...
Чем же ты хочешь жить, Помпей? Сводничеством? Что ты думаешь об этом занятии, Помпей? Дозволено ли оно законами?
Помпей . Дозволено, если оно не противно законам.
Эскал . Но оно им противно, Помпей, и не может быть допущено в Вене.
Помпей . Разве ваша милость думает сделать из всех молодых людей города меринов или каплунов?
Эскал . Нет, Помпей.
Помпей . Ну вот видите ли, ваша милость. Позвольте мне высказать вам мое скромное мнение: если только ваша милость будет держать в порядке молодежь, тогда сводень нечего бояться.
Так точно и Луцио шутит над строгостью Анджело, считая ее совершенно бесцельной (III, 3):
...
Луцио . Не мешало бы быть несколько терпимее к распутству. Он слишком брюзглив относительно этого пункта.
Герцог . Этот порок слишком распространился, и только строгость может его излечить.
Луцио . Я согласен, что у этого порока большие связи и знатное родство; но совсем искоренить его невозможно, тогда пришлось бы людям запретить пить и есть. Говорят, что Анджело произошел на свет не обыкновенным путем, – от мужа и жены. Правда ли это? Как вы думаете?
Не довольствуясь этой строгой мерой против легкомысленного распутства, Анджело пускает опять в ход старый закон, не применявшийся, по словам герцога, 14, а по свидетельству Клавдио-19 лет, закон, приговаривавший к смертной казни всех тех, кто, подобно Клавдио и Джульетте, жили в незаконном браке. Связь обоих молодых людей была самая невинная. Клавдио говорит (I, 2): Перевод Ф. Б. Миллера.
…Она
Моя жена; не доставало только
Формального обряда; мы его
На время отложили, в ожидании
Приданого, которое хранилось
У близких и друзей моей Джульетты.
Однако эти слова не приносят ему никакой пользы. Анджело намерен казнить его для примера. Тщетно добрый тюремщик выражает ему свое сочувствие (II, 2):
…Его проступок
Не сроден ли всем возрастам равно?
И умереть за это!
Молодежь объясняет себе эту безрассудную строгость тем, что в жилах Анджело течет не кровь, а растаявший снег. Вскоре, однако, обнаруживается, что он вовсе не создан из льда.
Старый честный дворянин Эскал просит Анджело вспомнить, что, вероятно, его строгая добродетель никогда не подвергалась искушениям, что она, быть может, также не устояла бы перед ними. Но Анджело отвечает высокомерно: подвергаться соблазну и пасть – две вещи разные. И вот появляется Изабелла, сестра Клавдио, молодая, красивая, умная. Она молит о пощаде (II, 2):
…О, молю,
Подумайте, кто до сих пор
За этот грех был смертию наказан!
А многие грешили.
Но Анджело неумолим. Она обращает его внимание на то, что в высшей степени неблагоразумно так строго карать заблуждения любви:
О, если б все могучие могли
Греметь, как Зевс, – он был бы оглушен
Тогда бы самый жалкий судия
Стал потрясать своим перуном небо
И все бы лишь гремел. О Боже правый!
Ты громовой стрелою разбиваешь
На тысячи кусков могучий дуб
Не мирту слабую.
В следующих ее словах вы слышите явственно голос самого поэта:
…Но человек,
Гордясь своим величием ничтожным,
Забыв, что сам он хрупок, как стекло,
Как гневная мартышка, перед небом
Кривляется с таким ожесточеньем,
Что плачут ангелы; но будь они
Настроены, как мы – они б такому
Безумию смеялись бы до слез.
Она апеллирует к его собственному самосознанию:
…Спросите
Вы собственное сердце – не живет ли
В нем грех, подобный братнину?
Вместо ответа Анджело дает ей приказание вернуться на следующий день. Как только она уходит, он высказывает в монологе свою отвратительную страсть, свое гнусное намерение заставить ее купить жизнь брата ценою собственного позора и, тем не менее, осудите его потом на смерть. Когда он делает ей свое мерзкое предложение, ей становится страшно. Как Гамлет, узнает она впервые, что такое жизнь, и видит, до чего может дойти подлость, раз она облеклась в мантию судьи.
Все это – ложь, коварное притворство!
Он дерзкий плут в одежде благочестья.
Подумай, Клавдио, когда б ему
Свою невинность в жертву принесла я,
Ты был бы жив!
И Изабелла лишена даже возможности жаловаться. Анджело заявляет ей очень разумно, что никто ей не поверит. Его безупречная репутация, строгий образ жизни и высокий сан уничтожат самое смелое обвинение. Он чувствует себя в безопасности и поэтому вдвойне дерзок. Когда Изабелла обращается в конце пьесы к вернувшемуся герцогу, Анджело бесстрашно заявляет (V, 1):
О государь, она повреждена!
А потом следует пламенный протест Изабеллы, вылившийся из самого сердца поэта:
Презреннейший злодей из всех на свете
Казаться может скромным, честным, строгим,
Как граф Анджело!
Но этот протест не приводит сначала ни к какому результату. Изабеллу отводят в темницу за то, что она оклеветала благородного человека. И поэт сохраняет до конца свою ироническую точку зрения.
Герцог, переодетый монахом, испытал немало горького. Он понял, например, что на свете так мало честных людей, что существование человеческого общества может быть сохранено только с большим трудом. Когда он рассказывает в костюме монаха то, что ему пришлось видеть, то его собственные верные слуги хотят его бросить в темницу. Таким образом, никем не узнанный, герцог видел и узнал, что закон служит часто только ширмой для власти:
…Я в Вене.
Я видел, как кипит здесь развращенье
И хлещет через край. Закон есть
Для каждого проступка, но они
Терпимы так, что самые законы
Соделались посмешищем для всех,
Как вывески для брадобреев,
Эскал .
Правительство позорит он! В тюрьму!
Драматургическое значение пьесы "Мера за меру" основывается исключительно на трех сценах: когда красота Изабеллы искушает Анджело, когда он ей делает свое гнусное предложение и, наконец, когда Клавдио выслушивает, сначала негодуя, готовый к самопожертвованию, известие о низости Анджело, но потом, не выдержав характера, начинает молить о пощаде. Вокруг этих главных эпизодов группируются прекрасные смело-реалистические или грубо-комические сцены, напоминающие Хогарта или Теккерея, и затем другие сцены, имеющие целью только затормозить драматическое колесо и которые отталкивают нас своей условностью.
Герцог позволяет себе, например, совершенно непозволительный эксперимент с Изабеллой, рассказывая ей в четвертом действии, что отрубленная голова ее брата уже послана Анджело. Поэт хотел таким образом усилить эффект последних сцен. Он заботился в этой неровно отделанной пьесе, по-видимому прежде всего о том, чтобы нанести удар ханжеству. Он пошел в этом стремлении так далеко, как только мог. От невинного осмеяния пуританства в лице Мальволио к его изображению в образе Анджело – гигантский шаг. Шекспир постарался, вместе с тем, получше укрепить свое собственное положение. Он придал сюжету характер комедии. Сначала угрожают Клавдио казнью, потом не без юмора грозят тем же бандиту Бернардино, голову которого хотят послать вместо головы Клавдио. Перед самой казнью разбойник даже появляется на подмостках, и зритель ожидает с волнением исполнения смертного приговора. Но потом все кончается благополучно. Решаются послать Анджело голову покойника. Далее прекрасной девушке угрожают бесчестием. Но другая девушка, заслужившая, несомненно, лучшую участь, Марианна, позволяет вместо нее обнять себя, – и эта опасность также миновала. И над головою негодяя Анджело спускаются черные тучи. Однако он также выходит невредимым: его обязывают только жениться на той, которую он раньше бросил.
Так улетучивается впечатление грозного протеста против ханжества и впечатление мрачного пессимизма, пробивающегося всюду наружу. Настроение, продиктовавшее поэту эту пьесу, было на самом деле глубоко пессимистическое. Когда герцог старается убедить Клавдио в том, что смерть не страшна (III, 1), он превосходит даже Гамлета своим презрением к жизни:
Ты – дух, подвластный переменам ветра,
Который дом твой может сокрушить
В одно мгновенье; ты – игрушка смерти,
Ты от нее бежишь – и попадаешь
Навстречу ей.
И счастливой
Назвать тебя нельзя, ты вечно мчишься
За тем, чего тебе недостает,
И презираешь то, чем обладаешь.
В тебе нет постоянства: каждый месяц
По прихоти меняешь ты свой вид.
Богата ты, но вместе и бедна;
Ты, как осел, под золотом сгибаясь,
Несешь лишь день сокровище свое,
А смерть его снимает У тебя
Нет и друзей – и даже кровь твоя,
Которая отцом тебя зовет,
Клянет паршу, ломоту, паралич,
Зачем тебя скорей они не кончат?
Нет у тебя ни юности могучей,
Ни старости – ты греза об обеих
В тяжелом сне; цвет юности твоей
По старчески живет и просит пищи
У старости, параличом разбитой;
А сделавшись и старым, и богатым,
Теряешь жар желаний, силу, прелесть,
Чтобы вполне богатством насладиться.
Что ж у тебя останется? И это
Мы жизнью называем? Эта жизнь
В себе скрывает тысячи смертей,
А мы боимся смерти, забывая,
Что в ней конец противоречьям всем!
Посмотрите, с каким искусством и как добросовестно подобраны здесь все те соображения, которые способны смутить и запутать здоровый жизненный инстинкт!
Поэт старался далее защитить свою моральную точку зрения. Кажется, ни в одной из своих пьес Шекспир не подчеркивал так преднамеренно мораль драмы, притом в словах очень мало гармонирующих с характером действующих лиц. Обратите, например, внимание на монолог герцога, заканчивающий собою третье действие:
Кому Господь вручил небесный меч,
Свят должен быть и честь свою беречь;
Пример другим, ведя их за собою,
Идти он должен твердою стопою.
Он мерить должен мерою одной
Как их вину, так и проступок свой.
Позор тому, кто смертию карает
Порок, который сам в душе питает
Стыдись, Анджело, ты казнишь порок,
Который заглушить в себе не мог.
Поэт указывает очень настойчиво на то, что князья подвергаются чаще других людей непониманию, презрительной оценке и клевете. В конце третьего действия герцог восклицает:
И власть и сан – ничто не сохранит
От жала клеветы; оно язвит
Чистейшую невинность, даже трон
От ран ее опасных не спасен!
Или в другом месте:
Величие и власть! Мильоны глаз
На всех устремлены; вслед ваших дел
Несется гул ничтожной болтовни,
Исполненной противоречий ложных,
И тысячи язвительных насмешек
Вас делают творцами слов своих,
Бессмысленных и пошлых, истязая
Вас до конца в фантазии своей.
В этих намеках на безрассудную критику подданных нас поражает особенно то обстоятельство, что поэт ищет постоянно защиты за спиною государя, т. е. Иакова I, только что вступившего на престол и сразу возненавидевшего при своем отрицательном отношении к шотландскому пресвитерианству английское пуританство. Вот почему поэт заявляет неоднократно, что все грехи достойны прощения, исключая клеветы на государя.
Из всех действующих лиц только один Луцио должен подвергнуться наказанию, он, который так забавно обманывал государя и наговорил ему в шутку так много злых колкостей. Зритель убежден до конца пьесы, что он будет приговорен к истязанию кнутом и повешению, даже в тот момент, когда он получает приказание жениться на женщине легкого поведения, дабы веселое настроение, вызываемое пьесой, не нарушилось, причем поэт настойчиво заявляет, что он, собственно, заслужил вышеупомянутую кару. Герцог начинает заключительную реплику словами:
Ты этого достоин за хулу на государя!
Здесь Шекспир высказывает то же мировоззрение, которое 60 лет спустя высказывает Мольер в последней сцене "Тартюфа", где государь является совершенно в духе теории Иакова – воспитателем своего народа. Отсутствие короля в Лондоне во время чумы как бы извиняется в виду той полезной деятельности, которую обнаруживает здесь в пьесе герцог в продолжение своего мнимого отсутствия. Никто другой, как он, разоблачает ханжу, которому врожденная гнусность и дерзость давали такое превосходство над другими. Таким образом, апелляция к государю в пьесе "Мера за меру" вполне соответствует большой реплике в "Тартюфе", которая вводит личность государя как некоего deus-ex-machina и освобождает грудь зрителя от угнетающего кошмара:
Nous vivons sous un, prince, ennemi de la fraude.
Un prince dont les yeux se font jour dans les coeurs
Et que ne peut tromper tout Г art des imposteurs.
Дело в том, что в XVII в. государи еще являлись защитниками искусства и его служителей против нравственного аскетизма и религиозного фанатизма.
Глава 47
Восшествие на престол короля Иакова и королевы Анны. – Судьба Рэлея. – Труппа Шекспира получает звание актеров короля. – Шотландское влияние
Читая пьесу "Мера за меру", вы чувствуете не только по общему настроению, но и в отдельных, определенных местах, что ее возникновение совпало с восшествием на престол короля Иакова в 1603 г. В первой сцене встречается намек на страх нового государя перед большими народными сборищами, возбудивший во время его английского путешествия столько недовольства и удивления. Здесь в драме этот страх истолковывается самым лестным для короля образом. Герцог восклицает:
Я еду тайно. Я люблю народ мой,
Но не хочу являться перед ним.
Хотя восторг и возгласы его
Все от души. Но мне они противны,
И не считаю умным я того,
Кто любит их.
И если Анджело порицает в четвертой сцене второго действия народ за то, что он обыкновенно толпами сопровождает своего государя, считая этот обычай непростительной назойливостью, то эти слова содержат опять-таки намек на ту же самую боязнь короля:
Так глупая толпа теснится вкруг
Лишенного сознанья и, желая
Помочь ему, спирает только воздух;
Так скопище народа, покидая
Занятия свои, бежит туда,
Где их монарх любимый показался,
И так шумит, что взрыв любви нелепый
Покажется обидой.
24 марта 1603 г; Елизавета, скончалась.
Лежа на смертном одре и потеряв способность говорить, она руками описала вокруг головы фигуру короны, как бы желая этим сказать, что избирает своим наследником коронованную особу Долго уже ее министры находились в тайных сношениях с шотландским королем Иаковом I. Они обещали ему английский престол вопреки завещанию Генриха VIII, лишившего шотландских потомков его старшей сестры всяких прав на наследство. Однако этот пункт завещания можно было игнорировать. Никто из представителей младшей линии не пользовался достаточной популярностью, чтобы выступить претендентом. Кроме того, все прекрасно понимали, как выгодно было слияние шотландской и английской корон. Ведь оба государства давно ухе враждовали друг с другом. Все партии соглашались с министрами, что лучшим наследником будет Иаков. Протестанты доверяли ему, так как он сам был протестантом. Католики возлагали на него надежды, так как он был сыном католической мученицы. Пуритане думали, что миролюбивый король внесет такие изменения в установившийся кодекс богослужения, которые позволят им, без вреда для их душевного спасения, принимать в нем участие Словом, на Иакова возлагались самые блестящие надежды.
Едва только Елизавета закрыла глаза, как один облагодетельствованный ею вельможа, сэр Роберт Кэри, желая заручиться расположением нового короля, бросился на коня, – на каждой станции его ожидала свежая лошадь – чтобы первым известить Иакова о его избрании. Дорогой он упал с лошади и получил ушибы головы. Однако вечером 26 марта он прибыл в эдинбургский дворец. Король только что лег спать. Кэри тотчас привели в его спальню, он опустился на колени и приветствовал Иакова – королем Англии, Шотландии, Ирландии и даже Франции "Иаков, – писал Кэри, – дал поцеловать свою руку и обещал в благодарность чин камергера", что ему не помешало забыть свое обещание, как только он вступил на английскую почву. В Англии все давно приготовились к этому событию. Еще при жизни Елизаветы Сесиль составил прокламацию и послал ее в Шотландию, где ее одобрили. Теперь, через несколько часов после кончины королевы, первый министр прочел ее от имени Иакова в собрании государственного совета и высшего дворянства, при большом стечении публики и при кликах всеобщего одобрения. Когда три герольда, сопровождаемые трубачом, повторили прокламацию в Тауэре, все заключенные возликовали, и "особенно обрадовался граф Саутгемптон" И не без основания. Одним из первых желаний Иакова было приказание послать верхового к лорду Саутгемптону с известием, что король желает его присутствия во время путешествия в Лондон, где должна была совершиться коронация.
5 апреля 1603 г новый английский король покинул Эдинбург, чтобы принять власть над государством в свои руки Шествие двигалось медленно. Каждый дворянин и джентльмен, мимо дома которого проезжал король, приглашал его к себе Иаков не отказывался ни от одного предложения, проводил все дни в удовольствиях и благодарил за гостеприимство раздачей несметного количества рыцарских титулов. Впрочем, один из его поступков возмутил всех. В Йорке король велел повесить без следствия и суда карманника, уличенного на месте преступления. Негодование народа доказало ему, что нельзя игнорировать так бесцеремонно английские законы. В Шотландии народ мечтал о сильной монархии, способной обуздать дворянство и духовенство. Но в Англии это время давно прошло, и потомкам Иакова пришлось горько расплатиться за свои попытки продолжить на английской почве традиции самодержавия. Короля приветствовали с той наивной, бескорыстной радостью, с которой многочисленное народонаселение любит встречать нового, совершенно неизвестного монарха, и с той более эгоистической и льстивой преданностью, с которой ухаживают за ним люди, приходящие с ним в соприкосновение.