Несостоявшийся обмен
Кроме рыбалки у Крючкова было еще одно увлечение: он коллекционировал наручные часы. Собственно, "коллекционировал" не совсем то слово: он их часто менял и дарил. Стоило кому-то сказать: "Какие у вас хорошие часы", – как он тут же снимал их с руки и отдавал.
– Любимым хобби для него было, – рассказывает Лидия Николаевна Крючкова, – дарить мне часы. Я обеспечила часами всех своих родственников и подруг. Свои тоже менял без конца. А однажды купил золотые часы с браслетом и… тоже кому-то подарил. Самые ценные подарки он всегда делал просто так, без всякого повода.
Пишущему эти строки лишь единственный раз довелось встретиться с Крючковым в 1950 году, и это было связано тоже с часами.
Я работал тогда топографом в саратовской геодезической партии, и профессия позволяла мне, двадцатилетнему парню, иногда обедать и ужинать в ресторанах. На этот раз мы зашли с приятелем в ресторан гостиницы "Астория" (ныне "Волга"), центральной городской гостиницы. Зал был полупуст, и мое внимание привлек мужчина за соседним столиком. Он сидел ко мне спиной вполоборота, подперев голову мощным кулаком, и на его широкой кисти я увидел огромные часы, забранные металлической решеткой. Вот эти-то часы прежде всего и заинтересовали меня, а уж потом я стал рассматривать их владельца, и он показался мне очень знакомым.
– Ба! – вдруг дошло до меня. – Да ведь это Крючков!
– Если бы к нам приехал Крючков, – резонно заметил мой товарищ, – на каждой тумбе висели бы афиши. Что ни говори, а парень-то он все-таки из нашего города.
Тогда все саратовцы были убеждены, что киногерой Крючкова Сергей Луконин именно у них "гонял по крышам голубей". Потом уж я узнал, что почти все приволжские города оспаривали эту честь.
И тут я перевел взгляд на товарища владельца часов, который сидел ко мне лицом, и ахнул: да ведь это Борис Андреев – настоящий парень из нашего города, саратовец! С кем же еще он мог сидеть, как не с Крючковым!
И я решился, тем более что по рюмке было уже выпито и наглости прибавилось. Поднялся и решительно направился к столику великих актеров, благо они уже отобедали и лениво потягивали кофе.
Я вежливо им поклонился, поблагодарил за приезд и выразил удивление, что городу о таких именитых гостях ничего не известно.
– А я не гость, – пробасил Андреев. – Я домой приехал.
– Завтра будет известно, – добавил Крючков. – Мы на сутки раньше приехали.
И тогда я объяснил Крючкову, что держу пари с товарищем: я утверждаю, что у вас на руке часы фирмы "Павел Буре", а он говорит, что это Первый часовой завод.
– Считай, брат, что ты выиграл, – Крючков повернулся к моему товарищу, помахал ему из стороны в сторону пальцем и отрицательно покачал головой. – Он ничего не понимает в часах. А ты откуда такой умный?
И тогда я вынул из кармана жилетки массивный брегет с боем на цепочке в палец толщиной и показал ему. Он положил его на ладонь и взвесил.
– Ого! Это не брегет, а кистень! – И спросил: – Махнуться хочешь? Тогда только с жилеткой – не в штанах же мне твой будильник носить.
Я оценил шутку и, решив подыграть ему, вздохнул.
– С жилеткой не могу – я иду сейчас в оперный театр.
Крючков удивленно повернулся к Андрееву:
– Смотри-ка, Борис Федорыч, у вас тут, оказывается, в оперный без жилеток не пускают?
– Без штанов не пускают, – буркнул Андреев и отвернулся.
– Ну без штанов-то, кажется, и у нас в Большой не пускают. Так что извини, брат, – Крючков развел руками, – а часы на трусы менять не могу – запасных не взял.
Он весело расхохотался и поманил к себе официанта. А ведь мог бы состояться исторический обмен. Не состоялся…
Причесанные мысли
В наше время трудно удивить читателя ненормативной лексикой, а проще говоря, матом, щедро рассыпанным по страницам произведений некоторых ужас как новаторских авторов. Если Солженицын в "Одном дне Ивана Денисовича" еще скромно менял в рискованном слове букву "х" на "ф", то его более решительные последователи не стали стеснять себя такими мелкими условностями и пустились во все тяжкие – вылили на головы читателей потоки такого зловонного сквернословия, от которого поежились бы иные портовые грузчики.
Одно дело – использовать крутые выражения в узком кругу друзей и совсем другое – видеть их напечатанными. Ведь еще совсем недавно существовало выражение "непечатное слово". Реалисты-авангардисты решили это выражение упразднить. Видимо, за скудостью собственных литературных выразительных средств: в дороге и веревочка пригодится, как говаривал слуга Хлестакова.
Граф Лев Толстой, по свидетельству босяка Горького, очень смущал его в беседе крепкими выражениями. И Алексей Максимович посчитал, что великий писатель земли русской решил говорить с ним на понятном босяку языке. Но потом понял, что граф вовсе не хотел его обидеть. Просто наедине с собратом по перу он позволял себе не слишком заботиться о выражениях, в которых в неприглаженном виде хотел донести до слушателя свою мысль. В письменной, тем более печатной речи он себе этого не позволял.
Журналист Александр Минкин в одной из своих статей в "Новой газете" популярно объяснил читателям, в чем заключается работа профессионального литератора, который делает литзапись популярной личности – будь то скандальный депутат Госдумы, эстрадный фанерный хрипач или примелькавшийся экранный лицедей.
"Видите ли, – писал он, – говорит человек не гладко, сам себя перебивает, применяет мимику, жесты, непечатные слова, поэтому человек, делающий литзапись, все эти обрывки, меканье и беканье приводит в божеский вид. Я всегда старался вжиться в образ, писать как бы от их лица, чтобы их манеру, их стиль речи сколько-нибудь передать".
И тут же вспомнил, как "знаменитый киноактер Николай Крючков мне о своих концертах под Кустанаем перед покорителями целины ни одного приличного слова не сказал – всё матом: и восторги, и хулу. И ничего – текст как-то слепился…"
Живую речь Крючкова вообще невозможно передать на бумаге. Что уж об этом говорить, если его талантливые друзья-актеры, с которыми он работал последние годы, могут его лишь пародировать, но добиться полной идентичности в интонации, жесте, мимике никому не дано.
Поэтому, повторяю, чтобы представить себе говорящего Крючкова, нужно вспомнить любой его экранный образ и наложить на текст, представленный вниманию читателей.
Коллега
Он сразу же обращал на себя внимание прохожих. На нем была выцветшая от времени, неопределенного цвета "тройка", но голову с седой львиной гривой он держал гордо, а на его полных губах играла легкая снисходительная улыбка. Перед ним прямо на асфальте стояла не жестяная банка, а лежал перевернутый блестящий цилиндр, видимо из театрального реквизита: он собирал подаяние, а проще говоря – нищенствовал. И что самое странное – ему в цилиндр бросали больше и чаще, чем в банки и кепки убогих стариков и старушек.
Когда Крючков, гуляя по набережной с Николаем Доризо, впервые увидел его у Одесского морского вокзала, то невольно придержал шаг. Нищий слегка поклонился ему, театрально вскинул руку и проскрипел ломким голосом:
– Приветствую вас, коллега, в нашем благословенном городе!
Николай Афанасьевич давно отвык удивляться, что его везде узнают, но почему – "коллега"? Нищий понял его замешательство и представился:
– Гарри Саульский – бывший артист Одесского оперного театра. Баритон – тоже, к сожалению, бывший. Ныне скрипач, то есть, как вы, наверное, изволили заметить, не говорю, а скриплю: голоса лишился.
– А что же театр? – удивился Крючков. – Неужели ничем не может помочь?
– Не хочу унижаться, – гордо вскинул голову Саульский. – Никогда ни о чем не просил и просить не намерен.
– Но сейчас-то вы просите!
– А вы слышали, чтобы я просил? – улыбнулся бывший баритон. – Меня все одесситы знают и помнят, сколько удовольствия я доставил им в свое время. Теперь они возвращают мне долг.
– Я вас, к сожалению, не слышал ни в опере, ни в концертах, – сказал Крючков, запуская руку в карман, – поэтому вроде ничего и не должен. Не обидитесь, если я вложу в ваш фонд червонец?
– Он не обидится, – Доризо тоже полез в карман.
– Какие могут быть обиды между братьями по искусству! – воскликнул Саульский. – И еще неизвестно, что ждет впереди вас. – И загадочно улыбнулся.
– Нечего сказать, обрадовал, – пробормотал Крючков, когда они отошли от этого странного нищего.
– Когда Гарри потерял голос, – пояснил Доризо, – он немного сдвинулся умом. Сдвинешься…
И рассказал, что у одинокого Саульского есть квартира и его постоянно навещают поклонники и поклонницы, помогают по хозяйству, устраивают вечера. Он не приглашает к себе только певцов – они его раздражают.
Пока в Одессе у Крючкова шли съемки, он еще несколько раз навещал "коллегу", бросал ему в цилиндр червонцы, а потом Гарри вдруг пропал. А тут Николаю Афанасьевичу нужно было перебираться в Сухуми, и он решил совместить приятное с полезным: сел рейсом на теплоход "Абхазия". И вот на его борту у него и состоялась последняя встреча с Саульским.
Николай Афанасьевич зашел в ресторан за сигаретами и сразу же увидел его. Гарри сидел один за столиком у окна и смотрел на море. На нем была свежая серая "тройка", а на шее небрежно повязан белый в горошек шелковый бант. Увидев Крючкова, он поднялся и помахал ему рукой.
Николай Афанасьевич подошел.
– А я уж подумал, не заболели ли вы. А вы, оказывается, путешествуете.
– Да, коллега, в это время у меня отпуск, – улыбнулся Саульский. – Я ведь, как каждый трудящийся человек, тоже устаю, хотя все время приходится улыбаться. Выпьете, коллега? – И, не дожидаясь ответа, наполнил бокалы саперави. – Вы, наверное, презираете меня?
– За что?
– За мой образ жизни, – пояснил Саульский. – А мне он доставляет удовольствие. Я испытываю наслаждение, когда вижу, что люди сохранили еще в себе святое чувство – чувство благодарности. Без него человечество превратилось бы в дикую орду. Дающему да воздастся. Иначе жизнь теряет всякий смысл. Осушим бокалы.
Они выпили, и Саульский вдруг, увидев кого-то, быстро поднялся.
– Пардон, ко мне присоединяется дама сердца: я люблю отдыхать по полной программе.
– Рад был встретиться, – поспешил откланяться Крючков, и Саульский не стал его задерживать, чтобы, наверное, не ломать свою программу.
На выходе Николай Афанасьевич обернулся и увидел, как Гарри поцеловал даме ручку и придвинул ей плетеное кресло.
О чем подумал тогда Крючков, о том он Доризо не рассказывал. Может быть, о превратностях судьбы?..
Царевна-лягушка
Вот все гадают: что породило у Крючкова страсть к рыбной ловле? Как свидетельствуют его друзья-товарищи, сам он рыбу не ел – весь улов он отдавал или поварам на кухню, или тем, кто попадался под руку. Так что гастрономический интерес отпадает. Некоторые убеждены, что рыбалка для него была способом отстранения от публики, которая его "достала" и от которой он просто уставал. Иные уверяли, что рыбалка в одиночестве помогала Крючкову сосредоточиться и поразмышлять о прошлом и настоящем, о новой роли, вообще об искусстве – да мало ли еще о чем?
И никто не высказал предположения, что ведь мог Николай Афанасьевич находить удовольствие в познании иного мира, который его интересовал, – живого мира водной стихии. Более того, ведь мог он и часами беседовать на безмолвном рыбьем языке с обитателями этой стихии! А почему бы и нет? Может, кстати, потому он и не ел рыб, что считал их, как говаривал Киплинг, "одной крови".
И ничего мистического здесь нет. На эти размышления навела меня одна история, о которой мне поведала Лидия Николаевна Крючкова.
Тогда они с Николаем Афанасьевичем отдыхали на даче, которая стояла на берегу старого пруда. Однажды в девять часов вечера Лидия Николаевна спустилась к этому пруду, чтобы наловить для кошки бычков. Она сделала первый заброс – ни крючка, ни поводка! Только круги по воде. Она взяла другую удочку и сделала второй заброс – тот же результат. Тогда она соорудила из двух поводков один, благо что захватила с собой запасные крючки, и сделала третий заброс. На этот раз неведомая рыбина мало того, что оборвала всю снасть, но еще и сломала две секции отличной японской удочки. И этим как бы давала понять, что поймать ее никому не удастся и вообще – посторонним здесь не место.
Но Лидию Николаевну уже охватил рыбачий азарт, и она решила довести дело до конца. Вернулась домой, попросила у Николая Афанасьевича его тяжелую удочку, на которую можно было поймать сома, и рассказала, что произошло. Николай Афанасьевич долго не мог понять, что же все-таки ловит его жена, а потом занервничал, забеспокоился и сказал:
– Не ходи.
– Но должна же я все-таки поймать это чудовище! – возразила Лидия Николаевна.
– Не ходи, – повторил настойчиво Николай Афанасьевич и, чтобы сгладить резкость тона, добавил: – Ведь все равно она тебя уже не ждет.
Лидия Николаевна кое-как убедила супруга, что это чудовище обязательно ждет ее, потому что оно самоуверенное и упрямое. И попросила мужа смотреть на пруд в окно.
– Это прибавит мне храбрости, – объяснила она.
И вот первый заброс – и он сразу попался: это был огромный ротан, у которого голова в два раза больше туловища. Мощный ротан! Он прыгал на берегу, как циркач, выделывая немыслимые кульбиты.
И Лидия Николаевна стала его успокаивать.
– Да не волнуйся ты, – сказала она ему. – Отпущу я тебя с миром – кому ты нужен, такой страшный? Но я же должна показать тебя Николаю Афанасьевичу. Видишь, вон он в окно смотрит.
И ротан притих. Он мирно лежал в ведре с водой и лениво шевелил плавниками. Поверил рыбачке на слово?..
Дома Николай Афанасьевич искоса посмотрел на ротана и как-то глухо сказал:
– Отпусти его…
И Лидия Николаевна со словами "пожалуйста, больше не попадайся" бросила его в пруд.
На следующий день Лидия Николаевна снова пошла на пруд и на том же месте сделала заброс. И тут к удилищу подплыла изумительной красоты лягушка – нечто изумрудное, пересыпанное сверкающими бриллиантами – и стала прыгать на ее кончик.
Лидия Николаевна посмотрела на часы: ровно девять.
А лягушка продолжала прыгать, дергать за удилище, проявляя все признаки беспокойства. Наконец Лидии Николаевне это надоело, и она слегка шлепнула концом удилища по воде. Лягушка отплыла в сторону.
И тут вместо нее появился Он – огромный, древний, в серо-голубой тине. Он высунул из воды мощную голову и стал в упор смотреть на рыбачку странным неподвижным взглядом, словно то ли предупреждая о чем-то, то ли угрожая. И Лидия Николаевна не выдержала этот взгляд. Она смотала удочку и быстро ушла. Но впечатление от увиденного было так сильно, что на следующий день Лидия Николаевна не выдержала и ровно в девять сделала первый заброс на том же самом месте. И все повторилось: она увидела тот же неподвижный взгляд.
"Конечно, – подумала Лидия Николаевна, – лягушка – царевна этого пруда, а Он – ее телохранитель. И она не хочет, чтобы нарушали покой в ее маленьком царстве. Ведь и людям не нравится, когда кто-то вторгается в их жилище".
Она не стала искушать судьбу, свернула удочку и ушла. Дома она рассказала эту историю мужу. Николай Афанасьевич отнесся к ней даже без тени улыбки. Он внимательно выслушал жену и надолго задумался. А потом сказал:
– Понимаешь, мы свой собственный мир, в котором живем, и то не познали до конца. Как же мы можем судить о жителях другой стихии! Слава богу, что ученые хоть дельфинов изучают, а до прочей мелкой живности никому и дела нет… Так, объект промысла. – И, воодушевившись, старый рыбак начал входить в состояние азарта. – Вот смотри, сколько я за свою жизнь рыбы наловил, и ни одной не поймал без мозгов! Ведь зачем-то природа наградила их этим мозгом! Вот если человек произошел от обезьяны, так потом у него за ненадобностью хвост отвалился. Но мозг-то, мозг – он что, у рыб оказался "за ненадобностью"? Но такого просто быть не может! У человека мозг развивался, а у его братьев меньших отсох? Чушь какая-то… – И, помолчав, заключил: – Мир очень интересен и постоянно изменяется. На рыбалке я каждый раз убеждаюсь в этом – каждая зорька прекрасна по-своему. Но, сознаюсь, то, что увидела ты, мне наблюдать еще не приходилось. Очень интересная история!..
Вот теперь и задумаешься, чем привлекала Николая Афанасьевича рыбалка…