25.09.1961
Одна из Ниночкиных знакомых (мы ее не знаем) стала жертвой брачного афериста. А я-то, по вечной своей наивности, думала, что охотники за старыми девами и богатыми вдовами остались в прошлом. Оказывается, они существуют и сейчас. Несчастная познакомилась с ним на отдыхе, в каком-то морском пансионате. Он представился вдовцом, отставным полковником, о себе рассказывал скупо, намекал на работу на секретном заводе (это не вызвало недоверия, потому что здесь много секретного). Красиво ухаживал, очаровал, сделал предложение, назначили дату свадьбы… Накануне она сняла с книжки все деньги и отдала ему на покупку автомобиля. Больше она его не видела. Сестра сразу же начала намекать на Nicolas. Я оскорбилась и сказала, что сравнение совершенно неуместно. Nicolas никогда не просил у меня денег, и к тому же я знаю его очень хорошо. Разговор закончился ссорой, но после ухода Ниночки мы помирились. Инициатива на сей раз исходила от сестры. Она умеет признавать свои ошибки, когда хочет этого.
01.10.1961
Кажется, сестра не будет сниматься в "Войне и мире". Она ничего не говорит, я ничего не спрашиваю, но уже несколько раз она высказывается в том духе, что далеко не каждое литературное произведение можно экранизовать. И каждый раз приводит в качестве примера "Войну и мир" как слишком "широкое", по ее мнению, произведение. При здравом размышлении не могу с ней не согласиться. "Война и мир" – огромная глыба, но в то же время из нее ничего нельзя выбросить. Рассказывали, что когда-то к Льву Николаевичу обращались с просьбой переделать этот роман в пьесу. Он отказался, сказав, что если бы считал "Войну и мир" пьесой, так и написал бы пьесу. На мой взгляд, Толстой – не драматург, а писатель. Вот Чехову в равной степени удавалось и то и другое.
02.10.1961
Кто тянул меня за язык? Где был мой ум? Сержусь на себя, а что толку, ведь сказанного не воротить. Сегодня мне вздумалось дать сестре совет.
– Может быть, стоит обратить внимание на молодых режиссеров, снимающих свои первые картины? – сказала я за завтраком. – Они будут счастливы снимать у себя народную актрису Раневскую и поучиться у нее мастерству.
Ничего обидного в моих словах не было, простой расчет, мнение, высказанное наедине. Но сестра впала в ярость.
– Ты предлагаешь мне торговать мордой?! Мне – торговать мордой?! Никогда! – кричала она мне в лицо. – Это ты, моя сестра, говоришь такое?! Как ты могла?! О, как ты могла?! Приличные люди могут торговать другими местами, но мордой – никогда!
Больше не скажу ни слова об актерстве. Ни единого слова. Клянусь! Prenez mon ours!
05.10.1961
Аплодисменты ценнее всего. Рассказывая о встречах со зрителями, сестра в первую очередь упоминает о том, как ей аплодировали, и уже во вторую очередь о том, сколько ей заплатили.
09.10.1961
Печальные новости из Ленинграда. Анна Андреевна лежит в больнице, врачи подозревают инфаркт, сестра сказала, что это уже третий по счету. Лежит она, бедная, в какой-то ужасной больнице в очень плохих условиях. Сестра очень жалеет, что не может сейчас поехать к ней.
11.10.1961
Сегодня мне нездоровилось – кружилась голова, слегка подташнивало. Лежала и думала о любви (О чем же еще мне думать?). Любовь каждый понимает на свой лад, кто-то любит, чтобы быть любимым, кому-то взаимности не очень-то и надо, главное любить самому. Нет, наверное без взаимности любви не бывает, хотя самое сильное чувство в моей жизни так и осталось безответным, но это не притупило его остроту. До сих пор тлеет в душе искорка.
Какие только глупости не лезут в голову от праздности!
12.10.1961
Новости из Ленинграда не радуют. Состояние А.А. внушает опасения. "Что за год! – вздыхает сестра. – Хуже семнадцатого!"
Год и впрямь не самый лучший. Прошлый для нас обеих был более радостным. Хотя бы потому, что мы стали жить вместе. Спасибо Е.А., принявшей столь деятельное участие в моей судьбе!
17.10.1961
Годовщина смерти Ф.И. Сестра вспоминала то его, то П.Л. Я спросила, почему она не пишет мемуары. Она такая знаменитая, столько всего видела, знакома с множеством интересных людей. "Как-нибудь соберусь", – сказала сестра. Прозвучало это как "отстань от меня". Чуть позже сестра сама заговорила о мемуарах.
– Вот ты говоришь – мемуары, – сказала она, хотя я перед этим говорила о том, что у нас заканчивается масло. – А известно ли тебе, сколько неприятностей имел Антон Павлович от своей "Попрыгуньи".
– Говорят, что она ему изменяла, – сказала я, думая, что "попрыгуньей" сестра назвала Ольгу Книппер, известный рассказ совершенно вылетел из моей головы.
– Изменяла, конечно, – сестра осуждающе усмехнулась, давая понять, что уж кто-кто, а А.П. не заслуживал того, чтобы ему изменяли. – Она его не любила, замуж вышла по расчету, в надежде на имя, славу, пьесы, написанные под нее. Тогда еще не понимали, что союз с драматургом, пусть даже и таким, как Чехов, не дает никаких весомых преимуществ. Балом правят режиссеры, они и только они вершат роли, а с ними и судьбы! Но я говорю не о Книппер, а о рассказе…
– Ах, да! – спохватилась я. – Всегда считала этот рассказ автобиографическим или хотя бы полу…
– Для землячки Антона Павловича ты на удивление несведуща, – мягко упрекнула сестра. – "Попрыгунья" написана об одном московском семействе. Все истинная правда – и доктор, и его ветреная жена, и роман с художником, и сети вместо портьер. Художником, кстати говоря, был Левитан, он даже портрет Попрыгуньи написал, а он не так уж и часто писал портреты. Чехова принимали в том доме, там было нечто вроде богемного салона. Все были в курсе, сплетничали, конечно, не без этого, но Антона Павловича потянуло пойти дальше. Говорили, что он переживал за коллегу, хозяина дома, и таким образом хотел ему намекнуть. Не верю, потому что так не намекают, на весь белый свет, а вот обиду, за которую могло захотеться отплатить, не исключаю. После публикации романа был большой шум, Антону Павловичу отказали от дома, Левитан собирался с ним стреляться, знакомые осуждали его. Но Чехов был Чеховым, он даже оправдывался остроумно, говорил, что жена доктора не слишком-то молода и красива, а его Попрыгунья хорошенькая. Я портрета не видела, судить не берусь, да и разве может портрет передать настоящую красоту?
18.10.1961
Радио говорит только о партийном съезде. В газетах тоже пишут подробные отчеты. Спросила сестру, не была ли она делегатом какого-нибудь съезда. Сестра долго смеялась, а потом объяснила мне, что это невозможно, так как она не состоит в партии.
20.10.1961
– Ты не собираешься замуж? – спросила за завтраком сестра.
От неожиданности я чуть было не подавилась булочкой. Ответила что нет, не собираюсь.
– Имей в виду, что, если ты выйдешь замуж, тебе придется отсюда съехать, – добавила она.
– Что такое?! – вызывающим тоном спросила я. – Или к тебе уже засылали сватов? Непорядок – если родителей нет в живых, то сватов посылают к старшему в семье. Отправляй их ко мне, будь так добра.
– Какие сваты?! – всплеснула руками сестра. – Это осталось в прошлом. Сейчас сначала прыгают в койку, потом знакомятся, а потом, если повезет, женятся. Все сваты переквалифицировались в квартирные маклеры. Просто я видела сон. Какой-то мужчина в цилиндре и фраке увел тебя от меня. Ты ушла и даже не оглянулась.
– Я все поняла, – ответила я, чувствуя, что назревает ссора. – Если я соберусь замуж, то непременно съеду. Но я пока не собираюсь. "Нет ни кавалера, ни охоты", – как говорила тетя Двойра.
– У тети Двойры была такая охота, что все кавалеры разбегались! – рассмеялась сестра.
Это так. Тетя Двойра не могла думать и говорить о чем-то другом, кроме замужества. Так и умерла старой девой в 15-м году. Хоронить ее отцу пришлось за свой счет, потому что все свои деньги тетя спустила на сватов. Она обращалась к самым лучшим, таким, про которых говорили "дер шадхн фирт цунойф а вант мит а вант". Увы, никакие деньги, никакие сваты не в силах изменить судьбу.
Замуж? Что она выдумала? Вспомнился клуб Dernière chance на rue Bertin-Poirée. Любви все возрасты покорны, но все ли возрасты хороши для брака?
23.10.1961
Сестра поссорилась с Ириной. Обвиняет ее во всех возможных грехах, но я подозреваю, что Ирина ни в чем не виновата. Уж очень сильно горячится сестра. Не иначе как завтра станет извиняться.
29.10.1961
Были в гостях у Л. и ее мужа (чуть было не написала "у Орловых", но вспомнила, что фамилии у Л. с мужем разные). Слишком у них чопорно. Мне мягко выговорили за то, что я до сих пор не видела ибсеновскую "Нору" с Л. в главной роли. Этот спектакль, кстати, поставила Ирина (они с сестрой уже помирились). Обещала посмотреть. Когда ехали домой, сестра сказала:
– Нора у Любки получилась занудливой истеричкой без капли драматизма. Сочувствовать ей не хочется, хочется ее придушить уже в первом действии. Поверхностная трактовка, тяп-ляп…
Дома она вспомнила скандал, который произошел с Л. еще до войны.
– Они с Гришей тогда как раз затеяли строительство своего "загородного дворца", – на даче у Л. я не была, но наслышана о ней от сестры, – и остро нуждались в деньгах. Не так, как я, когда прикидывала, что мне лучше купить – картошки или новые перчатки, а совсем по-другому. На моей памяти Люба деньги на рубли и червонцы никогда не считала, только на сотни и тысячи. Все постановочные, все накопления ухнули в строительство, и тут Любу занесло. Она решила поднять цену своих творческих встреч. Как же – любимая актриса Сталина! Я тоже была любимой актрисой Сталина, но я никогда не заламывала цену за свои выступления. Сколько дадут – дадут, радоваться надо не деньгам, а тому, что тебя зовут, что тебя помнят, хотят с тобой встретиться. Но это я такая дура, это видно даже по обстановке моей квартиры. С Любкиной не сравнить. Итак, она обнаглела и заломила цену, да как! За одно свое выступление требовала три тысячи. Это при установленной ей ставке в 750 рублей! Чтобы ты поняла, я тебе скажу, что в те годы 750 рублей считались хорошей зарплатой. А тут три тысячи за часовое удовольствие посмотреть на Любку и послушать, как она поет. Что до меня, то я сама приплачу, чтобы этого не слышать. Она поет, как ссыт в пустой таз, я ей в глаза не раз это говорила. Так вот, в Киеве у нее прокатило, даже больше, кажется, заплатили, а в Одессе нашла коса на камень. Директор филармонии побоялся участвовать в афере, ведь если что, так Любке легкий испуг, а ему – десять лет, деньги-то государственные. Любка попыталась нажать на него через высшее Одесское начальство, но этот старый еврей тоже был не лыком шит – взял и написал письма в цэка и в газету. Любку пропесочили, была довольно серьезная статья, в которой ее назвали "хапугой", и после этого она умерила аппетиты. Если ты думаешь, что до своей ставки, то очень ошибаешься, стала требовать по две тысячи. Так и говорила: "Две – и ни копейкой меньше, за 750 пусть вам Ладынина выступит". Маринка тогда только трактористку свою сыграла, пожинала лавры.
Какая у Л. богатая коллекция хрусталя! Сколько в их доме ценных вещей! Там, кажется, совсем нет ничего современного и дешевого – все старинное, дорогое, из прежней жизни. Отец бы сказал: "Ничего особенного", но это по нашим меркам того времени "ничего особенного", а по нынешним очень даже. Достаточно сравнить с Ниночкиной квартирой или с нашей. Я не завидую, я восхищаюсь людьми, умеющими окружить себя красотой. Красота возвеличивает.
30.10.1961
Лучшее место в Москве – это бульвары. Люблю гулять по ним одна или в компании с кем-то. Люблю посидеть, подумать, помечтать. Люблю исподтишка (чтобы не смущать) наблюдать за окружающими. Осенью бульвары особенно красивы. Легкая грусть витает в воздухе и затрагивает в душе какие-то струны. Хочется играть Шопена. Шопен так подходит к московским бульварам и моему настроению! Иногда я дразню Nicolas. Делаю вид, что заинтересовалась кем-то из проходящих мимо мужчин, а бывает, что и всерьез обращаю на них внимание. Я же неисправимая кокетка! Nicolas очень забавно сердится – хмурится, сверкает глазами, а потом улыбается и грозит мне пальцем. Nicolas слишком добр для того, чтобы быть Отелло. Как бы я хотела побывать с ним в Париже, водить его повсюду и знакомить с городом так, как он знакомил меня с Москвой!
02.11.1961
Сталина вынесли из мавзолея и похоронили рядом. Ленина оставили. Не вижу в этом ничего особенного и не могу понять, почему это так всех занимает. Все ищут подоплеку и строят предположения. Все, кроме сестры, которая сказала: "Ай, пусть делают с мертвыми, что хотят, живых бы не трогали!" "Живых бы не трогали" относится к Е.А., у которой какие-то неприятности, и, кажется, крупные. Сегодня у нас была Татьяна и рассказывала об этом. Я не поняла деталей, но суть уловила. Е.А. ругали на съезде, а это здесь очень плохой признак. Сестра считает, что с Е.А. попросту "сводят счеты". Многим не нравился ее независимый характер, и многие ей завидовали. Il vaut mieux faire envie que pitié.
05.11.1961
Был в гостях Вольдемар, очень интересный человек из Таллина, который я трижды назвала Ревелем, но мне это простили. Вольдемар режиссер, но сестра ему благоволит. Во-первых, потому что он очень обаятелен. Во-вторых, потому что он молод и сестра для него непререкаемый авторитет. Вольдемар весьма разносторонняя личность – он ставит спектакли, играет, преподает. Мечтает поставить "Гамлета" и организовать молодежный театр. Сестра хочет сыграть у него Гертруду. Я наконец-то поняла всю сложную суть взаимоотношений сестры с режиссерами и поняла, почему со многими из них у нее не складывались и не складываются отношения. Сестра считает себя полноправным участником постановки, а не просто слепой исполнительницей воли режиссера. Это нравится далеко не всем, но если уж нравится, как, например, Михаилу Ильичу, то в результате получаются шедевры ("шыдэвры", как на простецкий манер называет их сестра). Наверное, так оно и должно быть. Режиссерам следует различать актеров, диктовать свою волю молодым, прислушиваться к советам опытных. Иначе получится не спектакль, а "постановка". Взяла это слово в кавычки, поскольку в переносном смысле оно означает плохой спектакль. Крайняя степень плохого – провал, здесь невозможна, поскольку если публика не покупает билеты, то их покупают профсоюзные организации предприятий и раздают работникам бесплатно. В результате театр "имеет сбыт". Как мне объяснила сестра, профсоюзным организациям совершенно безразлично, на какие спектакли они выкупают билеты. Главное для них – совершить это действие положенное число раз, чтобы впоследствии отчитаться перед своим начальством о проделанной "культурной" работе. Расположением богатых организаций крупных предприятий, которые могут сразу выкупить огромное количество билетов, режиссеры очень дорожат. Руководителям этих организаций предоставляются различные блага – от контрамарок на хорошие спектакли и приглашений на застолья до расположения хорошеньких молодых актрис. Вообще, когда сестра называет театр "публичным домом", она не сильно грешит против истины, потому что в театрах много débauche. Недавно в театр сестры пришла молодая актриса, которую сестра охарактеризовала словами "а мойд ви а цимес", и сразу же закрутила роман с тремя мужчинами. Все трое взревновали, и во время репетиции произошла безобразная драка, в которой одному актеру сломали руку. А у другой актрисы обнаружился сифилис, который она попыталась скрыть, но в театральной среде такое не скроешь. Вспомнилось к месту "amour, toux, fumée et argent ne se peuvent cacher longtemps". Иногда думаю, что надо было сразу же по приезде попросить сестру никогда ничего не рассказывать мне о том, что происходит за кулисами. Я бы хотела сохранить свое восторженное отношение к театру и актерам. Но вряд ли это возможно, ведь вся жизнь сестры за кулисами. Зато я теперь своя в этом мире. Знаю всех или почти всех, меня тоже все знают, я в курсе всех новостей. Мне это приятно.
Вольдемар приглашал отдохнуть в Хаапсалу (это тот самый Гапсаль, которому посвятил пьесу-воспоминание Чайковский). Там побережье, чудный климат, живописные места, уютный маленький городок и санаторий с лечебными грязями. Мы с удовольствием приняли предложение с оговоркой "Лешана абаа бирушалаим!".