Солдаты повернули. Только на шоссе, встретив знакомого пастуха, который гнал отбившуюся от стада корову, они с изумлением узнали, что это тот самый аулсовет, который они искали.
До войны в ауле не было ни одного плодового дерева. Теперь солдаты ели яблоки и виноград. Был колхозный пир. И все радовались их ошибке, шутили над ними, и дети, смеясь, глядели на них, моргая длинными ресницами, обдавая их свежим дыханием жизни…
Но рассказ этот не о солдатах, вернувшихся с фронта. Рассказ - о рояле, который они слышали, и о песне, носящей название "Джунгарский цветок".
Мы шли мимо клуба. Слышались оттуда звуки рояля. Кто-то играл с большой силой, плавно и вдохновенно. Разумеется, это не была игра опытного мастера, но высокое чувство, обстановка, горы, весна, деревья с завязями плодов - все это заменяло руку опытного мастера.
Я сказал:
- Хорошо. Что это он играет?
- Она играет, - поправил меня сопровождающий. - Ее зовут Залиха Бердыбаева.
- Где она училась?
- Она здесь училась.
- Здесь?
- Она пожилая женщина. Ей пятьдесят лет. Ей трудно было ехать в Алма-Ата учиться. Она здесь училась.
Я попросил объяснений. И сопровождающий сказал:
- Если вы обещаете не разглашать широко, я вам расскажу. Здесь есть одно затруднительное обстоятельство, из-за которого нельзя широко разглашать эту историю…
Конечно, я обещал.
И сопровождающий сказал:
- Муж у Залихи Бердыбаевой был почтенный певец. Его в нашей области знали многие. Он пел при всех случаях: и в горе и в радости. Самой известной его песней была песня, которую он пел в радости. Ее очень любил народ. Она называлась "Джунгарский цветок". Хороший, пышный цветок, вроде горного пиона. Его видят казахи, когда гонят стада на горные пастбища, в джайляу. Вам известно, что нет большей радости для казахов, чем подниматься летом на джайляу? Он замечательно пел эту песню.
Родился у них сын. Сын приветливый. Голос с детства - необозримый, лазурный, его так называли. Скоро начал перенимать все песни своего отца. Отец говорил: "Лучше меня певец будет". Умер отец, к сожалению, рано. Не увидал всей славы сына! А сын учился, пел, и вот поехал он в Алма-Ата, и там взяли его в консерваторию. Стал он молодым композитором. Создавал талантливые вещи. Большие надежды были. Весь аул им гордился, поддерживал его как мог. Приедет, бывало, в аул, играет на домбре, поет. А в конце начинает петь "Джунгарский цветок" - и у иных на глазах от радости слезы.
Он говорит:
- Вот еще немного поработаю, достану рояль, привезу в колхоз, буду вам играть свои вещи. Сыграю вам на рояле мелодию "Джунгарский цветок"…
Мы ждали.
Началась война. Молодой композитор Солорман Бердыбаев сказал:
- Мне нужно идти. Я не могу иначе. Мне нужно идти на войну.
Записался добровольцем. Перед тем как выехать на фронт, приехал в родной аул проститься. Привез свои ноты, все свои работы. Очень много работ. Попросил мать поберечь их. И с войны писал, справлялся, как его работы - в сохранности ли?.. Конечно, в сохранности! Мать ли не сохранит? Мы ему писали от имени аула. Говорили, что поем его "Джунгарский цветок" и все его ноты в сохранности.
Он был сержант. При взятии Варшавы он погиб смертью героя.
О нем много писали хорошего. А затем приехали сведущие люди из Алма-Ата, сказали, что ноты его им нужны, что музыку его исполнять нужно. Мать не хотела отдавать. Как расстаться? Она все думала, что ошибка, что сын придет. Но мы уговорили ее. Герой умер. А песня его должна петься. Она должна продолжать его дело!
Еще немного спустя мы стали слышать его музыку по радио. "Джунгарский цветок" исполнялся довольно часто. Залиха была довольна. Слушала всегда так, будто сын ее стоит рядом. Мы написали благодарность в радиокомитет. Когда узнавали заранее, что будет исполняться "Джунгарский цветок", мы надевали лучшие костюмы. Залиха надевала пальто, крытое бархатом. Мы, казахи, любим бархат. Это наш любимый наряд. Он нам напоминает весну, бархат полей, бархат горных лугов.
Залиха Бердыбаева у нас заведует колхозной фермой. До войны у нас на ферме было сорок голов крупного скота. Во время войны, под заботами Залихи, стадо выросло до двухсот голов, из них - пятьдесят одна дойная и ни одной больной, заметьте. Такие заботы! А ведь, кроме того, мы передавали скот для питания армии, жертвовали в районы, пострадавшие от оккупации. Забот, хлопот много. Разумеется, не всегда она имела возможность подойти к радио. Постоянно она в поле…
Однажды она говорит председателю аулсовета:
- Посоветуй, как быть? Не могу жить без музыки сына. Хочу изучить ноты. Хочу съездить в Алма-Ата, взять его ноты…
- Копии? - говорит председатель. - Копии дадут. Я поеду с тобой.
Председатель и Залиха поехали в нашу столицу.
Копии нот им дали. Получили они также и деньги: ноты приобрело издательство для печатания. Деньги большие. Залиха Бердыбаева, разумеется, из этих денег не взяла ни копейки. Все пожертвовала в фонд обороны.
А с нотами беда! Оказалось, что они для рояля. А Залиха знает только домбру. Как быть?.. Вернулась в аул Залиха, горюет.
Говорит однажды Залиха Бердыбаева:
- Не могу своей фермы бросить! Иначе уехала бы в Алма-Ата, начала бы учиться на рояле. Хочу слышать сына! Как быть?
Как быть? Собрал нас председатель. Спрашивает: "Как быть?" Мы сидим, думаем. Как быть? У нас есть механик Соколов. Бывший сталинградский боец. Он нам построил за аулом, у дороги, возле того мостика, где те возвратившиеся солдаты не узнали своего аула, - там он построил небольшую электростанцию. В сарае была мельница; он сарай перегородил: в одной половине - мельница, в другой - электростанция. Огонь электростанции нужен аулу только вечером, поэтому днем Соколов энергию приспособил для мельницы. Мельница обслуживает два района, но, конечно, своему району мелет вне очереди. Так вот этот Соколов, демобилизованный по ранению, говорит:
- Если вы вспомните, в каком робком состоянии находилась прежде казахская женщина - она даже не имела права садиться за один стол с мужчинами, а только прислуживала, - то все благородные желания советской казахской женщины нужно всячески поддерживать! Я предлагаю приобрести ей рояль, пригласить из города учителя, там есть старички музыканты из эвакуированных, я сам лично даже знаю такого. Будем привозить старичка, продукты ему дадим, пусть учит.
Председатель наш Габылова говорит:
- Она не согласится!
- Почему она не согласится?
- Потому что рояль стоит дорого. Своих накоплений у нее нет, все свои сбережения она пожертвовала в фонд обороны. Разве она согласится, чтобы во время войны колхоз ей приобретал рояль?
Все признали, что Залиха Бердыбаева - женщина гордая, не согласится. Как быть?
Сидим, думаем.
Тогда опять этот неугомонный Соколов говорит:
- Хорошо. Пусть этот разговор будет только между нами. Я еду в Алма-Ата, приобретаю на общие деньги рояль и скажу ей, что рояль этот давно консерватория подарила ее сыну, но забыли сказать ей, когда она приезжала. Война, знаете, не до роялей… А он стоит на складе. Я беру все на себя! Изба у нее маленькая; ну, пускай стоит пока рояль в клубе. Война кончится, выстроим ей большой дом, перевезем рояль… Пускай играет…
Она начала учиться. Трудно в пятьдесят лет овладеть роялем. Но Залиха Бердыбаева - настойчивая женщина, умная женщина. Она научилась. И вот теперь, слышите, она играет, каждый день играет песню о "Джунгарском цветке"… Слышите?..
Мы подошли к мельнице. Механик Соколов, прихрамывая, показывает нам распределительную доску, ведет к проходу, к турбине. Турбина мала, надо увеличить проход. Делали станцию во время войны, для победы торопились. А теперь пора и исправить. Исправим… Механик полон заботы, восторга, речь его отрывиста, и с особо острым вниманием рассматриваешь его солдатскую одежду, ту одежду, в которой он защищал Сталинград, одежду, на которой ныне покоятся крошечные крупинки размолотого зерна. Да, он был в Сталинграде, этот рядовой, и там ранен в ногу…
- У нас все будет! - говорит он громко, покрывая своим крепким солдатским голосом шум потока. - Молотить электричеством? Обязательно! Кузню механизировать? Обязательно! А как же иначе?
Соколов широко разводит руками:
- Смотрите, сколько здесь воды! Сила! Даровая! Только бери…
Он смотрит на меня, улыбаясь, и вдруг говорит:
- У нас в селе уже рояль есть. Слышали "Джунгарский цветок"?
В голосе его столько теплоты, что мы невольно оборачиваемся к аулу.
Сквозь облака опять прорвалось солнце. Оно опять залило своим сверкающим светом крыши, глинобитные заборы, сады. Ветер относит в сторону дымок из глинобитной трубы, машет им, как платком. На крышах и заборах алеют блещущие влагой нежные маки. И, весь дрожа от радости жизни, от радости творчества, весь наполненный песнью о "Джунгарском цветке", думаешь: "Как же ты прекрасна, жизнь! И как же ты прекрасен, Человек моей страны, преобразователь судьбы и земли…"
… Я не сдержал слова. Я рассказал о песне "Джунгарский цветок". И разве я мог поступить иначе? Я лишь не привел название аула и несколько изменил фамилии героев рассказа.
1947
Отчет Петра Бондаренко
Из шоферов выдвинули Петра Бондаренко в заведующие складом Сельхозснаба. Понятливый парень, желает учиться, ну ему и предложили показать себя и поработать для родины, чтобы зерна было у нас больше! Дело ответственное: снабжать колхозы, совхозы и МТС нужным инвентарем и частями.
Склад находится возле станции Проливное. По ту и другую сторону железнодорожной станции, почти на равном расстоянии, километрах в тридцати пяти, две МТС. Одна называется Оседловская, другая - Бухжардская. Но была в расстояниях ощутимая разница. Летом, в жаркое время, или зимой, в студеное, расстояние одинаковое. А как только разлив или слякоть - кончено. Нет пути к Оседловской! Объездом только. А объездом чуть ли не триста километров. Капризно озеро Уль-куль!
Озеро Уль-куль упирается обоими концами в каменистые холмы, оно мелководно, заросло камышами, посредине перетянуто, как колбаса веревкой, узкой галечнопесчаной косой, "Лобовая" коса называется. Лоб, дескать, разобьешь, пока ее поймаешь! Коса километра два или полтора не доходит до противоположного берега. Рыба в озере редка, разве что камыша народ накосит на топливо, - только и пользы.
А по ту сторону озера, в продольной долине Уль-кульской, стоит Оседловская МТС, директором которой является приятный парень, знаток сельского хозяйства Григорий Морковкин, связанный тесной дружбой с Петром Бондаренко. Если говорить о дружбе, так дружило их трое: Морковкин, затем Петр Бондаренко и заведующий районной конторой связи Даулетжар Каманов.
Ребята все молодые, лет по двадцати пяти, были на войне, вели себя там достойно, служили в разных частях и все же, бывало, встречались. Придут в Белград - встретятся, придут в Вену - встретятся. Вообще встречались в крупных местах. Встретятся, поговорят о семьях - все они были женаты и оставили дома детей, вспомнят комсомольские ранние годы и далее то, как они ухаживали все трое за одной девушкой, некоей Ниной Гуссейновой из областного города. Они там учились. Ухаживали все втроем, и страдали все втроем, так как она была к ним равнодушна. Она кого-то любила.
Ну вот, сидит однажды Петр Бондаренко у себя в конторе склада Сельхозснаба, проверяет копии документов. Весна предстоит ранняя, но дела складываются неплохо. Организации постарались и прислали запасные части и инструменты. Вопрос в том, скоро ли успеют МТС забрать эти запасные части. Это происходит числа семнадцатого апреля, заметьте. На юге уже некоторые и отпахались, а в Восточном Казахстане только готовятся. Сроки пахоты чрезвычайно сжатые - и не день, а час имеет значение.
Вдруг подают письмо от знакомой, которую в юности он знал как Нину Гуссейнову. Она работает сейчас на заводе, изготовляющем запасные части к сельхозмашинам, а также ведет большую партийную и культурную работу по городу. Бондаренко всегда улыбался, когда видел знакомый с юности почерк, а тут - заботы, транспорт, дороги, недостаток горючего, малоквалифицированные шоферы, так что улыбка внутри мелькнула, на сердце, а наружу не успела пробиться.
Бондаренко читает:
- "Петр Иванович! Если есть возможность, доставь наиболее важные и необходимые запасные части (список, присланный Гришей Морковкиным, при сем прилагаю) к нему в Оседловскую МТС. У него с транспортом туго. Он не ожидал, что запчасти так быстро привезут, и дал свой транспорт колхозам. Человек он, знаешь, застенчивый, к тебе обратиться стесняется, знает, что у тебя тоже график и ты не откажешь, но план твоих работ может пострадать. Так что сделай ему дружескую неожиданность! Он мне пишет, что тракторная бригада Мусабекова хочет своевременно отремонтировать трактор и прицепной инвентарь, обязавшись в текущем году выработать по тысяче гектаров условной пахоты на пятнадцатисильный трактор. Замечательно! А ведь Бухжардская МТС, с которой Оседловская соревнуется, находится в лучших условиях в смысле дорог, и, кроме того, они, бухжардцы, не предоставляли своих машин колхозам. Надо помочь оседловцам и в культурном смысле! Вот почему я им посылаю от наших организаций книги, журналы и фильмы для кинопередвижек. Пусть посмотрят, воодушевятся. Тракторная бригада Мусабекова хочет с первых же дней пахоты использовать машины на полную мощность. Торопиться я тебя не прошу, но если всколыхнутся твои общественные чувства - сам поторопишься. Ехать тебе лучше не по Кистау, а по обходной дороге. Длиннее, но верно".
Бондаренко прочел письмо и задумался. "Конечно, надо помочь оседловцам, бригаду Мусабекова надо окрылить. Это хороший тракторист, выдающийся, он поднимается, и если его поддержать, пойдет далеко! Но только ехать по обходной дороге долго. Нельзя ли все-таки рискнуть по Кистау?" Горячий был этот Бондаренко.
"Лобовая коса" - русское название. Казахское название у нее другое - "Кистау". Что это по-русски значит, не знаю. Есть такое толкование, что "кыз", мол, девушка, а "тау" - гора, выходит что Девичья гора. Но это бессмысленно. Никакой горы там нет, есть бугры каменистые, да и те за озером, а девушка… какая девушка и зачем полезет в озеро? По этой зимней дороге через Кистау вследствие распутицы уже недели две или три никто не ездит.
Бондаренко направляется к другу своему, завпунктом связи казаху Даулетжару Каманову. Даулетжар прочел письмо Нины Сергеевны и, возвращая его Петру Ивановичу, говорит:
- Доставлено в исправности. На что, пожалуйста, жалуешься?
- А жалуюсь на то, что хочу в противовес письму, для скорости, наиболее важные предметы по Кистау доставить.
Даулетжар захохотал:
- Ха-ха! Кто по Кистау ездит весной? Там кабан не пройдет, не то что автомашина. Машины потопишь, себя потопишь. Поезжай обходной дорогой, мнение Нины Сергеевны правильное…
- Обходная дорога в ухабах, машины будут буксовать, застревать, доехать доедем, но пройдет дня три-четыре, а тут каждый час дорог. Ведь если ждать машин от оседловцев - целая неделя пройдет, весь план посевной сорвем. Нина Сергеевна хорошо сделала, что предупредила. Но если встать на общественную точку зрения, лучше мне ехать по Кистау!
- Верно, верно, только какой шофер повезет тебя по Кистау? Нет такого отважного шофера.
- Кто? Я сам поеду, - говорит Бондаренко.
- Ты?
- Я шофер первого класса. На войне командующего фронтом возил.
- И все-таки через Кистау не проведешь. Себя погубишь, репутацию погубишь, фильмы погубишь. Ты не смотрел, какие она фильмы послала? - Даулетжар был любителем кино.
- Да черт с ними, с этими фильмами! Эх, Даулетжар, тонули мы с тобой в Дунае - не потонули, неужели в Кистау потонем?
- Дунай - река бурная, - сказал Даулетжар. - Но разве его с нашими реками, озерами сравнишь? У нас весной - моря! Я тебе не советую ехать через Кистау. Не было таких случаев, чтобы кто-нибудь проезжал в такое время!
- Надо пробовать!
Записка от Нины Сергеевны была получена вечером. Бондаренко позвонил в Оседловскую МТС по телефону. Морковкина не было - поехал в колхозы торопить, чтобы возвращали ему поскорее автомашины. А колхозы семена возят в поле, машины им нужны дозарезу… Словом, обстоятельства жизни у Морковкина тяжелые, и, дай бог, если он отправит послезавтра свои автомашины за необходимыми ему запасными частями.
"Нет, надо тебе, Петр, ехать самой краткой дорогой!" - сказал сам себе Бондаренко.
За ночь Бондаренко выверил машину, смазал, заправил горючим, погрузил наиболее важные запасные части, книги и коробки с фильмами, загрузил и остальные машины, приказал им идти обходной дорогой к Оседловской МТС.
Перед рассветом он вывел свой грузовик за дощатые ворота гаража. Сторож с заспанным и похожим на пирог лицом, древний казак, воевавший еще в русско-японскую, закрывая ворота, сказал, глядя в чуть розовеющее небо:
- А быть метели, разъязви ее, Петр Иванович.
- Откуда?
- В глазах слепит перед метелью: я ведь старый волк, Петр Иванович! Ну, да ничего, шашша хорошая. В горячую пору все по Кистау норовят, ну, шашшу через то и берегут. Шашша ничего, хорошая. Головной машиной, стало быть, едешь?
Петр Иванович ничего не ответил ему, дал скорость и полетел по направлению к Кистау.
- Ошалел парень-то! - сказал старый казак, заложил за щеку нюхательного табаку и пошел спать.
Совсем рассвело, когда Бондаренко выехал на Кистаускую косу. День был ясный, немножко ветреный. Вдали виднелось озеро, покрытое синевато-белым льдом. Кое-где темнели большие полыньи, и это придавало озеру серьезность. Да и вообще все вокруг было серьезно, значительно: каменистые холмы, еле-еле маячащие за озером, мыс Кистау, постепенно суживающийся, покрытый черной галькой. Даже летняя дорога по мысу, едва обозначавшаяся, тоже была серьезна. Колеи ее обледенели, позвякивали, как жестянки, когда колесо автомобиля врезалось в лед, и, казалось, говорили Петру Ивановичу: "Ой, напрасно, парень, ввязался в это дело. Поворачивай-ка лучше обратно". Недобро звенел скошенный камыш, тоже обледенелый, - звенел остатками своих стеблей…
Машина шла, и шла отлично. "Проскочим!" - думал Петр Иванович. Он встал на подножку и вгляделся. В камышах ослепительно сверкал снег, черные гальки Кистау упирались впереди в лед. Чего еще надо?! "Проскочим!" Отчетливо видны были над озером каменистые холмы, с южной стороны уже значительно почерневшие и освободившиеся из-под снега. Ветер дул юго-восточный, по временам в порывах его Бондаренко чувствовал запах талой земли, и тогда сердце его сжималось и хотелось заплакать от волнения.
- Весна-матушка, весна, - бормотал он. - И откуда взяться бурану?
Откуда взяться бурану? Бондаренко смотрел на тучки, поднимающиеся с юга, продолжая еще думать: "Откуда буран?" Откуда ниоткуда, а не успел Бондаренко проехать Кистаускую косу, как по льду озера заходили снежные струйки и в кабину машины начали проскакивать холодные снежные искры.
- А ведь прав старый черт, быть бурану!.. Ничего, проскочим! - сказал Бондаренко, с тревогой пуская машину на лед.