Внешность короля Иакова не была особенно симпатична. Он был совершенно лишен царственного величия. Многие сомневались, не без основания, что этот невзрачный и неуклюжий человек был сыном очаровательной Марии Стюарт и красавца Генри Дарнлея. Хотя он был немного выше среднего роста, однако его фигура была неграциозна, голова – толста, глаза – выпучены. Он говорил на грубом шотландском наречии и скорее выплевывал, чем произносил слова. Он говорил так быстро, что слова спотыкались друг о друга. Он говорил, ел и одевался, как крестьянин. Он любил, несмотря на свой строгий образ жизни, даже в присутствии дам, цинические, непристойные разговоры. Он ходил так, как будто не владел своими членами. Он не мог стоять спокойно на одном месте, а ходил обыкновенно взад и вперед неверными, неуклюжими шагами. Он закалил свое тело постоянными охотами и верховой ездой, но в манерах его не было ни тени достоинства. Он страшно боялся всякого оружия. Быть может, испуг матери, которая носила его под сердцем, когда в ее присутствии убили Риччо, был причиной этой боязни. Суровое воспитание увеличило его врожденную робость. Французский посланник, видевший его юношей, выразился о нем таким образом: "Это старый молодой человек!" Теперь Иакову было 36 лет. Это был в полном смысле ученый педант, не лишенный ни ума, ни остроумия, но исполненный предрассудков. У него были две страсти. Он любил беседовать на богословские и церковные темы и охотиться иногда дней шесть подряд. Он не обладал политическими способностями Елизаветы. В ее совете заседали представители самых противоположных партий. Он, напротив, приглашал только тех, которые были с ним одного мнения. Но его тщеславие ничем не уступало тщеславию королевы. Он любил хвастаться, как все педанты. Он утверждал, что в один час он может сделать больше, чем другие в целый день. Он особенно гордился своей ученостью. Некоторые шекспирологи видели в нем, как было упомянуто, первообраз Гамлета. Нет, он никогда не был Гамлетом. Он походил в гораздо большей степени, по меткому выражению Альфреда Штерна, на Полония в королевской мантии.
До нас дошло описание одной аудиенции у Иакова I, сделанное в 1607 г. сэром Джоном Харрингтоном. Король устроил ему форменный экзамен (невольно вспомнил он поэтому студенческие экзамены в кембриджском университете); приводил изречения Аристотеля, которых сам, по-видимому, не понимал; попросил затем Харрингтона продекламировать одну из песен поэмы Ариосто; спросил далее, в чем состоит истинное остроумие и кому оно особенно идет, и поставил, наконец, ряд следующих вопросов: не следует ли королю быть первым ученым своей страны? велико ли могущество дьявола, и почему дьявол воплощается с особенной охотой в старухах? На этот последний вопрос сэр Джон ответил юмористически, ссылаясь на Новый Завет, где злым духам приписывается особенное тяготение ко всему сухому. Король рассказал затем, что после смерти его матери в Шотландии люди видели окровавленные, пляшущие в воздухе головы, и заключил свою речь словами: "Сэр, вы видели доказательства моего ума. Если я замечу в ваших суждениях недостатки, я постараюсь их искоренить!" Кроме короля Иакова только еще один европейский государь гордился в такой степени своим всеведением.
В царствование Елизаветы отношения между Иаковом и Англией не были особенно хороши. Ненавидя клерикальных пресвитерианцев, которые вмешивались во все государственные дела, Иаков призвал в 1584 г. на помощь себе и матери римского папу, что не мешало ему уже в следующем году заключить за большую ежегодную субсидию союз с Елизаветой; когда в 1586 г. этот договор был окончательно утвержден, Мария Стюарт лишила его наследства и избрала своим преемником Филиппа II. Как раз во время процесса Марии Стюарт Иаков хлопотал о своем назначении наследником английского престола.
Это недостойное и совершенно не рыцарское поведение лишило его с самого начала права протеста против приговора английского правительства. Тем не менее казнь матери потрясла его. Чтобы отомстить Елизавете, он поспешил жениться против ее желания на датской принцессе Анне, дочери Фридриха II. Благодаря этому браку Дания отказалась от своих притязаний на Оркнейские острова.
Невеста короля, родившаяся в 1574 г. в Скандерборге, была пятнадцатилетней хорошенькой девушкой с белоснежным лицом и золотистыми волосами. Дочь лютеранина и лютеранки, Софии Мекленбургской, она воспитывалась в строго протестантском духе, слушала лекции химии у знаменитого Тихо Браге и была в высшей степени избалована. Ей постарались внушить самые высокие представления о датском королевском доме; вследствие этого она разделяла впоследствии взгляды супруга на монархическую власть. Она отличалась большим юмором и веселым остроумием, но, в сущности, была очень поверхностна и даже просто легкомысленна. Через три года после свадьбы она подала своим поведением повод к скандалу. Общественное мнение обвиняло Иакова – впрочем, неосновательно – в убийстве графа Моррея. Утверждали, что король был заинтересован в этом убийстве.
Известно, какие препятствия затянули приезд Анны в Шотландию, последовавший, наконец, в 1590 г. Буря отнесла корабль невесты к городу Осло в Норвегии. Виновниц этой бури усмотрели в чарах датских и шотландских ведьм, которые в количестве около двухсот и были преданы сожжению. Нетерпеливый жених совершил при этом случае свой единственный романтический подвиг. Он сел на корабль с намерением отыскать свою невесту, застал ее в Осло, обвенчался с ней в этом местечке и провел зиму в Дании. Сделавшись шотландской королевой, Анна обнаружила такую же страсть к красивым постройкам, какую питал ее брат, Христиан IV. А сделавшись потом английской королевой, она возмущала всех своим кокетничаньем с римским католицизмом. Папа присылал ей всевозможные католические подношения; их перехватывали и отсылали обратно, а послов сажали в Тауэр. Она обнаружила много смелости и симпатичности, принимая теплое участие в судьбе Рэлея, брошенного Иаковом в темницу, но она была в общем ничтожна, любила удовольствия и роскошь, протежировала поэтам, писавшим, подобно Бену Джонсону, "маски" для придворных увеселений, и отличалась, в противоположность экономной Елизавете, такой расточительностью, что была всегда кругом в долгах. Она едва успела приехать в Англию, как уже задолжала громадную сумму ювелирам и другим купцам.
Вскоре новый король обманул надежды, возлагавшиеся пуританами и католиками на его веротерпимость. Когда он путешествовал из Эдинбурга в Лондон, диссиденты подали ему многочисленные прошения об улучшении своего положения. Он давал всем, по-видимому, самые блестящие обещания. Но уже в 1604 г., во время одного собрания в замке Гемптон-Корт, он порвал окончательно с пуританами: одно слово "пресвитер" приводило его в бешенство. Хотя не он придумал формулу "No bishop, no king" (нет епископа – нет и короля), но она прекрасно выражала его мировоззрение. Так как нижняя палата сочувствовала этим петициям, то Иаков обругал ее хвастливыми и площадными словами и распустил парламент. Он жаловался, что, в Англии все только то и делают, что критикуют его предначертания, тогда как в Шотландии он был не только королем, но и советчиком; там одобряли все, что предпринималось по его инициативе, а здесь он находится под каким-то вечным подозрением и т. д. Пуританские священники, не желавшие подчиняться английскому ритуалу, теряли свои места.
Самая характерная сторона в политике короля заключалась в его настойчивом стремлении к заключению и сохранению мира с Испанией. Он еще не успел вступить в Лондон, как издал приказ прекратить военные действия, а в 1604 г. он заключил с этой страной мир. Если он относился так враждебно к Рэлею, то одной из причин являлась, без сомнения, ненависть последнего к Испании и его протест против этого мира. Так как Рэлей все стоял за войну, то негодование Иакова возрастало. Но существовали также более личные мотивы. Рэлей был фаворитом Елизаветы. В 1607 г. он поднес ей политический трактат, озаглавленный "Опасности, грозящие нам от испанской партии в Шотландии". Узнав содержание этого сочинения из неверных источников, Иаков до того перепугался, что предложил Елизавете вспомогательный отряд в 3000 человек для войны с Испанией.
Рэлей был противником Эссекса, связавшего свою судьбу с судьбой шотландского короля. Затем Рэлей имел, сам того не замечая, опасного противника в лице Роберта Сесиля. Этот последний был, правда, еще более страстным врагом Эссекса, чем Рэлей, но он успел еще при жизни королевы уверить Иакова в своей безусловной преданности. Роберт Сесиль опасался честолюбия и способностей Рэлея. Когда королева умерла, он находился на западной окраине Англии. Он не мог поэтому отправиться к северу, навстречу королю, чтобы участвовать в коронационном шествии, привлекшем к себе в Лондон дворянство.
Когда Рэлей двинулся потом с большой свитой навстречу королю, он получил почти что приказ остаться дома. Дело в том, что Иаков вручил Сесилю бланки с просьбой отметить на них имена тех лиц, которых он, по его мнению, не должен принимать. Такой бланк освобождал от обязанности ехать королю навстречу. Иаков встретил Рэлея холодно. Он сказал ему плохим каламбуром, что слышал о нем много нелестного (On my sool, man, I have heard but rauly of thee). Несколько недель спустя он отнял у Рэлея чин и место капитана гвардии, которые передал шотландцу Томасу Эрскину. Еще несколько недель спустя Рэлею было приказано сдать свою казенную квартиру в Лондоне дургемскому епископу, а он потратил на нее большие деньги.
Наконец, однажды в июле месяце 1603 г., в тот самый момент, когда Рэлей намеревался совершить прогулку верхом вместе с королем, его арестовали как государственного изменника. То было начало целого ряда жестоких поступков по отношению к одному из замечательнейших людей, сделавшему так много для Англии. А его концом было настоящее убийство. В 1618 г. Рэлей с редким мужеством положил свою голову на плаху, после того как он произнес самую прекрасную речь, когда-либо произнесенную со ступеней эшафота.
Нам теперь совершенно непонятно, как человек с такими громадными заслугами мог быть в Англии самым ненавистным человеком. В наших глазах Рэлей является – по меткому выражению Гардинера – тем деятелем, который обладал более широкими способностями, чем все члены государственного совета вместе взятые, или той личностью, которая играла ту же роль на поприще активной деятельности, какую играл Шекспир в области фантазии, а Бэкон в сфере отвлеченной мысли. Но в момент своего ареста Рэлей действительно был предметом всеобщей ненависти. Многие ненавидели в нем врага Эссекса. Молва гласила, что Рэлей издевался над Эссексом в его предсмертный час. В 1618 г. сам Рэлей писал по этому поводу: "Говорили, что я преследовал лорда Эссекса, утверждали, будто я спокойно курил свою трубку, когда он всходил на эшафот. Но я призываю Бога в свидетели, что я плакал, когда он умирал. Я принадлежал, правда, к противной партии, но я знал, что он был благородный человек. Те, которые натравили меня на него, преследовали впоследствии меня самого" (очевидно, намек на Сесиля).
Обвинение, которое было совершенно безосновательно, встретило, однако, сочувствие. Рэлея возненавидели также за другие, еще более безрассудные мотивы. Из одного письма Рэлея, написанного в последние дни царствования Елизаветы, видно, что все содержатели гостиниц обвиняли его в введении нового налога, который был в действительности делом самой королевы, жадной до денег В этом письме он просит Сесиля побудить Елизавету отменить упомянутый налог "Иначе я не могу жить", – говорит он. – Я не могу показаться на улице, не могу проезжать через те города, где много гостиниц!" Словом, причиной всеобщей ненависти было величие этого человека, сознавшего вполне свою цену и незнакомого с лестью и низкопоклонством. Правда, высокая, крепкая, несколько сутуловатая фигура Рэлея, здоровый цвет его лица и открытое выражение должны были невольно привлекать к себе и располагать к нему народ. Но как истинный сын Ренессанса он возмущал своей гордостью, своей страстью к роскоши. Он тратил громадные деньги на наряды и любил украшать себя с ног до головы драгоценными камнями, подобно персидскому шаху или индийскому радже. Когда его арестовали в 1603 г. на нем нашли на 4000 фун. бриллиантов; когда он был арестован окончательно в 1618 г., его карманы были переполнены алмазами и другими драгоценными камнями, которые он впопыхах сорвал со своего наряда. Но подчиненные обожали его. Они ценили его сердце, ум и энергию. С другой стороны, толпа, которую он презирал, и царедворцы, с которыми он соперничал из-за благосклонности Елизаветы, называли его бесстыдным нахалом. Они сумели добиться того, что Рэлею при всех его успехах и заслугах не доверили место главнокомандующего, даже место командира морских сил, которые он так прославил. В последние годы царствования Елизаветы он мечтал сделаться членом государственного совета, но его желание не было удовлетворено.
Теперь ему было пятьдесят с лишним лет. Он преждевременно состарился. При открытии католического заговора Уотсона был заподозрен один из ненадежных друзей Рэлея, лорд Кобгем, а потом подозрение пало на самого Рэлея: его обвинили в том, что он думал низложить короля и возвести на престол Арабеллу Стюарт, другими словами, его обвинили в государственной измене.
Каждый, заподозренный тогда в этом преступлении, погиб бы неминуемо даже в том случае, если был в действительности неповинен. "Столетие спустя, – говорит Гардинер, – приведенные улики вызвали бы на лице Рэлея только улыбку". Но в то время законы были жестоки и несправедливы. Обвиняемый считался виновным до тех пор, пока не докажет свою невинность. Никто не имел права быть его адвокатом. Без всякой подготовки, в самый короткий срок он должен был опровергать обвинительный акт, на составление которого было потрачено много времени и труда. Рэлея обвиняли также в намерении облегчить испанским войскам высадку на английский берег. Этого обвинения было вполне достаточно, чтобы сделать его антипатичным человеком. Совершенно естественно, что Рэлей сделал, через несколько дней после обнародования обвинительного акта, попытку покончить с собою. Знаменитое письмо, отправленное им накануне покушения жене, выражает как нельзя лучше отчаяние великого человека, который мог бороться с судьбой, но не победить ее.
Когда в Тауэре разыгрывалась эта драма, Лондон готовился к торжественному въезду короля и королевы. Было выстроено семь великолепных триумфальных арок. "Английский Цезарь" – так напытпенно величал Иакова Генри Петоу в своей коронационной прокламации – был встречен поэтами с таким восторженным ликованием, как будто он совершил в действительности подвиги Цезаря. Генри Четтль пишет "Весеннюю песенку пастуха по поводу въезда нашего могущественного государя, короля Иакова", Самуэль Дэниель – "Приветственный панегирик его величеству", Михаил Дрейтон – "Поздравительное стихотворение королю Иакову". Актер Томас Грин сочиняет "Видение поэта о славе государя, посвященное Иакову, высокому и могучему королю Англии, Шотландии, Франции и Ирландии". Еще полудюжина других поэтов присоединились к ним. Дэниель написал "маску", поставленную в Гемптон-Корте; Деккер описал в форме поэтического диалога въезд короля. Нечто подобное написал также Бен Джонсон. Потом Дрейтон сочинил торжественный пеан, а Бен Джонсон две "маски" – "Пенаты" и "Черные".
В этом приветственном хоре почти совершенно исчезали те немногие, слегка льстивые намеки на Иакова, которые мы нашли в драмах Шекспира из этого периода и скоро опять встретим. Если бы поэт воздержался совсем от этих намеков или выражал бы их менее почтительно, то такое поведение было бы бессмысленной демонстрацией против тех милостей, которыми Иаков сразу осыпал шекспировскую труппу. В высшей степени любопытно прочесть в наше время программу королевской процессии из Тауэра в Уайтхолл, в которой участвовали все сановники и весь двор, дворянство, духовенство и гвардия. В самой середине шествия под балдахином едет верхом король. Впереди – герцоги, маркизы, старшие сыновья герцогов, графы и т. д. Позади – королева со знатнейшими дамами, герцогинями, маркизами, графинями, виконтессами и т. д. В списке дам значится также – "по высочайшему приказу" – леди Рич. Примечание под текстом гласит, что эта дама присутствует здесь в качестве дочери Генри Боурчера, графа Эссекса. Иаков желал в ее лице почтить казненного брата. Почетное место в процессии занимал также Френсис Бэкон, "юрисконсульт его величества". Он подходил как своей ученостью, так и своими царедворческими манерами как нельзя лучше к педантичному и высокомерному королю. А впереди шествия, вслед за герольдами и слугами наследного принца и королевы, среди слуг короля (king servants) ехал в красном кафтане, сшитом, по свидетельству придворных приходо-расходных книжек, на казенный счет Вильям Шекспир.
Иаков страстно любил театр. В Шотландии не было ни театра, ни актеров. В 1599 г. он энергично протестовал против намерения пресвитерианского совета запретить представления английских актеров.
17 мая 1603 г. он принял труппу лорда-камергера под свое покровительство и выдал патент "Лоренсу Флетчеру, Вильяму Шекспиру и другим актерам". Если имя Лоренса Флетчера стоит на первом месте, то этот факт позволяет нам судить о мотивах, руководивших при этом королем.
Из регистров шотландского города Абердина явствует, что труппа актеров, гастролировавшая здесь, получила по особенной благосклонности короля денежное вознаграждение, и что один из актеров, именно Лоренс Флетчер, был включен в число граждан и в списки гильдейских членов. Чарльз Найт, без сомнения, прав, утверждая, вопреки возражениям Эльце, что этот Флетчер был родом англичанин и находился в дружеских сношениях с Шекспиром. Дело в том, что актер Августин Филиппе, завещавший в 1605 г. 30 шиллингов золотом "своему другу" Вильяму Шекспиру, назначил 20 шиллингов другому своему товарищу – Лоренсу Флетчеру.
7 мая 1603 г. Иаков прибыл в Лондон.
13 числа того же месяца он покинул столицу, где свирепствовала чума, и переехал в Гринвич, где подписал упомянутый патент. Не следует, однако, думать, что труппа лорда-камергера гастролировала перед королем в тот промежуток времени, который лежал между его прибытием в Гринвич и выдачей патента; что король, восхищенный ее игрой, назначил ее своей придворной труппой. Такое предположение было бы нелепо. Иаков знал эту труппу, вероятно, уже раньше. Быть может, она находилась у него на службе уже в то время, когда он был еще только королем Шотландии. Тогда понятно, почему эта труппа играла осенью 1601 г в городе Абердине. Очень вероятно, что Шекспир и его товарищи побывали в Шотландии. По крайней мере поэт говорит в "Макбете" не о луге, лежащем, по словам Холиншеда, близ Ивернеса, а о пустыре, находящемся в самом деле около этого места. И другие, частые намеки на шотландские бытовые подробности доказывают, что сама Шотландия навеяла поэту мысль о трагедии.
Кто знает, быть может эта пьеса носилась перед внутренним взором Шекспира уже тогда, когда он принимал участие в коронационной процессии, в красном украшенном королевским гербом кафтане.