Столь яркая характеристика нуждается в уточнении. Морозов был не столько упрям, сколько независим. В. И. Немирович-Данченко отмечал: "Держал себя Морозов чрезвычайно независимо". Одна из сторон "упрямства" Саввы Тимофеевича - в том, что он страсть как не любил, когда на него "давили", когда ему навязывали чужое мнение - пусть даже правильное с формальной точки зрения. Самой большой ошибкой в общении с ним было лишний раз указать: "Вы, Савва Тимофеевич, должны сделать то-то и то-то". Настойчивые попытки навязать Морозову свою волю, принудить его к чему-то вопреки его собственному желанию в большинстве случаев приводили к скандалу. По свидетельству Сереброва, Савва Тимофеевич, вспоминая об отце, говорил: "Ссорились мы с ним до седьмого пота".
Зато те, кто не пытался докучать С. Т. Морозову своей системой взглядов, кто был в обращении с ним деликатен, могли вить из него веревки. Савва Тимофеевич легко вовлекался в чужие предприятия. Он увлекался, отдавал время и силы - иногда в ущерб собственным делам. Порой это давало окружающим повод упрекать Морозова в отсутствии сильной воли и приверженности чужим влияниям. М. Ф. Андреева, хотя и признавала Морозова "крепким человеком", писала о нем в середине 1910-х: "Как во всех людях, в нем были, конечно, свои недостатки: при большом напоре, энергии, находчивости, недюжинном уме, редкой образованности Савва Тимофеевич был слабохарактерным человеком и легко поддавался влиянию людей, награжденных большой волей. Это его свойство было наиболее пагубно как для него самого, так и для дел, которыми он заинтересовался".
Савва Тимофеевич в самом деле поддавался влиянию людей, которыми увлекался. Иной раз у близких возникало впечатление, что Морозов постоянно находится во власти других людей и обстоятельств. Впечатление это - в чем-то правильное, а в чем-то - обманчивое.
Во всем, что касалось принятия решений, следования к намеченной цели, Савва Тимофеевич проявлял твердость и целеустремленность. Если Морозов вознамеривался что-то сделать, его практически невозможно было остановить или сбить с намеченной цели. Деловые качества купца, его напор и целеустремленность не вызывали сомнения у большинства современников. Так, уже упоминавшийся журналист Н. О. Рокшанин описывал Морозова следующим образом: "Образованный, энергичный, решительный, с большим запасом той чисто русской смекалки, которой щеголяют почти все даровитые русские дельцы". О сильном характере, как одной из основных характеристик С. Т. Морозова, писал А. В. Амфитеатров. А В. И. Немирович-Данченко отмечал: "Династия Морозовых была самая выдающаяся. Савва Тимофеевич был ее представителем. Большой энергии и большой воли". Волевое начало было сильно в Морозове. Особенно оно проявлялось в лучшие моменты его жизни, когда он был активен и готов к свершениям.
Другое дело, что не так уж трудно было заинтересовать его новыми идеями или предложить ему идти к цели в компании с интересным попутчиком - и Морозов нередко попадался на эту удочку. Конечно, он мог отказаться от лишних дел, "спрятаться" от тех, кто их предлагал; но часто соглашался просто потому, что это позволяло сэкономить силы и нервы. Иногда легче согласиться, нежели без конца урезонивать уговаривающего… В. И. Немирович-Данченко писал: "Он с увлечением отдавался роли представителя московского купечества, придавая этой роли широкое общественное значение. Года два увлекался мною, потом Станиславским". Возможно, этому увлечению и обязан своим существованием Московский Художественный театр. Далее Владимир Иванович признавался: "Савва Тимофеевич Морозов уже сильно увлекся театром. Не скрою, что я этим пользовался и старался направить его сильную волю (курсив мой. - А. Ф.) куда следует". Затем Савва Тимофеевич всерьез увлекся Андреевой, после нее - Горьким и во многом благодаря их влиянию проникся революционными идеями… Да, как уже говорилось, Морозов был "падок на славу", любил окружать себя известными людьми. Но этим нельзя объяснить глубину его увлечения тем или иным представителем мира художественной интеллигенции. Было в этих увлечениях Морозова, пожалуй, нечто иррациональное. Савве Тимофеевичу нравилось наблюдать за теми утонченными птицами с изящным оперением, которыми являлись в его глазах талантливые люди искусства. Следить за их повадками, наслаждаться зрелищем их полета - вот что доставляло Морозову ни с чем не сравнимое эстетическое наслаждение.
Подпадая под чье-то влияние или чувствуя упадок сил, Морозов мог утратить волю. Воспитав в себе жесткий расчет и большую житейскую твердость, Савва Тимофеевич мог вмиг лишиться и того и другого при стечении крайне неблагоприятных обстоятельств. Морозов легко выдерживал привычные, иной раз достаточно сильные удары судьбы. Но когда в конце 1890-х годов на Морозова обрушился ураганный ветер, этого мощного удара он не выдержал. Стержень его души сильно покорежило…
Положительные качества практически всегда имеют своим продолжением качества отрицательные.
Савва Тимофеевич был человеком страстей. Страстей сильных, порой безобразных и почти всегда разрушительных. Юность прошла, унеся с собой в прошлое карточные игры и кутежи в цыганском таборе. Морозов стал человеком солидным и не позволял себе забываться подобным образом. Но молодые годы оставили ему в наследство другие увлечения. Те, что были на виду, - дорогие вина и сигары, изысканная еда. И те, которые сам Савва Тимофеевич предпочитал не афишировать, - увлечение женщинами.
В. И. Немирович-Данченко писал: "Человеческая природа не выносит двух равносильных противоположных страстей. Купец не смеет увлекаться. Он должен быть верен своей стихии - стихии выдержки и расчета. Измена неминуемо поведет к трагическому конфликту, а Савва Морозов мог страстно увлекаться.
До влюбленности…
Личностью, идеей, общественностью… Самым громадным, всепоглощающим увлечением его был Максим Горький и в дальнейшем - революционное движение".
Д. А. Олсуфьев, хорошо знавший Савву Тимофеевича, писал о "его слабом характере". Однако в данном случае "слабый характер" вовсе не означает "слабая воля". Речь, скорее, идет о другом: слабость Морозова заключалась в его неумении отказаться от того, что доставляло ему удовольствие. Это в равной мере относилось и к удовольствиям самым невинным, и к пагубным - тем, которые влекли за собой неприятные последствия, вредили самому купцу или его семье. Савва Тимофеевич мог очень хорошо отдавать себе отчет, почему ему не надо увлекаться той или иной женщиной, есть ту или иную еду, делать что-то ради удовлетворения тщеславия… и все-таки увлекался, и ел, и делал - до тех пор, пока не доходил в своем увлечении до самого дальнего предела. Пока не происходило событие, говорившее ему: дальше идти по этой дороге нельзя, она заканчивается обрывом. Почти с тем же колоссальным трудом, с каким он отказывался от приятных вещей и ситуаций, он отказывался от привычного, от того, что давным-давно стало неотъемлемой частью его существования.
Страсти обуревали Морозова и в повседневной жизни. Так, ссориться с членами семьи он не любил, по возможности старался уйти от конфликта. Но еще меньше он любил, когда кто-то врывался в его жизнь, смешивая планы, отнимая время и силы. Когда такое случалось и осложнялось к тому же назойливостью, Савва Тимофеевич давал волю гневу. Сначала сдержанно, в корректной форме. "Когда Морозов сердился, он всегда говорил "по-купецки" - словоерсами". Однако холодность, отстраненность нередко являлись предвестниками настоящей бури. Если собеседник не желал оставить Морозова в покое, если его настойчивое желание изменить что-то в жизни купца задевало Савву Тимофеевича за живое, это провоцировало настоящий взрыв эмоций, вспышку неконтролируемой ярости. В подобный момент облик купца обезображивался, он не помнил себя от ярости. Трудно сказать, доходило ли дело до рукоприкладства, но некоторые семейные ссоры в морозовском доме-завершались битьем посуды. А. Н. Серебров сообщал об одной из таких ссор с участием супруги Морозова, Зинаиды Григорьевны. Она произошла незадолго до кончины Саввы Тимофеевича, в период продолжительного эмоционального спада. "Не успела захлопнуться за мною высокая дубовая дверь, как из спальни послышался шум: два голоса, перескакивая друг через друга, подымались все выше и выше, пока истошный крик Саввы не оборвал это состязание:
- Убью-ю!
Что-то большое, стеклянное грохнулось на пол и разбилось вдребезги".
Морозов хорошо понимал страстность своей натуры, но бороться с ней было ему не под силу. Все, что он мог, - как можно глубже укрывать бушующие в душе страсти - до тех пор, пока они, подобно кипящей лаве, не прорывались наружу. Возможно, если бы Савва Тимофеевич оказался человеком крепко верующим, подобных сцен в его жизни случалось бы меньше, он старался бы осадить себя, не давать внутренним волнениям выплескивать пену своего гнева наружу. Но Морозову это не удавалось. Якоря в виде веры у него не было.
Будучи человеком весьма состоятельным, Савва Морозов поражал окружающих неприхотливостью в быту. Он отнюдь не стремился к приобретению дорогой одежды и, как сказали бы сегодня, аксессуаров. Внешний облик его отличался скромностью. Время от времени одежда на купце-"миллионщике" выглядела затрапезно или просто неряшливо. А. В. Амфитеатров описывает Морозова как "небольшого ростом, коренастого человека, в каком-то блине вместо фуражки, в довольно-таки поношенных серых штанах и - без часов.
- Что вы, Савва Тимофеевич, всё у других спрашиваете, который час?
- Потому что своих часов не имею-с.
- Так вы бы купили!
- Денег нету-с, а маменька-с не дарит-с.
Он был неотделенный сын Марьи Федоровны Морозовой, которой чудовищными капиталами - знаменитыми морозовскими капиталами - и ворочал, как полномочный распорядитель. Свой личный капитал он имел незначительный и любил это напоминать и ставить на вид".
Схожий пример приводит Марк Алданов: "Костюм у него был даже не от Мейстера, недорогой, и белье не голландского полотна, а простое". К этому наблюдению автор добавляет свой комментарий: "Ему было не совсем ясно, почему одевается он дешево, тогда как дом, мебель, лошади стоят огромных денег. Но он не понимал в своей жизни и более важных вещей". Думается, в данном случае Марку Александровичу изменила его наблюдательность, и "непонимание" Морозова тут ни при чем. Внук Морозова, общавшийся с его женой - своей бабушкой, Зинаидой Григорьевной, свидетельствует: ей было присуще "суетное тщеславие, стоившее порой немалых затрат". Роскошный дворец, слуги, приемы, экипажи - все это Морозов завел главным образом ради жены. Недаром авторы многочисленных описаний отмечают, что его кабинет был самой скромной комнатой; это бросалось в глаза на фоне общей роскоши, царившей в морозовском особняке на Спиридоновке. "В кабинете Саввы - все скромно и просто, только на книжном шкафе стояла бронзовая голова Ивана Грозного, работа Антокольского. За кабинетом - спальня; обе комнаты своей неуютностью вызывали впечатление жилища холостяка". Максим Горький отмечал неприхотливость хозяина, указывая на его нелюбовь к крикливой роскоши: "Я не однажды замечал, что он смотрит на пеструю роскошь комнат, иронически прищурив умные свои глаза. А порою казалось, что он ходит по жилищу своему как во сне, и это - не очень приятный сон. Личные его потребности были весьма скромны, можно даже сказать, что по отношению к себе он был скуп, дома ходил в стоптанных туфлях, на улице я видел его в заплатанных ботинках".
По-видимому, дело не в скупости Саввы Тимофеевича. Человек, который с легкостью тратит значительные суммы, участвуя в решении чужих дел, вряд ли будет экономить на собственном облике. Скорее, сам Морозов придавал собственной внешности не слишком большое значение. Если он стремился произвести на окружающих впечатление, то делал это, блистая мощью ума, а не дороговизной костюма.
В отношении Морозова к одежде сквозило столь очевидное пренебрежение, что это давало повод для анекдотов. Так, Зинаида Григорьевна Морозова приводит в воспоминаниях любопытный эпизод из жизни мужа, связанный с Всероссийской выставкой 1896 года. Савва Тимофеевич состоял в дружеских отношениях с нижегородским миллионером, старообрядцем Н. А. Бугровым, которого Максим Горький величает "удельным князем нижегородским". По словам Зинаиды Григорьевны Морозовой, Бугров был "высокого роста, рыжий, некрасивый, но с умным русским лицом, ходил в длиннополом сюртуке и высоких сапогах и носил на голове старомодный цилиндр, и когда был государь [Николай II] на Выставке, в один день была устроена прогулка на катерах. Савва Тимофеевич] сопровождал [Николая], и [с ними] был Бугров. Савва Тимофеевич] был очень рассеянный человек, был во фраке и цилиндре. Кто-то ради шутки взял и переменил его цилиндр с Бугровым, и Савва Тимофеевич] не замечал, что надел чужой цилиндр, который был ему велик. Все начали смеяться, и Савва Тим. спросил: "А чему вы смеетесь?" - "А что у вас на голове?" - "Цилиндр". - "А какой?".
Несмотря на рассеянность в быту, С. Т. Морозов мог, когда это требовалось, выглядеть представительно. В этом ему помогал его хорошо развитый вкус. Так, перед крупным артистом В. П. Далматовым и журналистом Н. О. Рокшаниным, приехавшими к нему просить денег на театр, Морозов предстал безукоризненно одетым. "Появился в конце сводов представительный молодой человек с темной бородкой, во всем черном; открытая грудь смокинга ослепляла белизной манишки и мягкие подошвы обуви отличали в С. Т. Морозове человека хорошего тона, совсем не соответствовавшего окружающей обстановке". Преображался Морозов и тогда, когда ему требовалось решать деловые вопросы, например пребывая в правлении Никольской мануфактуры. В таких случаях он одевался в сдержанном английском стиле, что обходилось недешево; судя по сохранившимся счетам, одежду для парадных выходов он приобретал в фешенебельных магазинах. Серебров отмечал: "В просторном, английского фасона пиджаке, отложном крахмальном воротничке и полосатых, хорошо отутюженных брюках он казался стройнее, выше ростом и меньше походил на татарина".
Обычно Савва Тимофеевич хорошо чувствовал ситуацию, понимал, когда ему необходимо соблюдать условности, а когда можно послать их подальше. В конечном итоге Морозова гораздо больше интересовало то, что происходит у человека внутри: в голове и в душе. А то, как он выглядит, не заслуживало особого внимания.
Психологическому облику С. Т. Морозова уделено здесь очень много места. Еще бы, с момента кончины Саввы Тимофеевича прошло более столетия. И на протяжении всего этого периода имя его не сходит с уст: время идет, одна эпоха сменяет другую, а о Савве Морозове до сих пор говорят и пишут. Но рассуждают всё больше о помощи Московскому Художественному театру, о поддержке революционного движения, о странных обстоятельствах смерти купца. То есть - о поступках Морозова или же о событиях, вызванных его действиями. Но в этой картинке отсутствует самое главное - сам Савва Морозов. До сих пор не было сделано хотя бы самого общего, самого приблизительного наброска, характеризующего Савву Тимофеевича как личность, раскрывающего его жизненные приоритеты и мотивы его поступков.
Помещенный здесь очерк его личности написан с позиций "персональной истории". Согласно этому направлению, точкой отсчета в любой биографии является личность во всем многообразии ее проявлений. Если нет личности - распадается на отдельные куски и создаваемое ею цельное полотно истории. Ведь поступки героя, позиции, которые он занимает, и даже события, в которых участвует, во многом являются продолжением его основных личностных качеств. Сказанное справедливо в отношении любого человека, в том числе - Саввы Морозова. Вот почему детальное описание его внутреннего мира дано до того, как речь пойдет об основных вехах его жизненного пути.
Глава третья
Большая страсть честолюбивого упрямца. Молодость, брак, университет
В июле 1881 года, в возрасте девятнадцати лет, Савва Тимофеевич Морозов поступил в Императорский Московский университет. Еще в гимназии молодой купец проявил склонность к точным наукам, поэтому он избрал отделение естественных наук физико-математического факультета. За несколько лет обучения в университете сильно изменились жизненные приоритеты юного коммерсанта, а с ними и круг его общения. На университетский период пришлись и первые крупные потрясения в биографии С. Т. Морозова.
Студентам физико-математического факультета преподавались: антропология, теоретическая химия, история, математика, микроскопия и микроскопическая химия; французский, английский, немецкий языки. Среди профессоров Московского университета, лекции которых слушал С. Т. Морозов, были блестящий физик и физиолог К. А. Тимирязев, зоолог, один из основателей русской антропологии А. П. Богданов, зоолог Н. Ю. Зограф, историк, выдающийся оратор В. О. Ключевский и др. Курсы метеорологии и физики читал "строгий" профессор А. Г. Столетов; его лекции предназначались одновременно для медиков, математиков и химиков и проходили в большой физической лаборатории. По воспоминаниям одного из современников, В. П. Танеева, желающих послушать лекции Столетова было так много, что "в дверях, когда их открывали, происходила ужасающая давка, а в аудитории скамейки, все проходы и внизу всё свободное место у кафедры занимали густой толпой студенты". Вместе с университетом в жизнь Саввы Тимофеевича пришли новые друзья.
Одна из Великих реформ 1860-х - Университетская реформа - имела огромное значение для недворянской молодежи, которая хотела приобщиться к элитарному миру науки.
Университетский устав 1863 года предполагал повышение уровня университетского образования. Было увеличено количество учебных дисциплин и число преподавателей; большое внимание уделялось организации практических и лабораторных занятий, семинаров. Кроме того, этот устав сделал обучение в высшем учебном заведении доступным для всех слоев населения. Студентом мог стать молодой человек любого социального происхождения, достигший семнадцатилетнего возраста и окончивший гимназию или другое среднее учебное заведение. Поэтому на одном курсе с Саввой Морозовым учились выходцы из самых разных слоев общества.