В 1938 году отца направили в Казахстан наркомом внутренних дел. А буквально через несколько месяцев - 20 ноября - его арестовывают, бросают в тюрьму и вершат неправедный суд. Обвинения самые тягчайшие - связь с генштабом Польши и шпионаж в ее пользу, провокатор в тайной царской полиции, сокрытие своего "меньшевистского прошлого", приписка партстажа, его также обвиняют в препятствии массовым репрессиям и защите врагов народа.
В 1961 году Военная коллегия Верховного суда СССР реабилитировала С.Ф. Реденса - посмертно. В те годы это был, пожалуй, единственный руководитель НКВД такого ранга, которого сочли возможным реабилитировать.
А сегодня Реденса зачисляют в палачи. В 1989 году в "Открытом письме тов. Б.А. Корсунскому, первому секретарю обкома КПСС Еврейской автономной области" есть такие строки:
"Ну а другие палачи - это руководители карательных органов тех лет, начальники управлений НКВД на местах - Абрампольский, Балищсий, Блат, Гоглидзе, Гоголь, Дерибас, Ваковский, Залин, Зеликман, Карлсон, Капнельсон, Круковский, Леплевский, Пилляр, Райский, Реденс, Ритковский, и Симоновский, Суворов, Троцкий, Файвилович, Фридберг, Шкляр и т. д. Словом, выходцы, как Мехлис и Каганович, из сионистской организации "Паолей Сион" и Бунда вместе с близкими по духу и происхождению троцкистами составляли свыше 90 процентов руководителей карательных органов".
Возможно, что по отношению к кому-то эти обвинения журнала "Молодая гвардия" (1989, № 11) вполне справедливы и обоснованы, но мой отец, поляк по национальности, никогда не был ни сионистом, ни троцкистом. В партию большевиков он вступил в 1914 году и был ей верен до конца своей жизни.
Следует, видимо, привести другой список - список лиц, показания которых подвели моего отца под расстрел. Я изучал дело отца, никаких документов, подтверждающих его якобы враждебную деятельность, в нем нет. Только показания лиц, вот они: Л.В. Коган, С. Вейнберг, Я.Г. Закгейм, А.А. Ипполитов (Липовецкий), Р.А. Люстенгурт, Б.Д. Берман, Г.М. Якубович, А.П. Радзивиловский, А.П. Агаса-Мойм, А.А. Арнольдов, Н.Я. Трусме, А.И. Постель, Л.Н. Вельский, И.Е. Локтюхов. В этом списке значатся еще две фамилии - В.В. Косиор и Н.И. Ежов. Из их свидетельств следует, что С.Ф. Реденс не только не поощрял массовых репрессий, но разными путями пытался притормозить их. В Казахстане, например, он запретил "конвейерные допросы" и строго ограничил санкционированные Политбюро меры физического воздействия к определенным категориям подследственных, по мере своих сил и возможностей старался облегчить участь заключенных.
Мне удалось познакомиться с рукописью воспоминаний М.П. Трейдера, заместителя Реденса по милиции в Алма-Ате. Он много пишет об отце. На одном из совещаний руководящего состава Комиссариата внутренних дел Казахстана, - вспоминает Шрейдер, - С. Ф. Реденс прямо сказал:
"До меня дошли сведения, что кое-кто из работников отдела Викторова применяет физические методы во время допросов. Предупреждаю, что буду отдавать под суд любого работника за такие дела".
Из этих же воспоминаний я узнал, что в тридцатых годах в Москве М.П. Шрейдер сильно поругался с Р.А. Люстенгуртом и даже стрелял в него, но промахнулся. Отец, зная сволочной характер Люстенгурта, тогда спас Шрейдера от расправы, но Люстенгурт запомнил ему это и в итоге отомстил отцу.
Имели "зуб" на Реденса и другие доносители. Кому-то отец пересек дорогу и не дал арестовать Анатолия, сына Марии Анисимовны Сванидзе от первого брака, а ведь очень было заманчиво попытаться связать Анатолия с Павлом Аллилуевым и какими-то немецкими шпионами, попавшими в то время в застенки НКВД. Кому-то не дал санкции на арест руководителей московского аэроклуба (этот дамоклов меч повис над ними из-за гибели двух парашютистов, у которых не сработали автоматы новой конструкции, отвечавшие за раскрытие парашюта). Кстати, сама М.А. Сванидзе, ее муж А.С. Сванидзе и его сестра М.С. Сванидзе в 1937 году были арестованы и по распоряжению Берия расстреляны, но Анатолий ареста избежал. Он погиб на фронте в Великую Отечественную войну.
Когда летом 1938 года по указанию из Москвы был арестован М.П. Шрейдер, отец спас от ареста его жену И.А. Еланскую. Она сейчас живет в Москве и хорошо помнит события тех лет. Отец изъял из дела Шрейдера конфискованную при обыске в его доме сумочку его жены, где лежали визитные карточки каких-то иностранцев, с которыми Ирина Александровна познакомилась в свое время в Париже. Видимо, отец, зная обстановку, сложившуюся к тому времени в НКВД (замечу, что в 1938 году его главой стал Л.П. Берия), уже не надеялся, что невиновность человека будет установлена в ходе следствия и суда.
Познакомившись с "делом" отца, архивными документами, свидетельствами людей, знавших его, я понял, что он был и до конца оставался человеком честным, убежденным и человечным. Он был оклеветан и убит преднамеренно.
Тогда же, в 1961 году, я встречался со следователем - полковником Звягинцевым, занимавшимся реабилитацией С.Ф. Реденса. Он сразу сказал, что дело его сфабриковано, все сплошь выдумка и ложь, вины на нем нет никакой.
Я спросил у следователя, какую роль играл мой отец в аресте первого секретаря ЦК Компартии Казахстана Л.И. Мирзояна. Полковник ответил, что Мирзоян как член ЦК ВКП(б) мог быть арестован только распоряжением из Москвы.
Л.И. Мирзоян - фигура, о которой стоит сказать отдельно. Он был подвергнут критике в известной речи Сталина на мартовском (1937 года) Пленуме ЦК - "О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников". Касаясь тех работников, которые подбирают кадры по признаку личной преданности, приятельства, землячества, он говорил:
"Взять, например, товарищей Мирзояна и Вайнова. Первый из них является секретарем краевой партийной организации Казахстана, второй - секретарем Ярославской областной партийной организации. Эти люди в нашей среде - не последние работники. А как они подбирают работников? Первый перетащил с собой в Казахстан из Азербайджана и Урала, где он работал раньше, 30–40 человек "своих" людей и расставил их на ответственные посты в Казахстане. Есть, стало быть, своя артель у товарища Мирзояна. Они нарушили большевистское правило подбора работников, которое исключает возможность обывательски-мещанского подхода, исключает возможность подбора работников по признакам семейственности и артельности. Кроме того, подбирая в качестве работников лично преданных людей, эти товарищи хотели, видимо, создать для себя обстановку некоторой независимости как в отношении местных людей, так и в отношении ЦК партии".
Прошло чуть больше года. Весной 1938 года в "Правде" публикуется большая критическая статья "На поводу у националистов", посвященная деятельности Мирзояна. В воспоминаниях М.П. Шрейдера есть упоминание об этой статье - оказывается, руководитель парторганизации запретил распространять в Казахстане этот номер "Правды" с критикой в свой адрес, противопоставив себя тем самым ЦК. Вот и поплатился. Вины за арест Мирзояна на моем отце и быть не может.
Более того, если копнуть чуть глубже в прошлую деятельность Мирзояна, то обнаружим все те же пороки. Из документов партийного архива, относящихся к 1925–1929 годам, когда Мирзоян работал секретарем ЦК КП(б) Азербайджана, я выяснил, что именно за эти недостатки он в конце концов был снят с этой должности.
В конце 1928 года С.Ф. Реденс вернулся в органы НКВД из Наркомата Рабоче-крестьянской инспекции СССР, где он занимал должность начальника Управления делами наркомата и являлся ближайшим помощником Г.К. Орджоникидзе. Отец был направлен полномочным представителем ОГПУ и председателем ГПУ Закавказья. Это назначение, я думаю, было не случайным.
К тому времени обстановка в Закавказье осложнилась, а в Азербайджане в особенности. Свои грузинские дровишки в эту горячую обстановку подкидывал и Лаврентий Павлович, которому как руководителю ГПУ Грузии не нужна была общая закавказская надстройка. Формальным поводом склоки было отсутствие в официальных документах ОГПУ самостоятельного грузинского ГПУ, то есть якобы структурная нечеткость.
В начале 1928 года председатель ГПУ Закавказья И.П. Паклуновский был снят с работы, и по предложению Ягоды на его место назначен А.И. Кауль. В середине 1928 года в рядах ГПУ Закавказья появляется новый работник - З.К. Аргов, начальник одного из его отделов.
Проработав три недели, он через голову Кауля пишет довольно острое письмо в Москву на имя члена Коллегии ОГПУ Т.Д. Дерибаса. Аргов обвинил Берия в "пренебрежительном к нему отношении, игнорировании директив центрального ОГПУ", а партийных руководителей Грузии - в "узколобом национализме", "недопустимой политической отсталости". Руководящие работники республики погрязли в роскоши, дармоедстве - за счет союзного бюджета. "Русский вопрос" в Грузии он сравнил с "еврейским вопросом" в царской России и заключил, что "если Москва не обратит на нас внимание, мы - русские, тут задохнемся". В ГПУ царит "атмосфера бездеятельности и бездельничания" из-за родственных и личных связей руководства с меньшевиками, проявлений национализма и невыдержанности в партийном отношении состава работников ГПУ.
Закавказский краевой комитет ВКП(б) на своем заседании 13 июня 1928 года признал письмо З.К. Аргова гнусным антипартийным документом, ухудшающим и без того ненормальные отношения в Закавказском ГПУ и ГПУ Грузии, объявил ему партийный выговор. Он был освобожден от занимаемой должности. ЦК ВКП(б) был проинформирован об итогах рассмотрения письма Аргова.
Центральный Комитет не стал оспаривать это решение Заккрайкома, но, по-видимому, выводы для себя сделал. Принято было также постановление ЦК ВКП(6) "О разграничении функций Закавказского и Грузинского ГПУ".
Склоки в органах - это только часть той тяжелой ситуации, что сложилась в Закавказской федерации к концу 20-х годов. Полная неразбериха царила на железной дороге, в водном хозяйстве. Прогулы, пьянство, безответственность и недисциплинированность парализовали их деятельность, крушения поездов стали явлением нередким. Обычная сцена - начальник станции и дежурный по станции оба пьяные, дерутся у стрелки, а поезда стоят. На станции Баладжары работнику объявляют 26-й выговор по счету, а он, расписываясь в приказе, уточнял: "Читал и горько плакал". Наказать, а тем более уволить нерадивого члена партии было невозможно, этот "большой человек" мог затаскать по судам любого администратора.
Вот в такое пекло и бросают С.Ф. Реденса в конце 1928 года. Рассчитывают на многое - его опыт работы с Дзержинским в ЧК и ВСНХ (в последнем он руководил национальным отделом, и у него, значит, был опыт межнациональных отношений); навыки инспекционной деятельности, приобретенные в аппарате Наркомата РКИ у Г.К. Орджоникидзе. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что его ценил И.В. Сталин, безусловно доверял ему и знал, что Реденс мог ему дать объективную, никем не контролируемую информацию по самым разным вопросам.
В то время секретарем Закавказского крайкома был М. Орахелашвили, председателем ЦКК и наркомом РКИ ЗСФСР - А.М. Назаретян, председателем ЦИК Ф.И. Махарадзе, председателем СНК - Ш.3. Элиава.
Во главе ГПУ Азербайджана был Н. Ризаев, ГПУ Армении - Мелик-Осипов, а ГПУ Грузии, как мы писали, возглавлял Л.П. Берия.
Одним из первых дел, которым занялся отец, был дикий случай - расстрел без суда и следствия бакинского рабочего Р. Султанова. Он выехал на место и вот что выяснил. В ночь с 30 июня на 1 июля 1927 года С.Н. Горобченко, заместитель начальника ГПУ Азербайджана, с компанией из четырех начальников этого управления зашли в пивную ЦРК и приняли изрядную дозу водки и пива. Выйдя из пивной, столкнулись с группой рабочих, затеяли с ними драку, во время которой Горобченко получил удар бутылкой по голове. Ударившего схватили, им оказался рабочий Рагим Султанов, и доставили в ГПУ, там его зверски избили, и он был даже не в состоянии заполнить анкету задержанного, взяли у него подпись на чистом листе бумаги, которую потом использовали для фальсификации дела. Тогда же ночью Я.М. Мороз, один из начальников отдела ГПУ, принимавший участие в этом ночном приключении, предложил Горобченко дерзкого парня расстрелять. Якобы из кабинета Горобченко он сам звонил секретарю ЦК партии Азербайджана Агавердиеву и согласовал это с ним, заявив, что совершено бандитское нападение на сотрудников ГПУ. 1 июля в присутствии тех же четырех лиц Р. Султанов был расстрелян.
20 февраля 1929 года дело о бессудном расстреле рассматривалось на заседании Президиума ЗККК ВКП(б), было отмечено, что дознание С.Ф. Реденс провел объективно и принципиально, а Горобченко и Мороз скрыли истинную картину и ввели ряд руководящих работников в заблуждение (Агавердиев, кстати, категорически отрицал, что Мороз согласовывал с ним по телефону меру наказания). Однако руководители Азербайджанской КП(б) заняли иную позицию и стали рьяно защищать честь мундира. Реденса вызвали для объяснения в Москву к Е.М. Ярославскому.
2 июля 1929 года отец пишет письмо Г. К. Орджоникидзе: "Дорогой т. Серго! У меня нет слов, чтобы выразить Вам благодарность за Ваше письмо, в нем я получил моральную опору, что я делаю партийное дело, и теперь мне не страшно, если на меня станут вешать собак, как это делали до сих пор." Прошу читателя обратить внимание на эти слова.
Поскольку Серго был до 1926 года секретарем ЗКК ВКП(б) и многие кадры хорошо знал, Реденс откровенно делится с ним своими впечатлениями и оценками положения дел в Закавказье. Он отмечает, в частности, что мнение Орджоникидзе относительно М. Плешакова (член Президиума и секретарь ЦК КП(б) Азербайджана) и П. Довлатова (редактор азербайджанской газеты "Коммунист" на армянском языке) полностью подтвердилось: "Эти люди потеряли партийное лицо, действовали как простые заправские обыватели, забыв о том, какие обязанности возложила на них партия".
В этом же письме Реденс сообщает Серго убийственные факты. На допросе Я.М. Мороз (мы о нем писали выше в связи с самосудом) показал, что Н. Ризаев, председатель ГПУ Азербайджана, уезжая в отпуск, поручил своему шурину задушить жену, с которой он прожил десять лет. Тот попытался это сделать, но был неловок, жене удалось вырваться, выскочить на балкон, она подняла крик, и сбежавшиеся люди спасли ее от гибели.
Мороз сообщил об этом Л.И. Мирзояну, первому секретарю Компартии Азербайджана, и Г.М. Мусабекову, но те решили скандал замять и выдали этой женщине 4500 рублей: 2500 Мусабеков извлек из фонда Совнаркома, 2000 - из фонда ГПУ Азербайджана, потом ее отправили в Ленинград, дав в провожатые сотрудника ГПУ.
Само ГПУ погрязло в махинациях. Получив какие-то лицензии от Наркомпродторга, оно покупает за границей дефицитные товары, а затем перепродает их через спекулянтов. Государственные деньги расходуются совершенно бесконтрольно и самым безобразным образом. Сам Ризаев, например, получил от ГПУ за год и пять месяцев 7000 рублей, помимо основного жалованья в ГПУ, получал его еще в двух учреждениях (знакомая картина по нынешним временам!).
"Я решил, - пишет отец, - 5 июня на Президиуме краевого Комитета поставить вопрос о снятии Ризаева и назначении следствия по всем делам.
Бакинские дела производят на меня угнетающее впечатление. Если мне не дадут права крепко взять в руки аппарат АзГПУ и привести его в тот вид, какой он должен иметь, а такие тенденции - "сами справимся" - у некоторых товарищей есть, то говорю вам прямо, что товарищи бакинцы сделать этого сами не сумеют".
Отец настаивает в письме на необходимости присылки специальной комиссии ЦКК ВКП(б), сожалеет о том, что пока не может сказать, что в бакинских материалах правда, а что - ложь, и делает вывод о том, что аппарат ГПУ Азербайджана полностью разложен и что в других отраслях, по-видимому, также не все благополучно.
Заканчивается письмо так:
"Если бы я знал, что в этом прекрасном крае сложится такая дикая обстановка, я бы ни за какие блага сюда не приехал".
6-7 июня 1929 года состоялось расширенное заседание Президиума ЗКК ВКП(б), которое охарактеризовало отношение партруководства Азербайджана к делу о самосуде как грубую политическую ошибку, усугубившуюся тем, что после постановки этого вопроса ЗакГПУ (1929 год) оно заняло неверную линию защиты Мороза, Горобченко и других виновных.
"Дело АзГПУ, - констатировал Президиум, - есть не только разложение отдельной небольшой клеточки парторганизации, но подлинный гнойник в важнейшем и ответственном органе нашего советского аппарата, свидетельствующий с несомненностью о нечутком и невнимательном отношении партийного руководства Азербайджана к этому органу революции".
Указанная выше ошибка Президиума ЦК и ЦКК заключается и в том, что, чрезмерно доверившись руководителям АзГПУ и дав им возможность систематически вводить себя в заблуждение, они тем самым были парализованы в принятии своевременных и решительных мер к оздоровлению АзГПУ, которое, как выяснило следствие, оказалось совершенно разложившимся органом (составление подложных документов, торговая деятельность, раздача денег и т. д.).
То обстоятельство, что в таком пролетарском центре, как Баку, возможно было совершение такого преступления в органах ГПУ, которое оставалось "безнаказанным в течение почти двух лет и, что особенно важно, ни один из рабочих членов партии не поднял вопроса об этом, - говорит о несомненных недостатках в деле развертывания самокритики".