– Лидочка, я принес вам два яичка из пайка на завтрак. Подкрепитесь – вы стали такой бледненькой, – появился в комнате, где жила Смирнова, Фридрих Эрмлер.
Через несколько минут после этого в дверях остановился Владимир Раппопорт с кошелкой в руках.
– Лида, это мой паек – возьми его, тебе нужнее.
Марецкая, наблюдавшая эти сцены, решительно сказала:
– Вот видишь, один тебе будет всю жизнь таскать два яичка, другой – отдаст все! Выбирай.
Лида стала женой Раппопорта.
– Сердце подсказало, – объясняла она потом свой выбор.
И долгие годы жила с ним душа в душу. Он бережно относился ко всему, что делала супруга, хотя снимал ее всего в четырех фильмах. Собирал в специальные альбомы все ее фотографии, все рецензии по каждой картине. До конца своих дней оставался Лиде верным другом…"
Вот такая удивительная история, от которой почему-то хочется плакать. Наверное, потому, что светлое и чистое чувство всегда вызывает слезы умиления. И, конечно же, сами по себе ни куриные, ни перепелиные яички не имеют ко всему этому никакого отношения.
Но вернемся к "парню из нашего города" – Николаю Афанасьевичу Крючкову. Сорок лет спустя Лидия Смирнова скажет о своем партнере самые добрые и проникновенные слова:
– Никогда не забыть мне тот памятный сорок первый год. Мы жили в тесноте, в холоде, работали в ночную смену (не хватало помещений), в нетопленых павильонах, мечтая о стакане горячего чая. Случалось, в гриме уходили домой и валились без сил.
А сводки с фронтов приходили тревожные… Именно тогда я узнала удивительного Крючкова-оптимиста. В нем всегда было так необходимое многим из нас начало – воля, вера, юмор, душевная поддержка. Я думаю о Сергее Луконине, которого сыграл Николай Афанасьевич. Будь сам Крючков другим, в тех суровых обстоятельствах военных лет едва ли удалось бы ему воплотить в своем герое лучшие черты советского человека, воина…
Лучшего партнера я не встречала. Меньше всего Крючков заботится о том, как будет выглядеть в кадре. Он всегда думает о партнере, всей душой стремится помочь ему. На съемочной площадке часто случается, что партнер Николая Афанасьевича, не знающий, как сыграть конкретную сцену, встретится глазами с ним – и все становится на свои места.
У тех, кто впервые оказался на съемочной площадке, может создаться ошибочное впечатление, что он работает без особого напряжения. Этакая легкость, за которой, кажется, и труда никакого нет. Но именно труд – упорный, серьезный, подвижнический труд актера – рождает эту легкость, внешнюю и внутреннюю свободу на площадке.
Вот и вспомним еще раз крылатую фразу художника А. Саврасова: "Будет просто, когда переделаешь раз сто". Эта кажущаяся "простота" и придавала Николаю Афанасьевичу "ощущение свободы", в которой он чувствовал себя полностью раскрепощенным от условностей искусства и жил полнокровной жизнью своих героев.
Отсюда и органичность таланта Крючкова, о чем уже много говорили и писали, его природное соответствие своим героям. Николай Афанасьевич соглашался с этим, но с небольшим уточнением: одной природной органичности не хватит на всю жизнь. "Ее накапливать надо, воспитывать, пополнять, обновлять жизненным опытом".
Образ Сергей Луконина создавался на довоенных представлениях о войне. Он был овеян пафосом, романтической приподнятостью, совершенной уверенностью в своей неуязвимости. Таким его и сыграл Крючков.
Жесткая и жестокая правда войны сняла с нее покров романтики. И эта обнаженная правда потребовала новых героев.
В самые трудные дни летней военной кампании 1942 года газета "Правда" стала печатать из номера в номер пьесу Александра Корнейчука "Фронт", в которой автор резко критиковал через образ генерала Горлова устаревшие способы ведения войны.
Собственно, конфликт, обозначенный в пьесе, должен был решать еще до войны сам Верховный Главнокомандующий, а не перепоручать его войсковому политработнику полковнику Корнейчуку. Тем более расхожий банальный конфликт новатора с консерватором здесь, в конкретном случае, нес в себе общенациональную зловеще-трагическую окраску и не мог быть разрешен на театральных подмостках. Когда же пьесу экранизируют в конце 1943 года, ее общественная, политическая и познавательная значимость будет равна нулю, а драматургический конфликт уже не представит никакого интереса.
"Фильм вышел на экраны кинотеатров, – напишет Крючков, – когда уже отгремела Сталинградская битва, позади было великое сражение на Курской дуге, освобожден от захватчиков Киев, когда Красная Армия неудержимо шла на запад. Многое из того, что так волновало авторов картины и весь наш съемочный коллектив, утратило свою сиюминутную значимость. Но не устарело в фильме, да и никогда не может устареть, то, что связано не со спорами генералов, а с войной, с тяжелой кровавой работой на войне, с гибелью батареи гвардии старшего лейтенанта Сергея Горлова".
Эту роль сына бездарного генерала в сценарии допишут специально для Крючкова. Этот персонаж и должен был, по мысли сценаристов, представлять собою новый тип героя, рожденного войной.
Таким образом, Николай Афанасьевич снимался одновременно в двух совершенно не схожих ролях: Сергея Луконина и Сергея Горлова, за которым был уже опыт трагических месяцев войны. Поэтому у него начисто отсутствовали луконинские прекраснодушие, романтика, пафос "жди меня, и я вернусь". У старшего лейтенанта Горлова не было такой уверенности, да он и не задумывался, вернется он или не вернется. В сущности, он был фаталистом, для которого исполнение воинского долга ставилось превыше всего. Поэтому его героический подвиг стал кульминацией всего фильма. И Крючков показал в этой сцене не гибель героя, а честное исполнение им своего долга.
Сам Николай Афанасьевич тоже честно относился к исполнению своего профессионального долга. На всю жизнь запомнил он глаза двух молоденьких солдат, когда выступал перед ранеными в бакинском госпитале. У них на двоих было две руки. И они с азартом хлопали в эти две руки и хохотали до слез, а у артиста – комок в горле. Поэтому и не мог он не по-настоящему воевать в своих фильмах и никогда не пользовался услугами дублеров. Не обратился он к их помощи и в трагической сцене гибели своего героя.
"На съемках "Фронта", – рассказывал он, – мой Сережа Горлов один на один с гранатами на танк выходит. "А что, Коля, – сказал вдруг режиссер Сергей Васильев, – не слабо и в самом деле под танк лечь?" – "Надо, так лягу", – отвечаю.
Вырыли мне ямку и успокоили: сказали, что грунт твердый и все обойдется. В эту ямку я должен был, как только машина на меня наедет, вовремя упасть. И вот я иду с гранатами во весь рост на фашистский танк, и такая злоба меня охватила.
– Не пройдешь, гад! – кричу я ему, бросаю связку гранат и прыгаю в эту ямку.
Танк прошел, но меня всего землей засыпало – не таким уж и твердым оказался грунт тот самый. И вот лежу я, засыпанный, а в голове шальная мысль: ну раз, думаю, мой герой погиб, почему бы мне не сыграть эту роль до конца?
С грехом пополам меня откопали, и тут на меня настоящий страх навалился: ведь действительно под танком лежал… А в момент съемки все было отключено, у меня была одна задача – врага не пропустить.
Пришел я в гримерную и вижу в зеркале, как сквозь слой грима, грязи, копоти проступает смертельная белизна. Сознание опасности пришло потом, когда все кончилось. Наверное, и в жизни так было, когда люди шли на последнюю решительную схватку, не думая, не умея в ту минуту думать о последствиях".
И все же при несомненной актерской удаче роль старшего лейтенанта Горлова не стала для Крючкова такой же "любимейшей", как роль Сережи Луконина. Не запомнилась она и зрителям – заданность литературного персонажа, его рассудочность, откровенная официозная плакатность слишком уж явно напоминали повзрослевшего, но не изменившего своим убеждениям незабвенной памяти Павлика Морозова. Так же, как и пионер Павлик, Горлов-младший "не поддается чувству родства", чем умилился один генерал-критик, и во всеуслышание заявляет о командующем фронтом: "А старик, мой отец, недалекий человек", что в ту пору было равносильно доносу.
Впрочем, прототипы этого "недалекого человека" (Тимошенко, Буденный, Ворошилов и др.) благополучно пережили войну, объяснили своим бездарным командованием фронтами "синдром Горлова" и уже в мирное время стали получать звания Героев Советского Союза – одни в 70 лет, другие – в 85, а третьи – даже в 87. Вот уж поистине – герои не стареют. И для чего, и для кого тогда нужно было ставить спектакли, выпускать фильмы?..
А вот Сергей Горлов – Николай Крючков – бросился с гранатами под танк. И погиб. Артиста, слава богу, откопали…
И все же, чтобы не заканчивать этот рассказ на печальной ноте, вспомним песню из "Фронта", где есть такие строки:
Грозное время промчится,
Снова вернусь я домой.
Верь, ничего не случится,
Друг мой далекий родной.
Но эта вдруг обретенная героем вера в возвращение домой – не заслуга сценаристов и поэтов. Ни в пьесе, ни в сценарии этой песни нет. Николай Афанасьевич, конечно же, сам прекрасно чувствовал, что образ Горлова-младшего засушен, как листок в гербарии, и чтобы хоть немного оживить его, наполнить жизненными соками, сочинил вместе со звукооператором фильма Виктором Зориным текст, а музыку подобрал сам. Назвали ее "Вязаный шарф голубой", и очень уж она напоминала "Синенький скромный платочек" и темой, и стихотворным размером:
Помнишь сентябрьский вечер,
Дачный вокзал под Москвой,
Нашу прощальную встречу
Хмурой осенней порой…Поезд к перрону подходит,
Мы расстаемся с тобой.
Ты на прощанье мне даришь
Вязаный шарф голубой…
– Отзвучит песня, – объяснит потом Николай Афанасьевич ее эмоциональное значение в фильме, – и начнется бой. Последний бой, смертельный. И когда все его орудийцы склонят голову на стылую землю у своих развороченных пушек, встанет лейтенант Сергей Горлов в полный рост и пойдет с гранатами на фашистский танк. Погибнет просто, как и пел. Не из порыва искупить собственной смертью вину отца, а единственно из чувства долга русского солдата, защищающего свою землю.
У Николая Афанасьевича, в отличие от сценаристов, было свое понимание чувства прекрасного, и, как всегда, оно оказалось безошибочным. Горлов-младший только перед гибелью обрел "душу живую", которую вдохнул в него артист, и она осветила всю жизнь бунтаря-лейтенанта солнечным светом.
Так что если бы не эта творческая находка Крючкова, то образ Сергея Горлова вряд ли остался бы в памяти зрителей. А уж о явлении нового героя вообще несерьезно говорить.
Кстати, история с песней "Вязаный шарф голубой" послужила некоторым образом началом "композиторской" деятельности Крючкова.
"Композитор Гавриил Попов, – вспоминал Николай Афанасьевич, – принимавший участие в работе над этой лентой, был симфонистом, песен не писал, но наше творчество одобрил и все, помнится, предлагал:
– Запиши ноты, Коля, в соавторы возьму.
А я все отмахивался:
– Да ну, не мое это дело – музыку писать.
И все же случилось, что я и взаправду в "композиторы" попал. Черным по белому на листовках, отпечатанных в 1943 году в Алма-Ате ко Дню танкиста, значилось: "Стихи Натальи Кончаловской, музыка Николая Крючкова". Листовки разбрасывали с самолета, и все пели:
В бой пойдем мы бесстрашно и твердо,
Земляки нас проводят в поход.
Это парень из нашего города
Головную машину ведет.
И еще. Нельзя не напомнить о том, что в этом фильме Крючков впервые встретился на съемках с замечательным артистом Борисом Бабочкиным, сыгравшим роль генерала Огнева. За девять лет до этого Борис Андреевич снялся в картине "Чапаев", и с тех пор эти два имени станут неразрывны. Когда кинозритель слышит фамилию Бабочкин, она у него сразу же ассоциируется с другой – Чапаев.
Когда фильм вышел на экраны столицы, на улицах можно было увидеть колонны людей с транспарантами "Мы идем смотреть "Чапаева".
И ведь что интересно: игра Бабочкина, внешне не похожего на своего прототипа, была настолько убедительной и достоверной, что артист воспринимался людьми, знавшими лично Василия Ивановича, более реальным и земным, чем сам Чапаев. Сослуживцы легендарного комдива, когда им показывали подлинный портрет Чапаева, не признавали своего соратника: "Не похож!" – утверждали они в один голос, так как перед ними сразу же возникал экранный образ.
А маршал Тухачевский определенно заявил:
– Образ Чапаева в передаче товарища Бабочкина верен не только объективно. Чапаев такой, каким он был, такой, каким я видел его под Бугурусланом и Уфой, встает перед глазами как живой.
Сотни ролей были сыграны Борисом Андреевичем в театре и кино, но в памяти зрителей навсегда остался в его исполнении образ Василия Ивановича Чапаева. И, конечно же, мертворожденная роль генерала Огнева ничего нового не могла добавить к славе великолепного артиста.
Кинорежиссер Иван Пырьев был убежден:
– Николай Афанасьевич мог выполнить любую актерскую задачу, связанную с трудовыми и боевыми действиями героев. В фильме "Трактористы" он должен был работать на тракторе, ездить на мотоцикле, на автомобиле, играть на баяне, петь и плясать. И все это делал сам – почти без тренажа, что называется с ходу. Мне кажется, что, если бы ему нужно было по ходу роли взлететь на самолете, он бы сделал это не задумываясь.
Не известно, задумывался ли он или не слишком, когда все-таки поднял "По-2", именуемый в народе "кукурузником", в воздух.
Все – сам, всегда – сам. Оттого-то у него и был солидный "послужной" список травм, о которых он говорил коротко: "ломал руки и ноги двенадцать раз, обжигал глаза, потерял зубы, заработал ревматизм".
Кстати, о зубах. Сын замечательного артиста Сергея Столярова (кто не помнит знаменитый фильм "Цирк", где он сыграл главную роль!), тоже прекрасный артист Кирилл Столяров, как-то рассказал забавный случай. Сидел он в театральном буфете, когда к нему подсел Николай Афанасьевич. И Кирилл стал угощать его пряниками.
– Возьмите пряник. Очень вкусный.
– Нет, не могу, старик.
– Хороший пряник, попробуйте.
– Не могу, старик, – зуб болит…
– Какой?
– Какой, какой… Вот этот вот!
Крючков вытащил вставную челюсть и ткнул в нее пальцем.
Можно было, конечно, и пошутить над мнимой болью, но когда она становится осязаемой и невыносимой и к ней еще примешивается боль за своего товарища, она становится жестоким испытанием.
Жизнь свела Николая Афанасьевича с человеком трагической судьбы – режиссером Владимиром Николаевичем Скуйбиным. Он снял всего четыре картины, в двух из которых ("Жестокость" и "Суд") участвовал Крючков. И прожил Скуйбин всего тридцать четыре года. Все знали и сам он знал, что дни его сочтены, неизлечимая болезнь неотвратимо сковывала все тело этого красивого и сильного человека. Когда он снимал свою последнюю картину "Суд", пальцы его уже онемели и машина с ним въезжала прямо в павильон…
Владимир Николаевич оставил нам прекрасную статью о Крючкове – искреннее признание в любви к актеру, с которым он снял свои лучшие фильмы.
"Актерские качества Крючкова, – писал он, – неразрывно связаны с его человеческими качествами. Я помню, как на "Жестокости" во время обострившегося тромбофлебита ему приходилось целые дни проводить в седле, да еще на морозе. Он ни за что не соглашался прервать съемки. А в фильме "Суд" ему пришлось много раз прыгать в ледяную воду. На третьем дубле актер сломал ногу. И вот – больница, гипс. Но на второй день Крючков снова на съемке, на костылях. Мы снимали крупные планы. И когда через пару дней крупных планов уже не стало, Крючков ножом распиливает гипс и продолжает сниматься…"
Чтобы хоть как-то утишить нестерпимую боль в ноге, Николай Афанасьевич просил только раскладушку после отснятого дубля. Он понимал, что, если приостановить съемку, Скуйбин фильм не закончит…
Николаю Афанасьевичу было уже за семьдесят, когда режиссер фильма "Особо важное задание" Евгений Матвеев решил его пожалеть.
– Предстояло снять эпизод, – рассказывал Евгений Семенович, – в котором герой Крючкова вскакивает на крыло самолета. Зная, что Николай Афанасьевич дважды на съемках ("Море студеное" и "Суд") ломал ногу, и учитывая его возраст, я распорядился приставить к самолету стремянку. "Ты что? – обиделся Крючков. – Рано еще жалеть меня и щадить". И, прыгнув, вскочил на крыло самолета. И никто не знал, чего ему это стоило. После съемок подошел ко мне и улыбнулся: "А ты говорил…"
Многие ему чего только не говорили, но уговорить так и не могли, если он чувствовал, что будет нарушена правда жизни.
В "Брестской крепости" герой Крючкова, немолодой уже старшина Кухарьков, выбегает из казармы босиком, в галифе и в одной нижней рубашке, потому что не успевает надеть гимнастерку. Крепость уже бомбят, все вокруг усеяно битым кирпичом. А Кухарькову-Крючкову предстоит с километр бежать по этим острым осколкам.
– Николай Афанасьевич, наденьте сапоги.
– Не надо!
– Наденьте! Ведь все равно ноги не в кадре.
– Нет уж! Без "липы"!
Так и побежал. Километр по битому кирпичу. Босиком.
А когда снимали кинокомедию "Станица Дальняя", пригодился Николаю Афанасьевичу и опыт, приобретенный им в кавалерийском полку, что стоял на Ходынке и где его обучали кавалеристы доброму обращению с лошадьми и вольтижировке.
Съемки проходили в станице Казанской под Майкопом. Крючкову в роли лихого казака Мишки предстояло не только гарцевать и скакать на коне, но и преодолевать нелегкие препятствия. И, конечно же, Николай Афанасьевич никак не мог позволить себе, чтобы этим занимался за него какой-то дублер.
На конезаводе выделили артистам лошадей и дали в помощь конюха. Пришли москвичи в конюшню, и Крючков сразу же приметил одного красавца.
– Этого? Туриста?.. – возмутился конюх. – Да это же конь лично для товарища Буденного! И чтобы я его в руки артистам?..
– Но попробовать можно? – попросил Крючков.
– Ежели только попробовать, – смилостивился конюх и разрешил артисту пообщаться с конем.
Посмотрел хозяин опытным глазом, как обхаживает Крючков коня, и сдался.
– Этому, – сказал, – доверяю: прямо настоящий казак!
"На буденновском Туристе, – вспоминал Николай Афанасьевич, – я тогда и через свадебный стол перескакивал, и совершал еще много забавных "подвигов".
Вряд ли Николаю Афанасьевичу удалось бы совершить много экранных "подвигов", требующих основательной физической подготовки, если бы не его увлечение спортом, которому он никогда не изменял, начиная со спортивного кружка "Трехгорки". И своими спортивными знаками он гордился не меньше, чем орденами.
– У меня есть спортивный знак "Ветеран ДСО "Спартак", – хвалился он. – Видимо, за верность обществу, за то, что я самый преданный болельщик "Спартака". Ведь эта футбольная команда родилась на моей Пресне. В те времена она так и называлась – "Красная Пресня". Нас, молодых рабочих, буквально околдовала яркая, неповторимая игра Николая Старостина, Петра Исакова, Павла Канунникова… Сколько с тех пор составов сменилось, но команду по-прежнему люблю.
Замечательный тенор солист Большого театра Зураб Соткилава рассказывал: