Глава XVI
(68) Таким было у него лечение душ музыкой. Другие виды очищения разума и вместе с тем всей души с помощью различных средств применялись у него следующим образом. Он считал, что врожденные способности нуждаются в развитии в процессе уроков и знаний, а для свойственной всем от природы невоздержанности и для корыстолюбия есть и средства их распознавания и различные способы сдерживания и подавления, действующие на них подобно огню и железу, и эти пороки можно смирить полезными мерами; дурной же человек не в силах ни сдержать их, ни остановить. Кроме того, он проповедовал среди учеников воздержание от мяса одушевленных существ, а также от некоторых видов пищи, мешающих бодрости и ясности ума, словесное воздержание и полное молчание, применяемое в течение многих лет как средство для сдерживания языка, и напряженное и неустанное внимание при изучении и усвоении сложнейших основоположений (69) и ради этого отказ от вина, пост и короткий сон, пренебрежение и неприятие славы, богатства и тому подобного, нелицемерное уважение старших, в отношениях с ровесниками искреннее чувство равенства и благоразумие, внимательное участие и поддержка младших без чувства зависти, дружеское согласие всех со всеми: богов с людьми через благочестие и умелое служение людей, основоположений науки друг с другом и вообще согласие души с телом, единение разумной части души с неразумными ее частями через изучение философии [44] , людей – друг с другом, граждан – через правильное законодательство, различных народов – через естественное общение, мужей и жен, братьев или домочадцев друг с другом – через нерушимую общность, – одним словом, всех со всеми и еще с неразумными существами на основе справедливости, природной связи и общности жизни; умиротворение и согласие самого по себе смертного тела с противоположными скрытыми в нем силами через здоровье и укрепляющий здоровье образ жизни, а также благоразумие, основанное на подражании царящему в мироздании согласию частей. (70) Первым открыл и обосновал все это, при сокращении и объединении в одно целое, называемое одним именем согласия, конечно, Пифагор, и вообще он имел большой опыт в наиболее правильном общении с богами и был самым лучшим толкователем снов для своих учеников, так как душа его никогда не омрачалась ни гневом, ни печалью, ни наслаждением и невозможно было вывести ее из равновесия никакой другой постыдной страстью, ни даже, клянусь Зевсом, такой тяжелейшей и самой нечестивой из всех, как невежество. От всех этих страстей он с величайшим искусством излечивал и очищал свою душу и воспламенял божественное начало в ней, спасал и переводил божественный взгляд души на умопостигаемые предметы – согласно Платону, лучшее средство для ее спасения, чем десятки тысяч телесных очей. Ибо только тому, кто смотрит этим взглядом и надлежащим способом усиливает его остроту и ясность, открывается истинна относительно всего сущего. Стремясь именно к этой цели, Пифагор производил очищение разума, и все его воспитание в целом было направлено именно на это.
Глава XVII
(71) Так он воспитывал учеников. Когда к нему приходили новички и изъявляли желание учиться у него, он давал согласие не сразу, но лишь после того, как производил проверку и оценку их характера и способностей. Сначала он расспрашивал кого-нибудь о том, как они ведут себя с родителями и остальными домашними, затем наблюдал их несвоевременный смех или молчание, разговорчивость свыше меры, некоторые другие порывы, знакомых, с которыми они общались, и особенно тех, с кем проводят время постоянно, и кто из встречных вызывает у них радость или огорчение. Кроме того, он наблюдал их внешний вид, и походку, и всякое движение тела, и делал вывод на основании отличительных признаков природы человека, обнаруживая по внешним проявлениям скрытый в душе нрав. (72) Того, кто выдерживал это испытание, он отпускал на три года, чтобы, понаблюдав еще, проверить, достаточно ли у человека твердости и истинной любви к учению и относится ли он к славе так, что ему безразличны почести. После этого тем, кто приходил вновь, он предписывал пятилетнее молчание, испытывая их способность воздерживаться, так как молчание – наиболее трудный вид воздержания, каковое испытание назначают и те, кто учредил для нас мистерии. К этому времени то, что было у каждого (я имею в виду имущество), переходило в общую собственность и передавалось назначенным для того, чтобы распоряжаться этой собственностью, ученикам, которых называли "политики", причем некоторые из них были еще и экономами и законодателями. Те же, кто после испытания их образа жизни и других нравственных достоинств признавались достойными участвовать в изучении основоположений, теперь, после пятилетнего молчания, становились эсотериками [45] и в одеждах из тонкой ткани слушали и созерцали Пифагора; до этого они, не надевая такой одежды и не видя Пифагора воочию, просто слушали его речи, пока их нравы на долгое время становились предметом испытания. (73) Если же их изгоняли, имущества они получали вдвое больше, чем внесли, и им насыпали надгробный холм, их товарищи ("гома́коой" [46] – так называли себя все те, кто были учениками Пифагора), которые, встречаясь с ними впоследствии, вели себя так, как будто перед ними кто-то другой, и говорили, что умерли те, которых они выдумали сами себе в надежде, что они станут прекрасными, добрыми благодаря учению. Они знали, что плохо поддаются обучению те, кто плохо организован и, так сказать, несовершенен и бесполезен. (74) Если же кто-нибудь после изучения ими его внешнего вида, походки, других движений и состояния покоя и возникновения благих надежд на него, после пятилетнего молчания и проводимых вслед за таким большим количеством уроков торжеств и посвящений в тайные учения, после стольких и таких разнообразных видов очищения души, после различных знаний, совершенствующих ее, благодаря которым у всех других душа становилась от этого проницательной и чистой, оставался один нечувствительным и малопонятливым, такому ставили обелиск, и насыпали там, где он учился, могильный холм (говорят, этого удостоились Перилл из Фурий и Килон-эксарх [47] , которых пифагорейцы признали непригодными), и изгоняли из школы, дав им множество золота и серебра (ибо и это было у них общим и распределялось некоторыми назначенными с этой целью людьми, которых они называли главными экономами); и если когда-нибудь они встречались с этим человеком, они не ставили его ни во что, считая, что он умер для них.
(75) Поэтому и бранил Лисид [48] некоего Гиппарха, разглашающего речи Пифагора среди непосвященных и тех, кто живет, не ведая о науках и умозрении. "Рассказывают, – говорил Лисид, – что ты и публично философствовал среди первых встречных – то, что Пифагор считал ниже своего достоинства и что ты, Гиппарх, вполне уяснил себе, однако не сдержался, благородный, отведав сицилийской роскоши, которой вообще не следовало бы возрождаться. Если ты переменился, я буду этому рад, если ж нет, ты умер для нас. Ибо, говорят, ты помнишь, что Пифагор был благочестив в своих наставлениях относительно божественного и человеческого и запрещал разглашать блага мудрости среди тех, кто еще не освободил душу от сонного оцепенения. Не позволительно предлагать любому встречному то, что добыто с трудом после стольких усилий, и не бросил бы ты, наверное, на попрание тайны Элевсинских богов. Кто так делает, в равной мере враждебен правде и нечестив. (76) Полезно посчитать, сколько времени мы потратили, чтобы очиститься от пятен, скрытых в наших душах, пока однажды по прошествии многих лет не сделались восприимчивы к его речам. Подобно тому, как красильщики, предварительно очищая, протравливают перед крашением ткань плаща, чтобы она впитала краску так, что ее уже невозможно смыть, и чтобы она уже никогда не обесцветилась, таким же образом поступал и этот божественный муж, предварительно подготавливая души, возлюбившие философию, чтобы не обмануться в ком-либо из тех, кого он надеялся сделать добрым и прекрасным. Ибо он нашел для нас верные слова и источники мудрости, которыми и многие из софистов прельщают юношей, не обучая их никогда ничему хорошему, тогда как Пифагор был действительно сведущ в деяниях божественных и человеческих. Они же, сделав свое обучение предлогом, делают много скверного, улавливая непорядочно и преднамеренно молодых людей. (77) И поэтому плохо и наспех обучают слушателей. Ибо они смешивают с неупорядоченными и запятнанными нравами слова и представления о божественном, как если бы кто-нибудь вливал в глубокий колодец, полный грязи, чистую и прозрачную воду: такой человек только перемешал бы грязь, и вода исчезла бы. Таким же образом поступают и те, кто так учит, и те, кто так учится. Ибо плотные и густые заросли окружают умы и сердца тех, кто, не пройдя очищения, посвящает себя занятиям наукой. Эти заросли закрывают собой в душах все кроткое, нежное, разумное, мешают разуму открыто расти и продвигаться вперед. Коснувшись этого вопроса, назову главные пороки, которые питают дурное в душах. Это невоздержанность и корыстолюбие. Оба имеют большое потомство. (78) От невоздержанности рождаются нечестивые браки, мотовство, пьянство, противоестественные удовольствия и некоторые необузданные желания, ведущие к пропастям и обрывистым скалам. Ибо некоторых людей уже вынудили эти желания вступить в связь с матерями и дочерьми и, заломив этим людям руки, как пленникам, силой привели и поставили их на край гибели, поправ государство и закон, наподобие тиранов. От корыстолюбия родились грабежи, разбой, отцеубийства, святотатства, отравления и все прочие сходные с ними преступления. Сначала нужно уничтожить материал, которым питаются эти страсти, огнем, железом и всеми возможными средствами, которые предоставляют науки, очистить и избавить от стольких зол свободный разум, тем самым дав ему то, что является врожденным и полезным для него."
(79) Пифагор считал, что такая крайне необходимая забота об обучении должна предшествовать занятиям философией, и придавал исключительное значение этому обучению, тщательнейшим образом изучая способности восприятия передаваемых им мыслей, испытывая и распознавая умонастроение поступающих в учение с помощью разного рода уроков и бесчисленных видов научного знания.
Глава XVIII
(80) После этого расскажем о том, как он разделил отобранных им соответственно достоинству каждого. Ибо он не считал правильным участие всех учеников во всех его беседах ввиду неодинаковости природных данных. С другой стороны, было бы несправедливо, если бы одни присутствовали на всех самых важных занятиях, другие же не были бы ни на одном: ибо это было бы нарушением принципа равенства и противоречило духу общины. Но, предоставив каждому право изучать его речи, он по возможности для всех определил надлежащую меру и полезность и сохранил справедливость, так что каждому предоставлялся курс наук, соответствующий его достоинству. Поэтому, назвав одних пифагорейцами, других – пифагористами, как мы называем одних аттическими авторами, а других – аттикистами, и, разграничив таким образом, как подобает, названия, первых сделал близкими своими учениками, вторым же дал понять, что они – их подражатели. (81) Пифагорейцам он предписал иметь общее имущество и проводить все время вместе, живя бок о бок, остальным же – имущество иметь каждому отдельное и, собираясь в одном месте, помогать друг другу в учебе. Таким образом, эта преемственность двух способов обучения была установлена самим Пифагором.
Согласно же другому толкованию, существовало два вида философии, ибо было два рода воспринимающих ее: одни назывались "акусматики", другие "математики". [49] Исходя из этого, иные признавали математиков пифагорейцами, акусматиков же – нет и науку их считали наукой не Пифагора, а Гиппаса [50] . О Гиппасе одни говорят, что он был из Кротона, другие – из Метапонта. (82) Философия акусматиков представляет собой изречения без доказательств и без объяснений, почему так нужно делать; эти и другие изречения, которые принадлежат самому Пифагору, они пытаются сохранять как божественные предписания и стараются показать, что сами от себя они не говорят и не должны говорить. Самыми мудрыми среди них считаются те, кто знает наизусть больше всего изречений. Все так называемые акусматы делятся на три вида: одни отвечают на вопрос "что это такое?", другие – "что лучше всего?", третьи – "что следует делать или не делать?" [51] Примеры первого вида: "Что такое острова блаженных?" – "Солнце и луна". "Что такое прорицалище в Дельфах?" – "Тетрактида [52] , то есть гармония, свойственная Сиренам". Примеры того, что лучше всего: "Что самое праведное?" – "Жертвовать". "Что самое мудрое?" – "Число. Второе по достоинству – давать имена вещам" [53] . "Что считается самым мудрым у нас?" – "Искусство врачевания" [54] . "Что самое прекрасное?" – "Гармония". "Что самое сильное?" – "Мысль". "Что самое лучшее?" – "Счастье". "Какое высказывание можно считать самым правдивым?" – "Что люди злы" [55] . Поэтому, говорят, Пифагор хвалил стихи поэта Гипподаманта с острова Саламин:
Боги, откуда такое, скажите, откуда случилось?
Люди, откуда, скажите, откуда злыми вы стали?
(83) Вот что представляют собой акусматы этого второго рода. Каждый из них решает вопрос, что лучше всего. Это то же самое, что мудрые изречения семи мудрецов. Ведь и те исследовали не что такое благо, но что является наилучшим, не что трудно, но что самое трудное (а самое трудное – познать себя самого), не что легче, но что самое легкое (самое легкое – жить по привычке). Итак, акусматы этого типа подражают мудрости семи мудрецов, живших раньше Пифагора. Вот примеры акусмат, которые решают вопрос, что следует делать или не делать, например: "Нужно иметь потомство (ибо подобает оставить после себя тех, кто будет служить богу)". Или: "Первой подвязывать правую сандалию". [56] Или: "Не нужно ходить торными дорогами, [57] не окунать руку в сосуд с водой для освящения и не мыться в бане", (84) ибо во всех этих случаях неизвестно, чисты ли от скверны те, кто бывает в этих местах вместе с другими. А вот другое: "Ни с кого не снимать его ношу (ибо не нужно становиться причиной чужого безделья), но, напротив, помогать ее взваливать". "С богатой женщиной не вступать в связь для деторождения." "Не говорить без света." [58] "Ради хорошей приметы совершать возлияние богам от ушек чаши, и чтобы никто не пил с этой стороны." "На перстне изображения божества не носить, чтобы не осквернить его: ибо это образ, который нужно хранить в жилище." [59] "Жену не нужно преследовать, ибо она нуждается в помощи: поэтому и от очага уводим ее, и берем правой рукой." "Не приносить в жертву белого петуха, ибо он проситель и посвящен Месяцу, поэтому с его помощью и определяем время." "Спрашивающему совета давать самый лучший совет, ибо совет священен." [60] "Благом являются труды, наслаждения же во всех отношениях – зло, ибо пришедшие для наказания должны быть наказаны." [61] "Приносить жертву нужно необутым и к алтарю подходить тоже." "В храм не следует заходить по пути, ибо не нужно рассматривать службу божеству как нечто второстепенное." "Стойко сражавшемуся и получившему рану спереди – хорошо, поступившему наоборот – плохо." "Только в тех животных, которые предназначены для жертвы, не входит душа человека. Поэтому можно есть лишь жертвенных животных, кому подобает это, других же животных не трогать." Таково содержание одних акусмат, другие подробно рассказывают о жертвоприношениях, как нужно их совершать в то или иное время, о почестях богам и о переселении душ из земной жизни, о погребении, как нужно предавать земле. (86) В некоторых акусматах поясняется, почему нужно так делать, например, нужно производить потомство, чтобы оставить после себя тех, кто будет служить богам, в других же нет никаких дополнительных пояснений. И, кажется, некоторые пояснения возникли изначально, другие же были прибавлены позже, как, например, о том, что не следует преломлять хлеб, потому что это вредит человеку на суде в Аиде. Прибавленные к акусматам предположительные объяснения такого рода не принадлежат пифагорейцам, их придумали чуждые их учению люди, пытаясь подражать мудрости пифагорейцев путем добавления вероятных объяснений вроде того, о котором шла речь: почему не нужно преломлять хлеб. Ибо одни говорят, что не нужно делить то, что объединяет людей (в древности по обычаю варваров все друзья ели от одного хлеба), другие – потому, что не нужно производить зловещего предзнаменования, преломляя и поедая то, что служит началом единства.
Но все, что разделяется на то, что нужно делать или не делать, восходит к божеству и имеет именно такое начало, и вся жизнь заключается в том, чтобы следовать богу, и само слово об этом есть слово (87) философии. Ибо смешно поступают люди, ищущие источник блага где-то в другом месте, а не у богов: это похоже на то, как если бы какой-нибудь человек в стране, где правит царь, стал бы служить какому-нибудь начальнику из граждан, пренебрегая тем, кто правит над всеми. Ибо именно так поступают эти люди. Но так как есть бог и господин всех, нужно просить добра у господина. Ибо всем, кого любит и кому рад, даст он блага, а с теми, к кому относится наоборот, поступит наоборот.
Такова мудрость акусматиков. Был среди них некто пифагореец Гиппомедон из Асинея, который утверждал, что автор всех этих изречений и пояснений Пифагор, но так как их передавали друг другу многие и при этом всегда мало сведущие люди, изречения лишились смысла и остались лишь одни трудные для понимания слова. Те же, кто являются последователями учения Пифагора, соглашаются, что эти изречения пифагорейские, но сами добавляют к ним еще больше, и то, что добавляют, считают истинным. Причина же расхождений, по их мнению, такова: (88) Пифагор прибыл из Ионии и Самоса в то время, когда тираном там был Поликрат, во времена расцвета Италии, и сблизился с влиятельными людьми в полисах. Так как эти люди были преклонного возраста и не могли посещать его школу из-за того, что были заняты общественными делами, ему было затруднительно давать им уроки и разъяснения и он просто беседовал с ними, полагая, что ничуть не менее полезно и без выяснения причины знать, что нужно делать, подобно тому как, например, больные, хотя им и не объясняют, почему с ними обращаются так или иначе, тем не менее выздоравливают. Когда же Пифагор общался с людьми младшего возраста, способными к труду и учению, им он давал уроки и разъяснения. Итак, непонятные изречения исходят от старших, понятные – от более молодых учеников Пифагора. Что касается Гиппаса, то он был из числа пифагорейцев, и за то, что разгласил тайну и первым изобразил шар, состоящий из двенадцати пятиугольников, погиб в море как нечестивец, хотя и приобрел славу первооткрывателя, однако все это изобретено "тем человеком" (так пифагорейцы указывают на Пифагора, не называя его по имени). (89) Пифагорейцы рассказывают, что тайна геометрии вышла наружу следующим образом. Один из пифагорейцев лишился имущества, и, так как для него это было несчастьем, ему позволили заработать, занимаясь землемерием. Геометрия называлась "наукой Пифагора". Итак, о различии обоих родов занятий и обоего рода людей – слушателей Пифагора – мы узнали следующее: одни слушали Пифагора в одеждах из тонкой ткани, другим это не полагалось, одни слушали и лицезрели его, другие не удостаивались лицезрения, и разделение на посвященных и непосвященных следует воспринимать не иначе как деление на пифагорейцев и пифагористов, и к ним следует прибавить и политиков, и экономов, и законодателей.