Глава 48
"Макбет". – "Макбет" и "Гамлет". – Состояние текста затрудняет критику
Если бы Шекспир умер сорока лет, говорит где-то Дауден, то потомство сказало бы, что это, конечно, великая потеря, но оно нашло бы себе утешение в мысли, что с "Гамлетом" он достиг вершины своего творчества, так как едва ли мог бы создать что-нибудь равное ему по значению.
А между тем один за другим появляются теперь "Макбет", "Отелло", "Король Лир", "Антоний и Клеопатра" и т. д. "Гамлет" был не заключением поприща поэта; "Гамлет" был летучим мостом, по которому он перешел в совершенно новый мир мрачных тайн. Дауден метко сравнил ряд трагических образов, мелькающих перед глазами Шекспира между 1604 и 1610 г., с кровавыми и грозными видениями, проносящимися перед взорами Макбета в зеркале ведьм.
В юности Шекспир имел свойственную молодежи склонность всюду видеть добро и даже в самом зле усматривать нечто доброе. Вместе со своим героем, королем Генрихом V, он думал, что во всех злых вещах есть крупица добра. Теперь, когда все бедствия земной жизни и несчастье как проблема встали перед его внутренними очами, теперь злоба как сила выступила прежде всего другого перед ним во всей своей характерной мощи. Мы следили за размышлениями о ней в "Гамлете" и "Мере за меру". Правда, Шекспир и раньше занимался этой темой и изобразил ее тогда в крупнейшем стиле, но в "Ричарде III" центр тяжести еще покоился на внешней истории; Ричард был все тот же с первого своего выхода и до последнего. Теперь же Шекспиром овладевает желание проследить, каким образом личность, в жилы которой злоба впрыснула несколько капель своего яда, портится, извращается, доходит до саморазрушения или уничтожения, как Макбет, Отелло, Лир. Честолюбие леди Макбет, зависть Яго, неблагодарность дочерей Лира влекут за собой ряд действий, представляющих в своем итоге непреодолимо растущее несчастье.
"Макбет", по моему убеждению, это тот сюжет, за который Шекспир берется теперь прежде всех других тем. Правда, единственное, что мы достоверно знаем об этой пьесе, это что она игралась в 1610 г. в театре "Глобус". Д-р Саймон Форман в своих мемуарах "Книга о пьесах и замечания о них" пространно описал представление "Макбета", на котором он присутствовал 20 апреля означенного года. Но уже в комедии "Пуританка" от 1607 г. есть несомненное указание на тень Банко и намек, встречающийся в "Макбете" (IV, 1) в строках:
Он с зеркалом, и в нем я вижу цепь
Корон и лиц со скипетром двойным,
С тройной державою [17] … -
намек на соединение двух королевств, Англии и Шотландии, и их слияние с Ирландией при короле Иакове мог произвести сильное впечатление лишь в том случае, если бы он прозвучал со сцены вскоре после этого события. Так как Иаков был провозглашен королем Великобритании и Ирландии 20 октября 1604 г., то "Макбет" едва ли возник позднее 1604 или 1605 г.
С восшествием на английский престол Иакова в английскую жизнь проникает веяние из Шотландии, и в "Макбете" мы дышим шотландским воздухом. Трагедия происходит в стране, откуда явился новый король, и в высшей степени правдиво описаны в этой мрачной драме степи, леса и замки Шотландии, ее страсти и ее поэзия.
Многое указывает на то, что один и тот же полет мысли перенес Шекспира от "Гамлета" к "Макбету". Макбет, как личность, есть своего рода контраст Гамлету. Датский принц – страстная, но тонкая и вдумчивая натура; до убийства, которое носится перед его внутренними очами, он полон тревоги, он осыпает себя упреками, он бичует себя, но он ни на миг не испытывает ни малейшего раскаяния в каком-либо из совершенных им убийств, а между тем, прежде чем убить короля, он убивает четырех людей. Шотландский тан – грубый, простой воин, человек дела, разящий после короткого раздумья, но тотчас же после убийства подпадающий под власть зрительных и слуховых галлюцинаций и затем – неудержимо и нерешительно, как в бреду – переходящий от злодейства к злодейству. Он заглушает в себе голос самообвинения и под конец изнемогает, защищаясь с отчаянным бешенством, как прикованный к столбу медведь. Гамлет говорит:
Так блекнет в нас румянец сильной воли,
Когда начнем мы рассуждать…
Макбет совсем наоборот (IV, 1):
Отныне сердца первенец да будет
И первенцем моей руки. Сейчас же
Венчаю мысль короной исполненья.
Это два противоположных полюса: Гамлет– мыслитель, Макбет полководец, "любимец Беллоны". Гамлет– человек высокообразованный; он в избытке обладает умственной мощью; его сила – та сила, которая носит маску; он виртуоз в искусстве притворства. Макбет отличается естественностью, присущей неуклюжести, – естественностью, выдающей себя, когда она хочет обмануть. Его жена должна просить его, чтобы он не смотрел так растерянно, а принял бы наружный вид, способный ввести других в обман.
Гамлет– аристократ, весьма гордый, весьма уверенный в своем достоинстве, весьма строго относящийся к самому себе, слишком строго, чтобы быть честолюбивым в том смысле, в каком это слово понимается толпой. Для Макбета, наоборот, слава – это громкий титул, величие – венец на голове, корона на челе. Когда ведьмы в степи и другая ведьма, его жена в замке, обратили его взоры на блеск короны и могущество скипетра, тогда он нашел свою великую цель, верный выигрыш для этой жизни, ради которого он охотно ставит на карту свое благополучие в жизни будущей. Между тем как Гамлет, при своем наследственном праве на престол, не желает и подумать о самом престоле, который у него похищен, Макбет убивает своего короля, своего благодетеля, своего гостя, чтобы отнять у него и его сыновей трон под пурпурным балдахином.
И все же между Макбетом и Гамлетом есть сходство. Мы чувствуем, что эти трагедии написаны непосредственно одна за другой. В своем первом монологе (I, 7) Макбет стоит в нерешимости, преследуемый сомнениями Гамлета:
Удар… один удар… будь в нем все дело,
Я не замедлил бы. Умчи с собою
Он все следы, подай залог успеха,
Будь он один начало и конец.
Хоть только здесь, на отмели времен,
За вечность мне перелететь нетрудно.
Но суд свершается над нами здесь.
Гамлет говорит: если бы мы были уверены в том, что нет загробной жизни, то стали бы искать смерти. Макбет думает: если бы мы не знали, что суд свершается уже здесь, то не стали бы заботиться о будущей жизни. Это противоречие при сродном характере размышления. Но Макбета это размышление не останавливает. Он вонзает, как сам говорит, шпоры честолюбия в бока своей воли, прекрасно зная, что она сделает слишком большой скачок и упадет. Он не может противиться, когда его подстрекает более сильное существо, чем он, когда его подстрекает женщина.
У него есть фантазия, как и у Гамлета, но несравненно более пугливая и ясновидящая. Гамлет, увидев тень своего отца, сначала не находит в этом ничего изумительного; другие видели ее раньше его и видят ее одновременно с ним. Макбету часто являются призраки, которых не видит никто другой, и часто чудятся голоса, которые никому другому не слышны.
Когда он принял решение умертвить короля, он видит в воздухе кинжал:
О! – Это что? – Кинжал?
И рукояткою ко мне? – Возьму.
Ты не даешься и не исчезаешь!
Так ты неуловим? Так ты доступен
Одним глазам – виденье роковое?
Кинжал – мечта, дитя воображенья,
Горячки, жгущей угнетенный мозг?
После убийства тотчас же следует галлюцинация страха:
…Я слышал,
Раздался страшный вопль: Не спите больше!
Макбет зарезал сон…
И весьма знаменательно, что Макбет слышит, как этот самый голос называет его различными титулами, составляющими предмет его гордости:
…По сводам замка
Неумолкаемый носился вопль:
Гламис зарезал сон; за то отныне
Не будет спать его убийца Кавдор,
Не будет спать его убийца Макбет!
Еще одна параллель выдает родство между датской трагедией и шотландской. Только в этих драмах мертвецы встают из могил и появляются на сцене жизни; только в них в атмосферу живых проникает дуновение из мира теней. Ни в "Отелло", ни в "Лире" нет ни следа чего-либо подобного.
Здесь, как и в "Гамлете", поэт, вводя в пьесу сверхъестественные элементы, вовсе не подразумевает под этим, что сверхчеловеческая сила вмешивается самостоятельным действием в человеческую жизнь; эти элементы прозрачные символы. Но все же сверхъестественные существа, выступающие здесь, не могут быть сочтены за простые привидения; поэт решительно отводит им существование за пределами галлюцинации. Как в "Гамлете" тень короля видит не один только принц, так и в "Макбете" ведьмы являются взору не одного только героя пьесы, и они находятся на сцене вместе со своей царицей Гекатой, когда никто их не видит, кроме театральной публики.
Не надо забывать, что весь этот мир духов и ведьм имел для современников Шекспира иное значение, чем для нас, и даже не вполне опровергнуто предположение, что сам Шекспир представлял себе возможным в действительной жизни существование подобных образов. Великие поэты редко бывали последовательны в неверии; ведь и Гольберг еще верил в явившееся ему привидение. Но не столь важно это обстоятельство, сколько умственный уровень тех, для кого писал Шекспир.
Английский народ в начале XVII века все еще верил во множество разнообразных злых духов, нарушавших порядок природы, вызывавших грозу и бурю, предрекавших несчастия и смерть, распространявших голод и поветрия. Обыкновенно их представляли себе в виде морщинистых старух, варивших в котлах адские снадобья для совершения гнусных злодеяний, и как только воображали, что напали на этих ведьм, им мстили сожжением на костре. В 1558 г. епископ Джуэль в одной из своих проповедей призывал Елизавету к преследованию колдунов и ведьм. Спустя несколько лет некая миссис Дайер была обвинена в колдовстве на том единственном основании, что королева несколько ночей не могла спать от зубной боли. В одном только городке Оссиз в Эссексе было сожжено от 70 до 80 ведьм. Правда, в 1584 г. Реджинальд Скотт в своей книге "Разоблачение колдовства" с изумительной ясностью и свободомыслием постарался опровергнуть веру в колдовство и волшебство, но его голос затерялся в хоре суеверных. В особенности король Иаков был одним из самых ярых поборников суеверия. Он самолично присутствовал при мучительных пытках, которым были подвергнуты 200 ведьм, сожженных по случаю бури, помешавшей переезду его невесты в Шотландию. Многие из них сознались в том, что летали но воздуху на метлах или в незримых колесницах, запряженных улитками, и в том, что могут делаться невидимыми, – замечательно, однако, что перед лицом суда они не воспользовались этим искусством. В 1597 г. Иаков дал в своей "Демонологии" как бы руководство или учебник всех видов волшебства, а в 1598 г. он обрек на сожжение не менее 600 старух. В 1604 г. правительство внесло в парламент законопроект против колдовства, который был принят.
Подобно тому, как из веры в духов Шекспир извлек дивные воздействия для своего "Гамлета", – видение на террасе великолепно в своем роде, хотя дух говорит слишком уж долго, – так и здесь, с первого же шага, при встрече ведьм, он так верно, как будто при помощи камертона, взял ноту, определяющую настроение его драмы, и всюду, где ведьмы возвращаются, они приносят с собою все то же основное настроение. Но в гораздо большей еще мере достойно удивления – как психологически обоснованная галлюцинация и как сценический эффект – то место в драме, когда Макбет видит тень Банко, сидящей за столом на стуле, оставленном для нею самого.
Вспомните эти реплики (III, 4):
...
Росс …Угодно ль вам сделать честь, присесть к нам, государь?
Макбет . Стол полон!
Ленокс …Вот еще есть место.
Макбет . Где?
Ленокс …Здесь, государь. Что с вами?
Макбет . Кто это сделал, лорды?
Лорды . Что такое?
Макбет . Меня ты в этом уличить не можешь:
К чему кивать мне головой кровавой.
Это так велико, так глубоко и в такой необычайной степени драматично и сценично, как лишь немногие штрихи в истории всей драмы.
И такова вообще почти вся основная композиция в этой трагедии – в драматическом и сценическом отношении она выше всяких похвал. Ведьмы в степи, Макбет перед убийством короля Дункана, леди Макбет как сомнамбула – это столь сильные и эффектные сцены, что они неизгладимо запечатлеваются в памяти зрителей.
Неудивительно, что в позднейшие времена "Макбет" сделался самой популярной из трагедий Шекспира, типом его трагедий, высоко ценимых даже теми, кто в других случаях не умел ценить его по достоинству. Никакая другая из драм Шекспира не скомпонована так просто, никакая другая не лежит так, как эта, в одной плоскости. Здесь нет разбросанности и нет пауз в действии, как в "Гамлете", нет параллельного действия, как в "Лире". Все здесь совершенно просто, все построено по следующей системе: это ком снега, который, катясь, становится лавиной, И хотя (вследствие неудовлетворительности текста) здесь встречаются пробелы, и хотя некоторые черты (например, в характере леди Макбет) могут вызвать различные толкования, все же здесь нет таинственности, нет загадок, над которыми приходилось бы ломать голову. Здесь ничего не скрыто между строк, все грандиозно и просто, – мало того, все здесь само величие и сама ясность.
И при всем том я должен сознаться, что эта трагедия представляется мне одной из менее интересных шекспировских пьес, не с художественной, но с чисто человеческой точки зрения. Это богатая, чрезвычайно моральная мелодрама, но лишь в отдельных ее пунктах чувствую я биение сердца Шекспира.
В значительной мере мое сравнительно холодное отношение к "Макбету" зависит, быть может, от того, что эта трагедия дошла до нас в столь позорно искаженном виде. Кто знает, какова она была, когда вышла из собственных рук Шекспира? Имеющийся в наличности текст, впервые напечатанный спустя долгое время после смерти поэта, сокращен и урезан, искажен в сценических интересах. Мы можем ясно чувствовать, где находятся выпущенные места, но пользы нам от этого нет никакой.
Уже один неестественно маленький объем пьесы служит доказательством этого. Несмотря на обилие событий, это, бесспорно, самая короткая из драм Шекспира. Между тем как в "Гамлете" 3924 стиха, в "Ричарде III" – 3599 и т. д., в "Макбете" всего лишь 1993.
Затем, архитектура пьесы, очевидно, изуродована. Разговор между Малькольмом и Макдуфом (IV, 3), который с драматической точки зрения должен быть назван, строго говоря, лишним, так длинен, что занимает приблизительно восьмую часть всего объема трагедии. Можно предположить, что прочие сцены были сколько-нибудь соразмерны с этим диалогом, ибо Шекспир в других своих пьесах никогда не бывает так непропорционален.
В некоторых пунктах ясно чувствуются пропуски. Леди Макбет предлагает своему мужу (1,5) убить Дункана. Он не дает на это ответа. В следующей сцене приезжает король. В следующей за этой сцене Макбет уже оставил позади себя все соображения относительно того, совершить ли ему убийство, он только обдумывает, как бы ему исполнить его безнаказанно. Когда он колеблется и говорит жене, что он готов на все, что может человек, но тот, кто смеет больше – не человек, а зверь, то ее ответ обнаруживает, что в пьесе есть немало пропусков:
Какой же зверь мне умысел доверил?
Задумал ты, как человек; исполни,
И будешь выше ты: не зверь, а муж.
Удобный час и ловкое местечко,
Их не было, – ты их создать хотел.
Обо всем этом мы, зрители или читатели, не знаем ничего. Супругам не было времени даже для самого незначительного разговора.
Сюжет для своей трагедии Шекспир заимствовал из книги, послужившей источником для всех его английских "историй", а именно, из хроники Холиншеда. Холиншед, передавший здесь, впрочем, лишь один из отделов Scotorum Historiae Гектора Бойса (Боэция), отнюдь не дал нам достоверной истории. Восстание Макдональда и морской поход Свена – легенда; Банко и Флинс, как родоначальники Стюартов, – это вымысел хронистов. Фамилии Дункана и Макбета разъединяла пролитая кровь. Леди Макбет, настоящее имя которой было Груоч (Gruoch), приходилась внучкой по матери королю, умерщвленному Малькольмом II, дедом Дункана. Первый муж ее был заживо сожжен с 50 приближенными в своем замке. Ее единственный брат был убит по повелению Малькольма. Отец Макбета, Финлег или Финлей, тоже пал в поединке с Малькольмом. И Макбет, и жена его имели, таким образом, право отомстить Дункану кровью. Притом своим покушением на жизнь Дункана Макбет не погрешил против закона гостеприимства. Он напал на него и убил его в открытом поле. По порядку же шотландского престолонаследия он, следует заметить, имел больше прав на престол, чем Дункан. Похитив власть и сделавшись королем, Макбет правил твердо и справедливо. В действительных фактах 1040 г., лежащих в основе хроники, пожалуй, столь же верная, хотя и гораздо менее сложная психология, как и в пересозданных по Холиншеду событиях, о которых трактует трагедия.
В целом Шекспир с большой точностью придерживается Холиншеда. В некоторых пунктах он отступает от него. По хронике Банко был соучастником в умерщвлении Дункана; Шекспир изменяет это, чтобы дать новому королю незапятнанного родоначальника. Затем, вместо изображения убийства, как оно описано в хронике, Шекспир переносит на Дункана все подробности, рассказываемые Холиншедом относительно убийства короля Дуффа, деда леди Макбет, – убийства, совершенного начальником крепости Форрес, "которого подстрекала к злодеянию своими речами жена". Едва ли нужно упоминать о том, что самые превосходные места в драме, как, например, появление тени Банко или сцена лунатизма леди Макбет, обязаны своим возникновением одному Шекспиру
В свое время (в 1778 г.), когда была найдена рукопись "Ведьмы", произведения современного Шекспиру поэта Мидлтона, некоторую сенсацию произвело то обстоятельство, что в ней были приведены две песни, из которых в "Макбете" приводятся лишь первые строки, песни "Come away, come away" (III, 5) и "Black spirits…" (IV, 1). Поднялись весьма праздные дебаты о том, насколько Шекспир воспользовался здесь Мидлтоном, или Мидлтон Шекспиром. Последнее, конечно, наиболее правдоподобно, если только какое-нибудь заимствование имело здесь место. Впрочем, все говорит за то, что кое-где в сценах ведьм в шекспировском тексте, как он напечатан в издании in-folio, вставлены отдельные строки какого-нибудь менее выдающегося поэта.