Исследуя эпидемическую карту России тех лет, я отметил отсутствие чумных эпидемий. Холера в России была болезнью новой, первые случаи ее описаны в начале тридцатых годов, новая страшная эпидемия часто называлась чумой.
В "Сборнике биографий кавалергардов" сказано, что Александр Михайлович Полетика "имел в Тамбовском уезде при селе Столовом четыреста душ". Уточню: "четыреста душ при селе Столовом" (неофициальное название Александровка) не обязательно одна деревня, а возможно, и несколько деревень с единой барской усадьбой. Такое объединение деревень под общим названием было обычным.
О жизни Полетик в Тамбове есть и другие более поздние упоминания, например записки графа М. Д. Бутурлина в пятидесятые годы.
А теперь свидетельства иного характера:
"Холера подкрадывалась к Тамбову медленно, сперва проникая в ближайшие к городу села, - писал С. Гессен, известный исследователь холерных бунтов в России в 1830–1832 годах. - Третьего сентября она появилась в тридцати верстах от Тамбова, в селе Рассказове, а вслед за тем и в селе Никольском…"
"Крестьяне шли по дорогам и кричали: "Мор! Мор!"".
"В январе 1831 года эпидемия достигла своего высшего развития, и в Тамбове стало недоставать гробов для покойников", - записывал И. Якунин о холере в Тамбове по свидетельствам очевидцев.
Село Рассказово (владение Полторацких) находилось в восьми верстах от села Столового (владение Полетики), границы поместий были общими. В "Историко-статистическом описании Тамбовской епархии" сказано, что крестьяне села Столового пользовались приходом, больницей и базаром села Рассказова.
В это время в Тамбове и в Никольском вспыхивают крестьянские восстания, подавленные регулярными войсками: "Две тысячи Никольских крестьян с вилами, косами, топорами, шедшие на помощь тамбовским бунтовщикам, были задержаны в четырех верстах от Астраханской заставы и не поспели к месту действия" (С. Гессен).
Дорога от Никольского к Тамбову проходит через село Столовое. Таким образом, мы можем с полным правом сказать, что холера началась именно здесь, в поместьях Полторацкого и Полетики; здесь были наибольшие жертвы и разрушения. Вот почему в 1831 году, находясь в польском походе, казалось бы не такой уж бедный помещик А. М. Полетика, как записывает П. И. Бартенев, вынужден был "живиться за счет Шереметева".
В Историческом архиве мне попалась не подписанная записка, характеризующая Александра Полетику:
"Полетика Александр, женатый на сестре графа Строганова, товарища графа Дмитрия Николаевича Шереметева по полку. В походах 1830 года (по формулярному списку Полетика был в походе с марта по ноябрь 1831 года. - С. Л.) променял ему свою походную кровать на постоянные завтраки".
В той же папке оказалось долговое письмо Александра Полетики к графу Дмитрию Николаевичу Шереметеву, к сожалению, не датированное. В письме Полетика вспоминает давнюю дружбу с графом, просит три тысячи на два года. "Не откажите старому приятелю, - умоляет Полетика, - который никогда не забывает, что вы его спасли".
А. С. Пушкин в своем дневнике за 1833–1835 годы трижды упоминает голод в России в результате тяжелого неурожая.
В тягостную осень 1833 года высший круг Петербурга буквально взбудоражило неожиданное новшество в дворцовом этикете: вводились форменные костюмы для фрейлин и придворных дам, иначе "дамские мундиры - бархатные, расшитые золотом", как записал А. Я. Булгаков. Чуткий Пушкин с горечью отмечает: "И это… в настоящее время, бедное и бедственное". 14 декабря 1833 года Пушкин вспоминает о недороде в стране. 17 марта 1834 года Пушкин снова записывает: "Много говорят о бале, который должно дать дворянство по случаю совершеннолетия Г. Наследника… Вероятно, купечество даст также свой бал. Праздников будет на полмиллиона. Что скажет народ, умирающий с голода?"
Нас, естественно, интересует, коснулось ли "бедное и бедственное время" Тамбовской губернии.
А. С. Ермолов в своей книге "Наши неурожаи и продовольственный вопрос", вышедшей в Петербурге в 1909 году, пишет:
"По цензурным условиям того времени литература сохранила немного данных о размерах бедствия, которое претерпевалось населением вследствие неурожая 1833 года… Однако можно о них судить по данным о продажных ценах на хлеб, которые повысились в семь и в десять раз против нормальных. Так, я могу отметить, что в губ. Тамбовской, вместо обычной средней цены четверти ржи в четыре рубля, цена возросла до 27 рублей за четверть… Очевидно, что покупать хлеб по таким ценам сельским обывателям было совершенно не под силу, и положение… представлялось совершенно отчаянным".
Таким образом, слова "дамы" о "море и голоде", разоривших деревни, можно читать буквально.
Невольно возникает вопрос: почему Геккерн выбрал для денежного займа товарища Дантеса по полку, штаб-ротмистра Полетику?
Я уже писал, что Геккерна окружало множество чрезвычайно богатых знакомых, однако должность посла обязывала ко многому. За помощью Геккерн мог обращаться только к неофициальным лицам. Полетики - близкие друзья Дантеса. Истинного их имущественного положения Геккерн знать не мог. Будучи незаконнорожденной дочерью Строганова, Идалия не была приближена ко двору, следовательно, обращение за помощью к ней никем превратно истолковано быть не могло. Кроме того, одалживать у товарища по полку было не только приличным, но и обычным.
Должен сказать, что при первой публикации этой главы я допустил ошибку, сказав, что Дантес был подчиненным Полетики, служил у него в эскадроне. Это не так. Штаб-ротмистр Полетика не был командиром Дантеса. Правильное замечание критиков о том, что обращение за денежным долгом младшего офицера к собственному командиру попросту невозможно, отпало само собой.
Было и еще замечание: возрастная разница Дантеса (25 лет) и Полетики (37 лет) будто бы делала, утверждаемую мной, их дружбу сомнительной.
Но, во-первых, я нигде не пишу о дружбе мужчин; разговор идет об особом расположении к Жоржу Идалии, муж обычно сопровождает ее. Что касается восприятия Екатерины и "старого барона", то действительно в своих письмах Жоржу в Тильзит, которые я приведу дальше, они одинаково говорят об особом дружественном расположении, даже более чем дружественном, почти родственном, "мужа и жены".
Что же касается "долга", то нельзя упускать и того обстоятельства, что к А. М. Полетике, если речь идет о Полетике, обращался не Жорж, а "старый барон", живший в тот период в Париже.
И все же, отчего отказом ответила Идалия, а не сам Александр Михайлович?
Дело в том, что письмо Геккерна могло прийти только летом или осенью 1836 года, когда кавалергарды находились на маневрах вне Петербурга. Отсутствие Полетики в столице давало право Идалии ответить барону до возвращения полка, что не только смягчало форму отказа, но и сохраняло достоинство мужа.
Клод в одном из писем так характеризовал финансовое положение Дантеса: "У Жоржа не было никакого личного состояния. Геккерн по договоренности с Конрадом Дантесом обеспечивал материальную сторону Жоржа в полку и вне оного. Мой предок Конрад не мог бы выдержать подобных расходов. Без покровительства Геккерна у Жоржа не было бы даже необходимого минимума, который бы позволил ему появляться в свете и при дворе. <…>. Барон был человеком со слишком практическим умом".
В письме от 20 января 1836 года Труайя не сумел прочитать фамилию человека, которого особенно опасается сверхосторожный Дантес. "Ни слова Брожу (Бражу?)", - предупреждает он.
Л. А. Черейский, автор книги "Пушкин и его окружение", в разговоре со мной высказал предположение, что Труайя допустил ошибку: дело идет о графе Борхе.
Мое предположение, что в Париже находился дипломат-камергер А. М. Борх, архивными документами не подтвердилось. Оставался брат А. М. Борха - Иосиф Борх, протоколист-переводчик коллегии министерства иностранных дел. К сожалению, командировки в Париж И. Борха в начале 1836 года обнаружить пока не удалось, однако более поздние свидетельства о пребывании Борха за границей известны. "В последнее воскресенье, - писал А. Карамзин летом 1837 года, - я ездил верхом с графиней Борх… Муж, ехавший с нами в коляске… вынужден был воротиться… Кислая фигура de се vilain avorton de mari наводила уныние на все общество".
Упоминаются в этой прогулке и Жорж Дантес, и Луи Геккерн.
Графиня Любовь Борх была женщиной, как говорится, легкого нрава. Известно ироническое замечание Пушкина, встретившего чету Борх по дороге на Черную речку. "Вот две образцовых семьи, - сказал он Данзасу, - ведь жена живет с кучером, а муж - с форейтором".
Avorton de mari - муж-выродок, рогоносец, живущий с форейтором.
В этом смысле забавен поздний документ, найденный мною в архиве: усыновление глубоким стариком И. Борхом поручика Станислава, будто бы незаконнорожденного сына (история такая же, как и с Дантесом!), и ходатайство Борха о пожаловании Станиславу графского титула. Таким образом, Борх не просто светский знакомый Геккерна - он его "брат". Вероятно, общение между Геккерном и Борхом было самое тесное, и Дантес мог видеть в этом контакте особую для себя опасность.
Невольно вспоминается еще один почти мистический факт. Пасквиль, полученный Пушкиным, был подписан "несменным секретарем ордена рогоносцев графом И. Борхом". Это случилось через десять месяцев после того, как Жорж Дантес в письме Геккерну посоветовал особенно остерегаться этого человека.
Перечитаем зашифрованный Дантесом отрывок, восстановив его смысл: "…тайна известна только мне и ей (она носит ту же фамилию, что та дама, которая писала тебе по поводу меня, что ей очень жаль, но мор и голод разорили ее деревни); теперь ты понимаешь, что от такой женщины можно потерять голову, особливо если она тебя любит!
Еще раз - ни слова Борху (?), ведь он переписывается с Петербургом, и достаточно малейшего упоминания в письме к его супруге, чтобы мы оба погибли".
Статья М. А. Цявловского в "Звеньях" содержала не только категорическую оценку по поводу бесспорной "искренности и глубины чувства" Дантеса, но и касалась отношения к Дантесу Натальи Николаевны Пушкиной. М. А. Цявловский писал: "Ответное чувство Натальи Николаевны к Дантесу тоже теперь не может подвергаться никакому сомнению. То, что биографы Пушкина высказывали как предположение, теперь несомненный факт".
К сожалению, предположения "биографов", комментировавших опубликованные письма, шли подчас еще дальше. Даже такой серьезный исследователь, как Л. Гроссман, косвенную речь Дантеса перевел в прямую речь Натальи Николаевны. "На одном из зимних балов 1836 года состоялось "между двумя ритурнелями кадрили" решительное объяснение между Пушкиной и Дантесом", - писал Гроссман. И дальше: "Как оказывается, Наталья Николаевна заявила Дантесу: "Я люблю вас так, как еще в жизни не любила"".
Вопрос исчерпан, сомнений, по мнению исследователя, быть не должно. Однако если мы на основании всех предыдущих фактов допустили, что Дантес говорил Геккерну совсем о другой "даме", гораздо более знакомой "старому барону", чем Наталья Николаевна Пушкина, а значит, и легко узнаваемой, то как же назвать бесспорное ухаживание Дантеса за Натали? Неужели это розыгрыш?! Желание дискредитировать одну, чтобы отвести возможное подозрение от другой? Иначе неужели Дантес позволял себе издевательское преследование, "для потехи" общества, "прекрасной Натали", как писала Софи Карамзина, только для того, чтобы отвести подозрение от любимой "дамы"?!
В первом письме Дантеса есть фраза, которая как бы противоречит тому, что мы знаем об Идалии Полетике: "Эта женщина, - сообщает Дантес, - которую считают не слишком умной".
Впрочем, так ли уж противоречит?
Отношение света к Полетике в 1836 году попросту неизвестно, сообщения о ней появились позднее. Все известное нам говорит скорее о характере, о манере жить и думать, чем о заметном уме. Ведь гладкость и ловкость слога, недоброжелательство и злоязычие могут прекрасно уживаться (тем более у светской дамы) с ограниченностью. Но, может быть, ум Полетики как раз и сказался в ее интриге? Может, признаком ума "той дамы" как раз и является разработанная ею (допустим!) компрометация простодушной приятельницы для прикрытия собственных действий?
Подобная история чрезвычайно банальна. Сюжет "ширмы" был широко известен в эти годы. Подобные ситуации, чуть варьируясь, игрались в бесконечных французских водевилях, наводнявших русскую сцену. В эти годы Лермонтов пишет "Княгиню Литовскую", а с 1804 года в России читается взахлеб роман Шодерло де Лакло "Опасные связи". Полетика была заядлая театралка. "Двор проведет октябрь и часть ноября в Москве, - писала она 3 октября 1837 года Дантесам. - Я в ожидании балов. У нас превосходные театры. Французская труппа очень хороша, благодаря господину и госпоже Аллан…"
Очень важно, мне кажется, появление слова "ширма" в высказываниях людей, так или иначе касавшихся дуэльных событий. Барон Фризенгоф, записывая рассказ Александрины, говорит, что Дантес хотел сделать из Екатерины "ширму". Ниже я приведу отрывок из его письма.
Еще более неожиданно звучит признание Александры Осиповны Смирновой-Россет, приведенное Б. Казанским еще в 1928 году в журнале "Звезда" № 1 и больше никем не цитированное: "Дантес никогда не был влюблен в Натали; он находил ее глупой и скучной. Он был влюблен в Идалию и назначал ей свидания у Натали, которая служила им ширмой в продолжении двух лет. Ее дружбу с Натали и эту внезапную нежность никто не понимал, так как прежде она (Идалия. - С. Л.) жестоко потешалась над нею". Как много тут сказано! "Глупа и скучна". Не это ли со слов Дантеса многократно повторяет его друг А. В. Трубецкой, квартировавший летом 1836 года вместе с Дантесом в одной избе в Новой Деревне? Или "жестоко потешалась". Разве не то же самое пишет Софья Карамзина брату, рассказывая о смешных "приступах чувств" Дантеса?!
"Балаганил" - так много лет спустя обозначил поведение молодого Геккерна П. П. Вяземский.
Не означает ли признание А. О. Смирновой-Россет, что слух о Полетике, о ее участии в розыгрыше, все же проник в ближайшую к Пушкиным среду?
Перечитаем второе письмо Дантеса, от 14 февраля 1836 года: "У нас с ней произошло объяснение… Речь шла не больше и не меньше, как о том, чтобы отказать любимому и обожающему человеку нарушить свой супружеский долг…" и т. д.
Каждое слово этих писем противоречит всему, что мы знаем бесспорно. Где, когда мог позволить себе Дантес так говорить с Натали?! Любопытно, что в последующие годы Полетика (я еще вернусь к этому), компрометируя людей, близких к Пушкину, неоднократно будет пользоваться приемом "ширмы", как бы заимствованным из водевильной бульварщины, проявляя таким образом не столь остроту ума, сколь вопиющую, на мой взгляд, ординарность.
Почему Дантес, если мы согласимся, что он был влюблен в Идалию, женится на Екатерине, входит в семью Пушкиных?
Трусость отрицают все.
Существует несколько версий. Наиболее выгодная для Дантеса, возникшая в то время: он женится на Екатерине, чтобы оставаться рядом с Натали, "дышать с ней одним воздухом". Он, Дантес, совершает акт самопожертвования. Последние десятилетия повторяется версия Л. Гроссмана о беременности Екатерины до свадьбы, что будто бы и заставило Дантеса жениться. Есть письмо Луи Геккерна в Тильзит, где старый барон пишет об опасности выкидыша у Екатерины. Т. Цявловская оспаривает перевод слова fausse-couche, сделанный Щеголевым, считая, что точнее не "выкидыш", а "преждевременные роды".
Но какие же "преждевременные" в марте, если Матильда Дантес родилась 20 октября 1837 года? В марте беременность была два месяца. Опасность выкидыша у первородящей в эти сроки обычна. Интересно, что письма Полетики подтверждают и это событие. За две недели до родов, 3 октября 1837 года, осведомленная Полетика пишет Екатерине: "Вот уже приближается для Вас великий момент. Да поможет и защитит Вас Бог, друг мой".
Необъяснимость и полная неожиданность поступка Дантеса буквально поразила самых близких его знакомых, да и друзей Пушкина. "Вечером на бале у С. В. Салтыкова была объявлена свадьба, - вспоминал В. А. Соллогуб, - но Пушкин Дантесу не кланялся. Свадьбе он не верил…" "Тут что-то должно быть подозрительное, - писала отцу Ольга Сергеевна Пушкина, - какое-то недоразумение…" "У нас тут свадьба, - сообщала Е. А. Карамзина сыну. - Прямо невероятно…" "…Катрин от счастья не чует земли под ногами и, как она говорит, не смеет еще поверить, что все это не сон", - приписывает Софи Карамзина. "Не могу прийти в себя от свадьбы, - отвечает Андрей Карамзин 3 декабря 1836 года. - <…> Черт возьми, что все это значит? <…>. Может быть, это было самоотвержение?".
В следующих письмах Карамзины несколько раз возвращаются к обсуждению невероятной свадьбы: "Начинаю с темы Дантеса: она была бы неисчерпаемой, если бы я принялась пересказывать тебе все, что говорят, но поскольку к этому нужно прибавить никто ничего не знает - я ограничусь сообщением, что свадьба совершенно серьезно состоится 10/22 января" (письмо С. Н. Карамзиной от 29 декабря 1836 г.). "Завтра, в воскресенье состоится эта удивительная свадьба <…>. Пушкин проигрывает несколько пари, потому что он, изволите видеть, бился об заклад, что эта свадьба один обман и никогда не состоится. Все это по-прежнему странно и необъяснимо…" (письмо С. Н. Карамзиной от 9 января 1837 г.).
Итак, с одной стороны, полная неожиданность не только для Пушкина, но и для ближайшего к Пушкиным и к Дантесу окружения, а с другой - мгновенное, радостное согласие Екатерины, ее полная уверенность в искренности Дантеса. Почему? Не означает ли это, что существовало "третье лицо", посредник, доверенный человек, который заранее мог подготавливать Екатерину к такому шагу?
Знаменательно одно воспоминание Араповой: "Александра Николаевна рассказывала, что его (Дантеса. - С. Л.) осведомленность относительно их прогулок или выездов была прямо баснословна и служила темой постоянных шуток и догадок сестер.
Раз даже дошло до пари. Как-то утром пришла внезапно мысль поехать в театр. Достав ложу, Александра Николаевна заметила:
- На этот раз Геккерна не будет! Сам не догадается, а никто подсказать не может.
- А тем не менее мы его увидим! - возразила Екатерина Николаевна. - Всякий раз так бывает, давай держать пари!
И на самом деле, не успели мы занять места, как блестящий офицер, звеня шпорами, вошел в партер".
Очевидно, некто очень близкий к Екатерине держал связь с Дантесом, передавал ему все, что происходило в семье Пушкиных. Вероятно, это была Полетика. Но тогда, если предположить, что Идалия была тайной свахой Екатерины и Дантеса, почему все же ее, Полетику, могла устроить эта свадьба? Не оттого ли, что жертвенность Дантеса сулила ей немалые выгоды: сохраняла Идалии (близкой подруге Екатерины) Жоржа, делала их частое общение фактически легальным. Не потому ли согласился Дантес на брак с Екатериной, что именно таким путем он мог сохранить для себя Полетику? Если говорить о "методе" нового обмана, то он прежний, только обманутой в данном случае оказывается Екатерина. "Молодой Геккерн принялся тогда притворно ухаживать за своей будущей женою, вашей теткой Екатериной, - писал Араповой барон Густав Фризенгоф, - он хотел сделать из нее ширму, за которой он достиг бы своих целей".