Избегание Лавкрафтом больницы наводит на размышления. Как я уже отмечал, Уинфилд Таунли Скотт заклеймил Лавкрафта как "робкого и эгоистичного юношу". Однако это не представляется исчерпывающим объяснением. Все-таки Лавкрафт часто навещал свою мать. Более того, его реакция на ее смерть, несомненно, свидетельствовала о нем, как о любящем сыне.
Простой эгоизм - недостаточный ответ, но у нас нет ключей к каким-либо другим: либо он избегал из-за чувствительности к больничным запахам, либо из-за бессознательного негодования на свое пагубное воспитание, либо из-за предписаний врачей, либо по какой-то другой причине, что канула в безжалостную бездну времени.
За те два года, что его мать провела в больнице, Лавкрафт, несмотря на приступы отчаяния, расширил сферу своих интересов. Едва лишь он прекратил отрекаться от любительской печати, как оказался официальным редактором фракции ОАЛП Коула-Хоффман. После смерти Хелен Хоффман Коул эта группировка называлась "ОАЛП Лавкрафта".
Он издал "Консерватив", первый номер пятого тома (июль 1919) - следующий выпуск которого, впрочем, был напечатан почти через четыре года. Он писал для других любительских изданий, особенно много для "Юнайтед Аматер" и "Нэшнл Аматер".
Статья в "Силвер Клэрион" ("Серебряная Труба") была с застенчивой скромностью озаглавлена "Краткая автобиография непоследовательного бумагомарателя". Она начинается игривым отказом Лавкрафта говорить много: "Поскольку земная карьера уединенной и болезненной личности редко когда насыщена захватывающими событиями, моим читателям не стоит ожидать от нижеследующей летописи многого, что завладеет их вниманием или пробудит в них интерес…" Он рассказывает о своем детстве, юности и вступлении в ОАЛП. "Я стремлюсь поддерживать исключительно литературу и передовые элементы в любительстве и способствовать возрождению того консерватизма и классицизма, которые современная литература, по-видимому, склонна опасно отвергать".
В статье "Идеализм и материализм: отражение" излагается в духе Макиавелли отношение Лавкрафта к сверхъестественному. Она начинается одной из его раздражающих многословием поз превосходства: "Человеческая мысль, со всеми ее бесконечными разновидностями, глубинами, выражениями и противоречиями, является, возможно, самым забавным, но в то же время и обескураживающим спектаклем на нашем шаре из земли и воды…" Затем писатель дает традиционный антропологический отчет о том, как первобытный человек персонифицировал силы природы и так изобрел богов.
Лавкрафт разделяет идеалистов на "два класса: теологов и рационалистов". Первые - последователи религий, вторые - идеалистические атеисты, которые, веря в способность человека к совершенствованию, подвергают нападкам религию в надежде, что ее ниспровержение приведет к такому совершенству. "Точно так же, как теист забывает, что его вера может быть иллюзорна, хотя ее воздействие и благотворно, идеалистический атеист забывает, что его теория может принести вредные результаты, хотя она верна".
С другой стороны, материалист "видит бесконечность, вечность, бесцельность и автоматическое действие творения и полнейшую, страшную незначительность человека и всего мира в этом… Вглядываясь в голые факты атеизма, он восстанавливает рассвет человеческого разума и осознает, что его эволюция неизбежно влечет за собой религиозный и идеалистический периоды…". В качестве людей, которые знают истину своего личного вероучения, Лавкрафт ссылается на свое детство, когда он знал, что боги античной мифологии существуют.
Лавкрафт читал Шопенгауэра (чей пессимизм был достоин его собственного), Ницше и Фрейда. Он восторгался сведением Ницше человеческой морали к антропологическим, материалистическим основам, но не воспринимал великого немецкого краснобая совершенно серьезно: "…позвольте мне ясно определить, что я не принимаю его полностью. Его этическая система - посмешище…" Фрейд, полагал он, на верном пути, хотя у него и были возражения по некоторым его теориям.
Он также писал и рассказы. В начале 1919 года он написал "За стеной сна" - как и "Гробница", рассказ демонстрирует больше перспективу, нежели исполнение. Он начинается многословно: "Я часто задаюсь вопросом, задумывалась ли когда-либо большая часть человечества над подчас колоссальным значением снов и того загадочного мира, к которому они принадлежат. Хотя большинство наших ночных видений являются, возможно, не более чем расплывчатыми и фантастическими отражениями событий, происходящих с нами наяву, - вопреки Фрейду с его ребяческим символизмом - есть все-таки определенная часть, чей неземной и нематериальный характер допускает необычайное толкование и чье смутно тревожащее воздействие предполагает возможные мельчайшие проблески в сфере психического существования не менее важными, чем физическая жизнь, хотя и отделенными от этой жизни почти непреодолимым барьером".
Герой рассказывает, что он - стажер в психиатрической лечебнице. Пациент, Джо Слейтер, заключен в нее после освобождения от ответственности за убийство по причине безумия. Слейтер - несущий бред пьяница-дегенерат из захолустья, порой ведущий себя так, словно одержим другой, гораздо более умной личностью. Он бормочет о "зеленых зданиях в свету, огромных пространствах, странной музыке и призрачных горах и долинах".
Убежденный, что у Слейтера есть жизнь на другом уровне, рассказчик сооружает прибор, чтобы установить с ним контакт. Когда оба засыпают, он тоже оказывается в том другом измерении. Он знакомится со вторым "я" Слейтера, своим "братом во свете". Это газообразное существо объясняет, что оно должно отправиться на Алголь, "дьявольскую звезду", чтобы уничтожить врага. Слейтер умирает, и, конечно же, близ Алголя вспыхивает новая.
Лавкрафт также экспериментировал с поэмами в прозе. Это этюды, или маленькие рассказы в несколько сотен слов, которые из-за скудности сюжета написаны на пышном, поэтическом языке. Поэмы в прозе были популярны у французских декадентов девятнадцатого века, любивших намекать на грехи, слишком страшные, чтобы выражать их словами. Лавкрафт читал Гюисманса и, возможно, других декадентов. В его первой поэме в прозе "Память" видно влияние некоторых коротких фантазий По вроде "Разговора Эйроса и Хармионы". Она начинается: "В долине Нис тускло сияет проклятая ущербная луна, тонкими рогами пробивая путь для своего света через смертоносную листву огромного анчара. А в глубинах долины, куда не проникает свет, шевелятся формы, не предназначенные для того, чтобы на них смотрели. Пышны травы на склонах, где зловещие виноградные лозы и ползущие растения карабкаются меж камня руин дворцов, крепко обвивая разрушенные колонны и странные монолиты и поднимая мраморные мостовые, выложенные уже забытыми руками. А на огромных деревьях, выросших в осыпающихся дворах, резвятся маленькие обезьянки…"
Джинн из лунных лучей спрашивает Демона Долины: кто построил эти руины? Демон отвечает: "Я - Память, и мудр я в знаниях минувшего, но я и слишком стар. Эти существа были подобны водам реки Век, которую невозможно постичь. Их деяний я не помню, ибо длились они лишь миг. Их вид я помню смутно, и он был подобен тем маленьким обезьянкам на деревьях. Их имя я помню ясно, ибо оно рифмовалось с названием реки. Эти существа из вчера назывались Человек".
Лавкрафт написал для любительских изданий еще три стихотворения в прозе: "Ньярлатхотеп" (1920), "Ех Oblivione" ("Из забвения", 1921) и "Что приносит Луна" (1923). Эти произведения - приятные вещицы для чтения, но их нельзя отнести к важным работам автора. Как и большинство рассказов Лавкрафта, "Ньярлатхотеп" произошел из сна. Он начинается: "Ньярлатхотеп… Ползучий хаос… Я последний… Мне будет внимать пустота…
Не помню точно, когда это началось, но с тех пор прошло уже несколько месяцев. Царившая повсеместно напряженность была воистину ужасной. К политическим и социальным потрясениям добавилось странное и тягостное ощущение скрытой физической опасности…
Именно тогда и явился из Египта Ньярлатхотеп. Кем он был - этого сказать не мог никто, но в жилах его текла древняя египетская кровь, и он выглядел словно фараон… Ньярлатхотеп - смуглый, стройный и зловещий - пришел в цивилизованные страны, повсюду скупая странные приборы из стекла и металла и собирая из них еще более странные аппараты…"
Ньярлатхотеп объявляется в городе рассказчика с электрическим представлением, в которое включен и фильм, показывающий "фигуры в капюшонах посреди руин и злобные желтые лица, выглядывающие из-за поваленных монументов". В конце зрители оказываются бредущими по открытой местности в снежной буре. Все обращается в хаос: "И по всему этому бурлящему кладбищу вселенной раздается приглушенный, сводящий с ума барабанный бой и пронзительный монотонный вой богохульных флейт из немыслимых темных покоев по ту сторону Времени; отвратительный грохот и завывание, под который медленно, неуклюже и нелепо танцуют гигантские, мрачные конечные боги - немые, бездумные горгульи, чья душа есть Ньярлатхотеп".
Это заключительное предложение (которое Лавкрафт переложил в повести "Сновиденческие поиски Кадафа Неведомого") всегда напоминало мне о шумных ночных клубах. Произведение возникло во сне, где Лавкрафт получил письмо от Сэма Лавмэна, в котором говорилось: "Не упусти возможности повидать Ньярлатхотепа, если он приедет в Провиденс. Он ужасен - ужаснее всего, что ты только можешь представить, - но прекрасен".
Рассказ следует сну вплоть до момента, когда Лавкрафта "потащило в черную зияющую бездну меж снегами", после чего он закричал и проснулся. Имя Ньярлатхотеп (Nyarlathotep) составное. "Хотеп" (hotep) - древнеегипетское слово, обозначающее "довольный" или "удовлетворенный", "ньярлат" (nyarlat) - вероятно, подражание какому-нибудь африканскому названию места, вроде Ньясаленд (Nyasaland).
В сентябре 1919 года Лавкрафт прочел "Время и боги" лорда Дансейни. "Первый же абзац сразил меня, словно электрический удар…" Потрясенный Лавкрафт начал читать другие его книги и был весьма обрадован, узнав, что в начале ноября Дансейни собственной персоной должен выступить с лекцией в бостонском отеле "Копли-Плаза".
Лавкрафт присутствовал там с тремя другими издателями-любителями, прибыв достаточно рано, чтобы занять места в первом ряду. Он сообщал: "Дансейни начал с опозданием, его сопровождал и представил профессор Джордж Бейкер из Гарварда. Дансейни галпиновского телосложения - ростом шесть футов и два дюйма и очень стройный. У него открытое и красивое лицо, хотя и испорченное тоненькими усиками. Манера поведения у него мальчишеская и немного неловкая, а его улыбка обворожительна и заразительна. Волосы у него светлокаштановые. Его голос мягкий, речь изысканная и явственно британская… Сначала Дансейни затронул свои идеалы и методы, потом поставил кресло перед столиком, сел и начал читать свою короткую пьесу "Враги королевы"".
По мнению Лавкрафта, любые усы портили лицо их обладателя. Эдварда Джона Мортона Дракса Планкетта, восемнадцатого барона Дансейни (1878–1957), иногда называли хуже всех одетым человеком в Ирландии. Его обычной лекторской одеждой был бесформенный, мешковатый твидовый костюм, карманы которого были набиты карандашными записками. Он говорил бегло, не без некоторого налета театральности, но с незначительным оттенком ирландской напевности в английском, привитом в британской привилегированной школе для мальчиков.
Темпераментный, энергичный, многогранный, спортивный и поэтически чувствительный, Дансейни был англо-ирландским пэром, писателем, солдатом, поэтом, спортсменом и путешественником - многие хотели бы быть таким лордом, представься им возможность. Помимо странствий по миру, охоты на лис на Британских островах и диких козлов в Сахаре, победы в чемпионатах Ирландии по шахматам и стрельбе из пистолета, службы британским офицером во время англо-бурской и Первой мировой войн, сотрудничества с Уильямом Батлером Йейтсом и Театром аббатства в "Ирландском возрождении" и, наконец, неудавшейся попытки заняться политикой, Дансейни так же написал шестьдесят с лишним книг рассказов, пьес, стихов, в том числе и автобиографию - в основном гусиным пером.
Дансейни жил то в доме в стиле эпохи Регентства в Кенте, то в нормандском замке в графстве Мит, в часе езды от Дублина. Замок был модернизован около двух столетий до этого. Как однажды заметила леди Дансейни: "Если вы собираетесь модернизировать замок, то восемнадцатый век - самое лучшее время для этого". В огромной библиотеке, за книжными шкафами, располагались убежище священника и потайная лестница, сохранившиеся со времен преследования католиков, до того как Дансейни приняли протестантство.
Дансейни чрезвычайно повлиял на писателей фэнтези двадцатого века. Он упростил героическое фэнтези, возрожденное Уильямом Моррисом в восьмидесятых годах девятнадцатого века, до формы рассказа, хотя романы в этом жанре писал тоже. Религиозный скептик, он изобрел целые пантеоны божеств, правивших его воображаемыми мирами. Это не были боги абстрактного и моралистического типа, которым так благоволят богословы, но того типа, в которых верили на заре человечества и что наделены людским тщеславием, ревностью, раздражительностью, мстительностью и жестокостью. Лавкрафт назвал творчество Дансейни "непревзойденным в волшебстве кристальной поющей прозы и величайшим в создании великолепного и томного мира радужно диковинного образа" - слова, уже сами по себе являющиеся довольно радужной прозой.
После лекции лорд в монокле "был окружен охотниками за автографами. Подстрекаемая своей теткой, мисс Гамлет почти собралась духом попросить автограф, но в последний момент испугалась… Что до меняvто мне не нужна была подпись, ибо я не выношу раболепства перед великим". Последнее предложение - всего лишь обоснование собственной робости.
Элис Гамлет, одна из коллег Лавкрафта, "никак не могла отказаться от мысли взять автограф" и написала Дансейни письмо, вложив в него кое-какие подарки, в том числе и оригинал письма Линкольна. Дансейни любезно ответил. Лавкрафт написал поэму в шестьдесят четыре строки "Эдварду Джону Мортону Драксу Планкетту, восемнадцатому барону Дансейни". Сочиненная в его худшем стиле под восемнадцатый век, она появилась в "Трайаут" Ч. В. Смита:
Как солнце над долиной, тьмой объятой,
Встает пред взором, разливая злато,
Живит лучами на домах росу
И пробуждает вновь цветов красу,
Так и над царствами, что мрак гнетет,
В сверканье зрите Планкетта восход!
Мисс Гамлет послала экземпляр "Трайаут" Дансейни, который ответил:
"Моя дорогая мисс Гамлет!
Я очень благодарен вам за то, что вы прислали мне столь великолепное посвящение, и - заслуживаю я того или нет - весьма признателен автору этой поэмы за его сердечную и щедрую восторженность, вылившуюся в стихах. Подобные посвящения приводят меня в огромное смущение, ибо я начинаю сомневаться, что заслуживаю их, и перед такими друзьями я чувствую себя обязанным в будущем делать все зависящее от себя, дабы попытаться оправдать их оценку. Очень рад слышать, что "Рассказы сновидца" смогли достигнуть цели, для которой они предназначены. Огромное спасибо за ваше письмо.
Искренне ваш, Дансейни
Поздравления мистеру Лавкрафту.
Госпожа Сплетня"
Последняя строка написана Ч. В. Смитом.
Как в личном плане, так и в творчестве Дансейни оказал ошеломительное влияние на Лавкрафта. На какое-то время он даже оттеснил По, долгое время бывшего его кумиром. Дансейни воплощал все, чем Лавкрафт хотел бы быть. Притягательность настоящего британского лорда, который не только писал изящную фантастику, но также был и изысканной, обворожительной и чарующей личностью, была огромна.