К моменту вступления в труппу Художественного театра Андреевой исполнилось 30 лет. При этом выглядела она совсем юной и весьма привлекательной девушкой. "Я… каждый раз с большим волнением ждал выхода Андреевой на сцену, - рассказывал Серебров. - Андреева была очень хороша собой". "Необыкновенно красивая", "мягкая" в обращении, "обаятельная", "очаровательная" - такими эпитетами наделяли Андрееву все, кто видел ее на сцене и в жизни.
Грациозная фигура, со вкусом подобранная одежда, правильные, мягкие черты лица, красивые карие глаза и длинные каштановые волосы, добрая улыбка - этой женщиной трудно было не любоваться, еще труднее не желать ее… По словам того же Сереброва, бывавшего в гостях у актрисы, прихода хозяйки всегда ждали с замиранием сердца: "Каждому чего-нибудь без нее недоставало: кому - предмета для обожания, кому - дружеской улыбки, теплоты темно-карих глаз, кому - локона каштановых волос из-под высокой, валиком, прически, кому - поговорить по делу, кому - блеснуть французским комплиментом, кому, как мне, - просто сознания того, что она здесь, близко, и такая красивая".
Актриса Н. И. Комаровская писала: "Я обратила внимание на эту манеру Марии Федоровны глядеть собеседнику в глаза, словно проникая вглубь его мыслей. Глаза у Марии Федоровны удивительные: большие, темные и печальные. "Как у итальянской мадонны", - невольно подумалось мне… В маленьком польском городке, где проходило мое детство, только изредка на улице встречала я приезжавших с труппой на несколько спектаклей актеров, главным образом опереточных. Слово "актриса" вызывало у меня представление о надменной красавице, великолепно одетой и не удостаивающей простых смертных даже взгляда. Я гляжу на скромную белую блузку Марии Федоровны, на ее добрую улыбку… "Так вот какие они, настоящие актеры!".
Поистине ангельская красота Андреевой дополнялась мощным сценическим талантом и колоссальным трудолюбием. Это признавал даже Немирович-Данченко, который на протяжении нескольких лет находился с Марией Федоровной в чрезвычайно натянутых отношениях. Та же Н. И. Комаровская, которая в 1902 году поступала в школу Московского Художественного театра, вспоминала свою первую встречу с Андреевой: "Я не могла оторвать глаз от одной из репетирующих актрис: тонкая, с удивительно красивыми глазами, она показалась мне воплощением женской красоты и прелести… Когда репетиция кончилась и все ушли, у меня неожиданно вырвалось: "Какие у вас красивые актеры!" Немирович в ответ улыбнулся: "Они не только красивы, но и талантливы. На одной внешности далеко не уедешь. Надо уметь раскрывать внутреннюю красоту человека, его высокие прекрасные мысли".
О ярком, самобытном таланте Андреевой писали самые разные люди: причастные к делам театра - и чрезвычайно от них далекие, молодые - и повидавшие жизнь, гуманитарии - и "технари". Думается, здесь необходимо привести несколько подробных отзывов - чтобы читатель убедился, что Мария Федоровна не являлась прекрасной "пустышкой". Она создавала на сцене самые разные образы - лирические, драматические, трагедийные, водевильные. "Она была занята почти во всех постановках. Интересные, увлекавшие ее роли шли одна за другой. Сильно различавшиеся по характеру, они давали Марии Федоровне великолепную возможность выявить многогранность своего дарования: скромная Кетэ и гордая патрицианка Гедда, простодушный пастушок Лель и затаенная красавица княгиня Вера. Резким контрастом к ней Наташа в "На дне".
Рецензенты называли актрису "несравненной", "тонкой", "светлой". Писательница, драматург Т. Л. Щепкина-Куперник вспоминала о постановке в МХТ пьесы Г. Гауптмана "Одинокие" (премьера - 16 декабря 1899 года): "В "Одиноких" задача была у Ольги Леонардовны (Книппер-Чеховой. - А. Ф.) очень трудная. Анна Мар[ия]… по мысли автора, должна была вызывать сочувствие зрителя больше, чем Кетэ - ограниченная милая мещаночка, не имеющая ничего общего со своим мужем. Но Андреева, игравшая Кетэ, благодаря свойствам своего дарования и своей поэтической внешности, делала из Кетэ такую прелестную "жертву", что Анне угрожала опасность потерять симпатии зрителя". По словам Н. И. Комаровской, необычна была трактовка, которую Мария Федоровна придала своей роли: "Много писали и говорили об интересном решении Марией Федоровной образа Кетэ. В исполнении Андреевой роль неожиданно получала трагическое звучание".
Отмечал талант Андреевой и ученый-энергетик, деятель революционного движения Г. М. Кржижановский: "Нельзя не упомянуть также о том чарующем впечатлении, которое производила М. Ф. как артистка Московского Художественного театра. Чрезвычайно благодарная внешность сочеталась в ней с особым изяществом исполнения, вытекавшим из тонкого проникновения в создаваемый образ и обдуманного психологического анализа. Раутенделейн в исполнении М. Ф. Андреевой (пьеса Гауптмана "Потонувший колокол") оставила неизгладимое впечатление в моей памяти". Ту же постановку (премьера - 19 октября 1898 года) выделял приемный сын Андреевой A. Л. Желябужский: "Романтический строй исполнения, цельность и высокая поэтичность ее игры безоговорочно покорили московского зрителя. Ярче всего эти черты дарования Андреевой проявились в Раутенделейн… Ее Раутенделейн была полна диковатой грации, образ казался воздушным. Яркая эмоциональность при тщательной отделке деталей роли, голос, звучавший серебристым звоном лесного ручья, почти детская непосредственность - всё это сливалось в замечательный, полный какого-то особого очарования образ".
Младшая современница актрисы Н. И. Комаровская, которая боготворила Андрееву, вспоминала: "Ее дарование ярче всего проявлялось в образах женщин, протестующих против несовершенства окружающей их жизни, убивающего в человеке самое дорогое и ценное. Такова была ее Ирина в "Трех сестрах": трепетная, порывающаяся уйти от засасывающей ее провинциальной среды, тоскующая по настоящей работе - всё это делало ее образ близким и понятным молодежи. В ней как бы воплощались наши юношеские мечты о том, чтобы перестроить мир, чтобы каждый нашел в нем свою долю счастья, свое право плодотворно и радостно трудиться… Как подлинный художник, Мария Федоровна всегда изменяла свою внешность в соответствии с задачами, поставленными перед нею образом. В роли Наташи, в "На дне", ее облик, ее жесты неузнаваемо менялись. Худенькая, скромная, забитая, с нежным голоском, она неслышно двигалась среди зловещих фигур обитателей "дна". Премьера спектакля состоялась 18 декабря 1902 года.
Наконец, театральный критик, историограф Художественного театра H. Е. Эфрос давал Андреевой всеобъемлющую характеристику: "Чистейшей воды инженю, хрупкая, с хрупкими чувствами. Такой она была в Кетэ… такой в чеховской Ирине… С прелестным смехом, тихим, чистым, с прелестными слезами, такими же чистыми и тихими. Изящная и красивая, вся весенняя, точно белая сирень. Это общая юная очаровательность была в ней самым сильным качеством! Многие выдающиеся актрисы играли чеховскую Ирину, но для тех, кто видел Андрееву, никто не мог заменить ее. Артистическое дарование Андреевой было единственным в своем роде: она никого не напоминала своей игрой, и никто впоследствии не походил на нее. Сила артистического обаяния Андреевой была, однако, не в ее внешности, правда, незаурядной, не в ее голосе чудесного тембра… не в ее сценической моложавости, позволявшей ей в 34 года играть Ирину, - а в простом, человеческом толковании любого образа, очищая его ото всего надуманного, чуждого здоровому, естественному пониманию характеров и событий".
Артистический талант М. Ф. Андреевой почти никого не оставлял равнодушным. Однако как о человеке о ней практически ничего не известно. Обычно ограничиваются одной лишь фразой, произнесенной Л. Н. Толстым после спектакля "Одинокие". По свидетельству актрисы Художественного театра М. П. Лилиной, Толстому "Одинокие"… страшно понравились, и пьеса и исполнение, в Марию Федоровну Желябужскую он совсем влюбился, сказал, что такой актрисы он в жизни своей не встречал, и решил, что она и красавица и чудный человек". Но так ли это было на самом деле? А если так - как она могла совмещать служение сцене, творческое, созидательное по сути своей - и верность разрушительным революционным идеалам?
Мария Федоровна была умна и начитанна, знала несколько иностранных языков, в том числе очень хорошо - немецкий, французский, а когда понадобилось, быстро выучила итальянский и английский (впоследствии, живя на Капри и не имея возможности выступать на сцене, Андреева будет зарабатывать на жизнь переводами). О ее удивительных способностях писал уже упоминавшийся революционер H. Е. Буренин. В 1906 году, будучи в Финляндии, на одном из вечеров Андреева прочла революционное стихотворение на финском языке. "Мария Федоровна выучила незнакомый ей текст на одном из труднейших языков, хотя получила его всего за несколько часов до выступления. Кроме исключительных лингвистических способностей, которыми она была щедро одарена, этому способствовало горячее желание тронуть сердца зрителей".
С детства полюбив книги, актриса не расставалась с ними всю жизнь, используя их при подготовке ролей. Н. И. Комаровская, описывая квартиру Желябужских, отмечала: "Жила она в прекрасной квартире. Много комнат, множество прислуги. Но от парадного убранства комнат веяло холодом. И каким же контрастом являлся маленький кабинет Марии Федоровны, с большим письменным столом и обилием книг на столах, на полках, в шкафах. Книги были самые разнообразные: художественная литература на разных языках, масса книг по вопросам искусства и большая полка книг по философии: Кант, Маркс, Гегель… "Бери книги, какие тебе нужны для работы, - разрешила мне Мария Федоровна, - моя библиотека в твоем распоряжении".
Андреева была очень трудолюбива, требовательна к себе и, в значительной мере, к окружающим. Это особенно проявлялось в ее работе над образами. Н. И. Комаровская, которая на протяжении двух лет тесно общалась с Марией Федоровной, да и потом не порвала с ней отношений, писала в воспоминаниях: "К своему искусству Мария Федоровна относилась требовательно и сурово. Часто она говорила, что не нашла себя на сцене. Возможно, что в исполняемых ею ролях она не находила полного удовлетворения, но всегда вызывала сочувствие к судьбе своих героинь".
Трудолюбие и добросовестное отношение к служебным обязанностям признавали за Андреевой и руководители театра. Так, когда режиссер А. А. Санин устроил Марии Федоровне скандал, незаслуженно выгнав ее с репетиции "Снегурочки" (1900), не кто иной, как Немирович-Данченко заступился за Андрееву и просил вернуть ее на сцену. Владимир Иванович писал: "В М. Ф. Андреевой мы имеем артистку, не только талантливую и с честью несущую первый репертуар, но и безупречно добросовестную ко всему, что только поручалось ей Дирекцией за время существования нашего театра. Так же, как и другие артисты, она никогда не ставила препятствий к достижению намеченных нами задач, так же, как и другие, никогда не отказывалась ни от какой, хотя бы совершенно демократической работы, какая ей поручалась. Достаточно, если я напомню Вам, что в течение целого сезона она без малейшего противоречия участвовала в "Чайке", исполняя обязанность закулисной певицы, обязанность, от которой во всяком другом театре отказалась бы артистка, занимающая амплуа… Ее добросовестность равна добросовестности наших других артистов и стоит на высоте достоинства нашего театра". В этом письме Владимир Иванович прямо называет Андрееву "талантливой и добросовестной артисткой".
М. Ф. Андреева обладала стальной, поистине непреклонной волей. Если у нее что-то было на уме, она доводила задуманное до конца невзирая ни на какие преграды. Доказательством этого служила вся ее нелегкая жизнь. Характеризуя С. Т. Морозова, Андреева отмечала: он "легко поддавался влиянию людей, награжденных большой волей". Между строк нетрудно прочесть: одним из людей, этой самой большой волей награжденных, являлась сама Мария Федоровна. Современники говорили о ней как о человеке смелом, наделенном кипучей энергией и мужской хваткой.
По словам Станиславского, главной чертой характера Андреевой являлась экспансивность, то есть "преувеличенное отношение ко всем случаям и явлениям жизни". Это подтверждают слова приемного сына актрисы А. Л. Желябужского, подчеркивавшего ее "беспокойную, мятущуюся натуру, живой, деятельный темперамент". Мария Федоровна обладала неудержимой, подчас взрывной эмоциональностью. Вкупе с присущей актрисе язвительностью это качество становилось причиной ее конфликтов с окружающими. Станиславский в письме Немировичу-Данченко в августе 1897 года сообщал: М. Л. Роксанова "…высказывала мне, между прочим, свои опасения о том положении, которое она займет в Обществе в качестве платной артистки. Я понял, что она более всего боится Желябужской, о характере которой, вероятно, она что-нибудь слышала". Константин Сергеевич описывал, как он в 1890-х годах боролся с честолюбивыми устремлениями Марии Федоровны. И судя по всему; его усилия принесли плоды - в 1904/05 году, когда Мария Федоровна играла в рижской труппе, ее коллега по сцене, актер В. И. Лихачев отмечал, что она стала "…для нас, артистов, ярким примером. Мы учились у нее той правде на сцене, которой она владела в совершенстве. У нее мы учились скромности, учились не выдвигать себя "на первый план", какое бы положение мы ни занимали в театре". То же качество выделял в Андреевой революционер-подпольщик П. С. Заславский: "Она была очень скромным человеком".
Иными словами, в характере Марии Федоровны, безусловно, присутствовали хорошие качества. Однако наиболее яркими были качества негативные.
Так, Мария Федоровна хорошо сознавала, что она красива - и умело этим пользовалась. Само по себе это, возможно, было бы не так уж плохо - если бы цели, в которых она пользовалась своей красотой, не были разрушительны. По-видимому, Андреева в совершенстве владела искусством обольщения. В XIX веке это искусство было распространено достаточно широко. Владевшая им женщина обладала целым арсеналом средств, позволявших ей добиваться заранее намеченного результата. В их число входили не только одежда и косметика, но и парфюмерия (запахи, которые притягивают - и которые отталкивают), мимика, язык поз и жестов, а также слова: Андреева хорошо сознавала, когда, что и каким тоном ей следует сказать, чтобы добиться желаемого. Ремесло артистки ей в этом оказывало большую помощь: она в совершенстве владела своим телом, голосом, мускулами лица. А. Н. Серебров описывал эпизод, когда в гости к Андреевой пришел увлекшийся ею Горький. "В комнату вошла Андреева; мне ее пока не было видно. Но вот она появилась у рояля, в закрытом черном платье, тоненькая золотая цепочка треугольником сходится на груди, на медальоне с бриллиантовой звездочкой. Завитки волос на затылке кудрявятся - только что из ванны, - свежая, привлекательная, в тонком аромате парижских духов.
Они сели, боком друг к другу, на неудобный позолоченный диванчик.
- Вот я вам приволок книжицу, какую вы просили, - замогильным басом сказал Горький волнуясь. - Почитайте… неглупо написано.
Левой рукой Андреева прижала книгу к груди, правую протянула для поцелуя. Гость бережно приложился к руке.
- Катя, поди скажи насчет завтрака!
Оставшись наедине, они смущенно замолчали. Горький потирал кулаки, - так много надо было сказать… но не успел.
В поле моего зрения вошел муж Андреевой - действительный статский советник. По виду - адмирал в отставке (в молодости он служил во флоте), по манерам - московский хлебосол и бонвиван.
- Алексей Максимович! Рад, рад вас видеть… Что редко к нам заглядываете?
Он покровительственно полуобнял Горького за талию, тот слегка отстранился.
- А у нас сегодня как раз стерлядка, по-вашему, по-волжски, кольчиком… Прошу покорно.
Действительный статский советник вытянул руку, приглашая гостя пройти в столовую.
- Извините… не могу… Я только на минутку, передать Марии Федоровне книгу.
- Еще раз благодарю вас за книгу. - Андреева слегка наклонила голову. - А может быть, все-таки позавтракаете с нами? Потом вместе поедем в театр.
И такая улыбка, против которой нельзя устоять".
Разумеется, сам по себе этот эпизод еще ничего не доказывает. Но помимо него есть еще множество косвенных свидетельств в пользу выдвинутой версии. Мария Федоровна являлась прагматиком в высшей мере. Холодная, расчетливая, она умело манипулировала людьми в собственных целях. Так, заметив восхищение в глазах смотрящей на нее молоденькой ученицы Драматической школы при Художественном театре Н. И. Комаровской, Андреева разговорилась с ней, рассказала о делах театра, задала ряд вопросов, а потом окончательно расположила девушку к себе: "Мария Федоровна внимательно слушает меня и неожиданно участливо говорит:
- Если вам понадобится моя помощь, скажите мне, я постараюсь помочь вам найти уроки".