко за забор. Я целюсь куда-то в сторону ястребов и не собираюсь притворяться, что это случайность. Отец пристально смотрит в мою сторону, угрожающе делает шаг вперед. Кажется, он сейчас швырнет за забор меня самого. Но вдруг он останавливается, извергает грязное ругательство и велит уйти и не попадаться ему на глаза.
Я бегу в дом, к маме. Она лежит на кровати с собачкой, притулившейся у ног, и читает роман. Мама любит животных, поэтому наш дом напоминает смотровой кабинет доктора Айболита: собаки, птицы, кошки, ящерицы и даже крыса по имени Леди Бат, страдающая чесоткой. Я хватаю одну из собак и швыряю через всю комнату; невзирая на ее возмущенный вопль, после чего зарываюсь головой в мамины руки.
- Почему отец такой злой?
- Что случилось?
Я рассказываю.
- Она ерошит мои волосы и говорит, что папа не умеет по-другому.
- У него во всем свои методы, - говорит она. - Странные методы. - Мы не должны забывать, что папа хочет для нас всего самого лучшего, ведь так?
Какая-то часть меня благодарна маме за ее бесконечное терпение. Другая, та, о существовании которой я предпочел бы забыть, чувствует себя преданной ею. Она никогда не вмешивается. Никогда не отвечает. Никогда не защищает нас, детей, от отца. Она должна сказать ему, чтобы он притормозил, не давил так, ведь теннис - это еще не вся жизнь.
Но это не в ее характере. Отец постоянно нарушает мир, а мама хранит его. Каждое утро она отправляется в офис - она работает в администрации штата Невада - в практичном брючном костюме и возвращается в шесть часов вечера полумертвая от усталости. Но она никогда не жалуется. Из последних сил мама готовит ужин, после чего ложится в кровать со своими зверушками, книжкой или самым любимым развлечением - пазлами.
Лишь в самых исключительных случаях она теряет терпение, и тогда случается настоящий взрыв. Как-то раз отец заметил ей, что в доме, пожалуй, грязновато. Мама подошла к буфету, взяла две коробки с крупой и, размахивая ими над головой, будто двумя флагами, засыпала кухню ровным слоем овсяных хлопьев, вопя: "Хочешь, чтобы в доме было чисто? Пойди и убери!"
Пару минут спустя она уже тихо собирала пазл.
Она особенно любит пазлы с картинками Нормана Роквэлла. На кухонном столе вечно лежит какая-нибудь наполовину собранная картинка, изображающая идиллический семейный быт. Лично я не представляю, что за удовольствие находит она в этом. Все эти кусочки, наваленные в беспорядке, весь этот хаос - разве можно так расслабиться? Из-за этого я думаю, что мы с матерью - полные противоположности. И все-таки мягкость, любовь и сочувствие к людям, которые я способен проявить, - это во мне от нее.
… Лежу рядом с мамой, она все еще гладит меня по волосам. Я думаю, что многого в ней не понимаю, начиная с выбора мужа. Я спрашиваю, как она вообще могла выбрать такого парня, как отец. Она издает короткий смешок, в нем явно сквозит усталость.
- Это было давно, - говорит она. - Еще в Чикаго. Друг приятеля твоего отца как-то сказал ему: "Тебе стоит познакомиться с Бетти Дадли, она - как раз твой типаж. А ты - ее". И вот он как-то позвонил мне в пансион для девушек, где я снимала комнату. Мы с ним долго разговаривали, и он показался мне очень ласковым.
- Ласковым?
- Да-да, знаю, звучит странно. И все-таки он казался именно таким. И я согласилась с ним встретиться. На следующий день он приехал на новеньком блестящем "фольксвагене". Катал меня по городу и рассказывал о своей жизни. Потом мы остановились перекусить, и я рассказала ему о себе.
Тогда мама поведала отцу о своем детстве, которое прошло в Данвилле, штат Иллинойс, в 170 километрах от Чикаго, - маленьком городке, где выросли Джин Хэкман, Дональд О'Коннор и ДикванДайк. Рассказала о том, что у нее есть сестра-близнец, об отце - преподавателе английского, человеке своенравном, яростном поборнике правильного литературного языка. Наверное, моего отца с его чудовищным акцентом это задело. Хотя, всего вероятнее, он этого не услышал. Мне кажется, отец был просто не в состоянии слушать маму на первом свидании. Должно быть, он был загипнотизирован ее рыжевато-коричневыми волосами и ярко-синими глазами. Суда по фотографиям, она действительно была редкой красавицей. А может быть, ее волосы понравились ему, потому что были одного цвета с грунтовым теннисным кортом? Или его привлек ее рост? Она была на семь сантиметров выше него. Думаю, он воспринял это как вызов.
Мама говорит, что они провели вместе несколько счастливых недель, и этого ему хватило, чтобы убедить ее связать с ним свою судьбу. Он увез ее от своенравного отца и сестры-близняшки, увез далеко, аж в Лос-Анджелес. Но там они не смогли найти работу, и тогда он перевез ее через пустыню в новый, бурно растущий город - столицу азарта. Здесь маме предложили должность в администрации штата, а отец подвизался в отеле Tropicana, давая уроки тенниса и параллельно работая официантом в отеле Landmark. Вскоре, однако, он получил место менеджера в огромном отеле-казино MGM.
Работа отнимала все его время, так что два прежних места пришлось бросить.
За десять лет брака у них родились трое детей. Однажды, в 1969 году, мама попала в больницу с сильными болями в животе. Сначала врачи заявили, что ей потребуется удаление матки. Однако более подробное исследование показало, что она просто беременна. Мной. Я родился 29 апреля 1970 года в больнице Санрайз, в нескольких километрах от Стрипа. Отец назвал меня Андре Кирк Агасси - в честь двух своих боссов из казино. Я спрашивал маму, зачем ему это понадобилось? Был ли он дружен с этими своими начальниками? Восхищался ими? Или, может, был должен им денег? Она не знала. Что касается отца, ему такие вопросы задавать бесполезно. Впрочем, ему бесполезно задавать любые вопросы. Так что этого, как и многого другого, касающегося моих родителей, я никогда не узнаю. Пусть это станет еще одной утраченной деталью пазла по имени Андре Агасси.
ОТЕЦ МНОГО РАБОТАЕТ В КАЗИНО, постоянно выходит в ночные смены. И все-таки главным для него остается теннис, именно он заставляет отца вставать с постели. Свидетельства этой его неутолимой страсти разбросаны по всему дому. На заднем дворе, по соседству с кортом, где обитает дракон, он оборудовал себе лабораторию, которая по совместительству служит нам кухней. Его машинка для перетягивания ракеток и инструменты занимают половину кухонного стола. Вторая половина занята маминым пазлом от Нормана Роквэлла: две безудержные страсти, соперничающие за жизненное пространство в одном небольшом помещении. На кухонной стойке - несколько кип теннисных ракеток, некоторые распилены на части: отец изучает их внутреннее устройство. Он хочет знать все о теннисе, все без исключения: для этого ему приходится заниматься в том числе и теннисной анатомией. Он постоянно экспериментирует с деталями экипировки. Недавно, к примеру, решил использовать теннисные мячики, чтобы продлить жизнь обуви. Когда каучуковые подошвы начинают изнашиваться, он режет мячик пополам, приклеивая по половине на каждый ботинок.
"Мало нам того, что мы живем в теннисной лаборатории, - говорю я Фили, - так мы еще должны обуваться в теннисные мячи?"