15 ноября 1944 года Сталин в Кремле принимал делегацию Варшавы во главе с М. Спыхальским. Во время обильного застолья Сталин особенно нажимал на то, что "Советский Союз, мы, ленинские люди, всегда отличались честностью и искренностью своей политики". Свою мысль Сталин подвел к тому, что и хотел сказать:
– Вот, был тут у меня Черчилль. Он считает, что, если союзник неопытен, его можно надуть. Я же считаю, что этого делать нельзя.
И это говорилось в тот момент, когда переписка Сталина и Черчилля была особо интенсивной; оба лидера старались перещеголять друг друга в любезности выражений и превосходстве эпитетов. И, конечно, Черчилль никогда не мог говорить кремлевскому диктатору о желательности "надуть" неопытного противника.
Когда же началось половодье сердечных, спонтанных встреч советских солдат с американцами и англичанами, о чем сообщали командующие фронтами, Сталин тут же продиктовал директиву:
"…Старшему войсковому начальнику, на участке которого произошла встреча, в первую очередь связаться со старшим начальником американских или английских войск и установить совместно с ним разграничительную линию, согласно указаний Ставки. Никаких сведений о планах и боевых задачах наших войск никому не сообщать. Инициативу в организации дружеских встреч на себя не брать…".
Сталин боялся "тлетворного влияния Запада". Крепость его системы напрямую зависела от "стерильности" ленинско-сталинских идей, незамутненной веры в его, Сталина, непогрешимость, абсолютную истинность пути, по которому он вел великий народ.
Именно этим можно объяснить, а не только стремлением "отфильтровать" предателей и шпионов, появление вскоре после триумфальных майских дней директивы, подписанной Верховным Главнокомандующим. Она такова:
"Командующим войсками 1, 2-го Белорусских, 1, 2, 3, 4-го Украинских фронтов. Тов. Берия, тов. Меркулову, тов. Абакумову, тов. Голикову, тов. Хрулеву, тов. Голубеву.
Военным советам фронтов сформировать в тыловых районах лагери для размещения бывших военнопленных и репатриируемых советских граждан на 10 000 человек каждый. Всего сформировать: во 2-м Белорусском фронте 15 лагерей, в 1 – м Белорусском фронте – 30, в 1 – м Украинском
фронте – 30, в 4-м Украинском фронте – 5, во 2-м Украинском фронте – 10, в 3-м Украинском фронте – 10 лагерей…
Проверку возложить: бывших военнослужащих Красной Армии на органы контрразведки "Смерш", гражданских лиц на комиссии НКВД, НКГБ, "Смерш"…
Сталин".
Сталинизм (хотя тогда так не говорили) нуждался в охране, сбережении, изоляции от "тлетворных влияний". Эти новые 100 "профилактических" лагерей, как страшные фильтры, "отсеивали" десятки тысяч людей, которые из лагерей гитлеровских прямиком попадали в лагеря сталинские. Из 1 миллиона 950 тысяч человек, прошедших проверку, около 900 тысяч угодили в сталинские лагеря и так называемые "рабочие батальоны" НКВД, разбросанные по бесчисленным стройкам ГУЛАГа. Так, в частности, обеспечивалась живучесть ленинско-сталинской ментальности…
Вскоре после победоносного окончания войны Сталин уже как бы стеснялся былой боевой близости с лидерами союзных стран. Постепенно они для него стали вновь олицетворять то, чем были всегда, – непримиримых классовых врагов. Нет, он пока еще не называет их, как позже, на XIX съезде партии: "главными врагами освободительных движений", "буржуазия продает независимость наций за доллары", это "поджигатели войны". Это он сделает потом. А сейчас он, победитель, которому история в минувшей войне подтвердила его "правоту", все больше дистанцируется от бывших союзников.
Второй вождь после войны исподволь "консервировал" созданную Лениным и им систему. Пока, возможно, только он понимал, что ее историческая устойчивость зависит от сохранения неизменными всех большевистских постулатов власти; монополии одной партии, особой избранности одного класса, "истинности" только одной идеологии, абсолютной непримиримости ко всему не коммунистическому, фанатичному следованию миллионов людей "заветам Ленина" и его, Сталина, "указаниям". Думаю, что тогда в нашей стране только он до конца понимал основные условия исторического сохранения его детища.
В конце своей жизни, последние два-три года, Сталин утратил былую активность. Нет, он по-прежнему уделял немало времени корейской войне, борьбе с Тито, встречам с коммунистическими лидерами, редким заседаниям политбюро (Президиума ЦК), изучению докладов о ходе "великих строек коммунизма", принимал военных и ученых по ядерной программе страны, по-прежнему ездил в Большой театр… Но энергия, силы его покидали. Годы борьбы за власть, за утверждение своего взгляда на ленинскую систему, тяжелейшая война, возраст брали свое. Ведь им с Лениным создана система, где первое лицо должно ежедневно лично принимать множество решений.
Сталину в глубине души, видимо, льстило, что вот он согласился со строительством каскада ГЭС на Волге, и они создаются; он поставил подпись под решением о сооружении железной дороги от Северного Урала до Енисея, и десятки тысяч заключенных своими костьми мостят этот путь. Стоило ему сказать, написать, показать пальцем – в движение приходили миллионы людей.
Абсолютная власть. Пусть решения облекались в постановления ЦК и правительства, во всем этом скрывалась его неукротимая воля. Вот главная пружина системы – воля вождя. Но сил становилось все меньше. Даже для своей пятнадцатиминутной речи 14 октября 1952 года на последнем для Сталина XIX съезде партии у него едва хватило сил. А ведь раньше он без устали произносил многочасовые доклады на съездах, конференциях, совещаниях.
Стало нередким (чего раньше не происходило), когда Сталин не ехал в Кремль, а рассматривал важные бумаги на даче, в Кунцеве. Близкое окружение, вызванное туда, иногда заставало Сталина неподвижно сидящим в кресле, лицом к окну. Кто знает, где были теперь его мысли. Так могло продолжаться час, полтора… Конец года, иногда более трех месяцев, Сталин проводил на юге. Иногда появлялся, выходя из своего особняка, медленно бродил по аллее парка, но чаще сидел на веранде лицом к осеннему морю.
Давно замечено, что огонь лесного костра, бесконечная глубина неба и дыхание безбрежного моря располагают к долгим философским размышлениям. О чем мог думать человек, бывший в начале политической карьеры малозаметным ссыльным, почти бродягой, не имевшим ни денег, ни профессии, ни семьи, а ставший самым страшным диктатором XX века (а может, не только этого столетия), умело манипулировавшим сознанием сотен миллионов людей, поверивших в реальную достижимость социальной справедливости на Земле.
Анализ бумаг Сталина, некоторых воспоминаний людей, имевших с ним определенные контакты, его последние редкие выступления и "теоретические работы", деловая переписка дают основание полагать, что в космосе сознания вождя некоторые идеи возникали достаточно часто.
Как и у большинства старых людей, мысль Сталина чаще обычного возвращалась к детству, матери, Грузии. На целом ряде писем, адресованных вождю политическими заключенными-грузинами, он писал: "Берия. Разобраться. Если пишут правду – освободить. И. Ст.". Мог вспомнить, что еще в начале 20-х годов, когда по инициативе Ленина начался сатанинский поход против Церкви, Сталин два-три раза, вспоминая себя бывшим семинаристом, слегка амортизировал страшные удары.
"ЦК КП Грузии Ломинадзе.
Высшая мера наказания в отношении Амвросия (экзарха Грузии) нецелесообразна из-за соображений международного характера. Ограничиться 10 годами заключения и широкой кампанией в печати о его контрреволюционной деятельности.
14 марта 1924 г.
Секр. ЦК Сталин".
Почти в то же время его запросили из Тифлиса, как поступить с меньшевиком Девдориани (предполагался арест). Сталин решил иначе.
"…Я не сомневаюсь, что Девдориани и его группа являются самыми вредными элементами меньшевизма в России, особенно теперь, в условиях нэпа. Мой совет, использовать Девдориани на короткий срок для разложения меньшевиков-рабочих, если таковые еще остались в Грузии. А потом выкинуть его за границу. Обязательно выкинуть".
Нет, конечно, державная рука не щадила и родную Грузию; его, сталинский серп походил там страшно. Однако когда после войны в Москву направлялись списки работниц с чайных плантаций Грузии, Сталин, когда его запрашивали о награждении тружениц, всегда говорил – "дать".
Обрусевший грузин в конце своей жизни неожиданно разыскал нескольких своих кавказских друзей детства и выслал им деньги…
Кольцо судьбы всегда замыкается. Мысль, давно оторвавшаяся от памятных мест своего рождения, помимо воли возвращается туда снова и снова.
Также по ряду косвенных признаков (появление на письменном столе после его семидесятилетия небольшой фотографии жены Н.С. Аллилуевой; приближение к себе дочери Светланы – летом 1951 года проводит с ней часть отпуска в Боржоми; попытка, правда, по инерции и без успеха, спасти сына Василия от алкоголизма и др.) можно сказать, что Сталин все чаще, в основном мысленно, возвращался к своей заброшенной семье, которую он принес в жертву своему делу. Удалось установить, что один раз диктатор, которого никто и никогда не мог обвинить в сентиментальности, пересмотрел почти полтора десятка писем и записок своей жены, отправленных ему Надеждой Сергеевной на юг. Может быть, его заинтересовали образные впечатления Надежды: "Москва выглядит лучше, но местами похожа на женщину, запудривающую свои недостатки, особенно во время дождя, когда краска стекает полосами…" А может быть, как политика до мозга костей, заинтересовало другое письмо: "…Со следующей почтой, если еще не вернешься к тому времени, пошлю книгу Дмитриевского "О Сталине и Ленине" (этого невозвращенца), сейчас не могу послать, т. к. Двинский не достал еще, а я вычитала в белой прессе о ней, где пишут, что это интереснейший материал о тебе. Любопытно?"
Семья, особенно "запущенная", заброшенная во время политической жизни, возможно, возникала в стареющем больном мозгу как скорбный укор, как необратимость отшумевшего и безвозвратного.
Как свидетельствуют воспоминания Н.С. Хрущева, ряда других политиков, Сталин на закате жизни не мог не задуматься: что ждет "его дело" после смерти лидера? Во время ночных застолий он не раз вопрошал: что будете делать без меня? И горько резюмировал:
– Вас раздавят как котят…
Сталин не видел своего преемника. Нового вождя. По ряду косвенных пометок в записях Сталина совершенно ясно, что он искал для своей личности аналогии в истории. Судя по тому, что диктатор читал и помечал своим карандашом в книгах, его симпатии были отданы Ивану IV, названному в народе Грозным. Второму вождю большевиков импонировало, что Иван Грозный был умным, властным деспотом. Его необузданная жестокость в понимании Сталина выглядела как государственная доблесть, а завоевание Грозным Казанского ханства, выход к Балтийскому морю, создание опричнины лишь усиливали в глазах большевистского тирана притягательность русского царя из далекого XVI века.
Как и Грозный, Сталин не оставил достойного наследника. От семи царских жен у Ивана был лишь слабоумный Федор да малолетний Дмитрий от Марии Нагой. Вырождение "царского корня" угнетало Грозного. Мучило отсутствие явного наследника и Сталина, хотя если бы таковой и был, то едва ли бы он уцелел. Но большевистский абсолютизм предполагал иметь во главе системы марксистского вождя.
Сталин не сомневался, об этом я могу судить с большой степенью уверенности, в том, что его "дело" будет жить всегда. Его сентенции о "котятах" выражали больше всего личную неудовлетворенность выродившимся окружением, которое он превратил в поддакивателей, исполнителей, льстецов. Но что касается классовых, идеологических целей, Сталин верил: они достижимы. Ему уже представлялось неизбежным автоматическое исполнение всех его пророчеств.
Долгое время Сталин отдавал явное предпочтение Молотову; встречался с ним чаще, чем с кем-либо; нередко принимал самые ответственные решения, посоветовавшись только с этим человеком (достаточно вспомнить печально знаменитые советско-германские соглашения 1939 года); именно Вячеслав Михайлович, пожалуй, один из всего политбюро мог возразить вождю, высказать свою точку зрения. Но ко времени XIX съезда партии Сталин резко охладел к Молотову, а на пленуме после съезда подверг его (как и Микояна) резкой, но маловразумительной критике. Как писал Хрущев, он был уверен, "что, если бы Сталин прожил значительно дольше, жизнь Молотова и Микояна закончилась бы трагически".
Сталин явно благоволил к Жданову, но его отталкивало злоупотребление способного сталинца спиртным. Смерть Жданова, однако, достаточно загадочна. Хрущева диктатор вряд ли воспринимал всерьез; для него он был "мужик-руководитель", прямой, исполнительный, но едва ли пригодный на первые роли. К Берии в последние годы своей жизни Сталин относился явно настороженно, и не исключено, что готовил момент и ситуацию, чтобы списать на этого штатного палача системы все "кадровые" издержки послевоенного сталинского проявления. Берия лучше других представлял физическое состояние Сталина и исподволь готовился к неизбежному концу вождя.
К Ворошилову, Кагановичу он давно остыл; они ему просто надоели. Микоян, Шверник, Булганин, Первухин и другие вожди "второй линии" никогда не рассматривались Сталиным как руководители первого плана. Оставался Маленков, сообразительный, исполнительный, угодливый деятель, совершивший карьеру в аппарате Центрального Комитета. После устранения Поскребышева Маленков фактически вел все личные дела генералиссимуса, "сортировал", "фильтровал" бумаги, которые тому адресовались. Однако Сталин не раз во время ночных застолий упрекал Маленкова в "бесхребетности" и непростительной "мягкости". Диктатор не мог видеть в этом женоподобном, рыхлом человеке своего преемника.
Чувствуя приближение смерти, а это было, видимо, именно так, он оставлял после себя вакуум. Для большевистской же системы всегда огромное испытание – смена первого вождя. В конце 1952 года и в начале последнего года своей жизни Сталин несколько раз впадал в обморочное состояние, два раза падал прямо в кабинете. Кровяное давление подскакивало к критическим отметкам. Однако Сталин, бросив курить, полностью не отказался от любимого вина, нет-нет да и ходил в русскую парную, что едва ли было желательно в его состоянии.
Хрущев вспоминал, что временами у Сталина "наступало умственное затмение или случались провалы в памяти… Помню, как однажды он начал что-то говорить Булганину, но не мог вспомнить его фамилию. Сталин посмотрел на него пристально и сказал:
– Послушайте, как ваша фамилия?
– Булганин.
– Ну да, Булганин. Я и хотел так сказать". Сталин стал еще более подозрительным, не раз вслух говорил, что подозревает Молотова, Микояна, Ворошилова в том, что они "агенты империалистических государств".
Сталин деградировал. Повторялась картина того, что произошло с Лениным. И если бы удар, настигший диктатора на даче, был полегче, не исключено, что мы бы пережили еще один сценарий, подобный "Горкам", только теперь это было бы "Кунцево". Уязвимость тоталитарной системы, несмотря на видимость монолита, заключается, в частности, в сверхцентрализации власти в руках одного человека. Эта концентрация рычагов управления в руках одной личности делает систему глубоко уязвимой.
Но диктаторы тоже смертны… Проходит, увы, не только молодость, проходит и старость.
После Второй мировой войны Сталин уделял особое внимание своему здоровью. Мы уже отмечали, что возраст и напряжение многих лет политической борьбы, а затем и страшной войны подточили силы диктатора. Сталин рассчитывал на кавказское долголетие: на его родине мужчины часто живут по 90-100 и более лет. Вождь в узком кругу не раз говорил, что Кавказ всегда наполняет его новыми силами. Ежегодно в августе он уезжал на Кавказское побережье Черного моря и подолгу там отдыхал. А в 1950–1952 годах Сталин находился на личном специальном курорте по 3–4 месяца ежегодно. Однако, возвращаясь с Кавказа, Сталин вскоре жаловался Берии и Молотову на головокружения, тошноту, плохое самочувствие. Его ближайшее окружение видело, как я писал выше, что он падал в кабинете. Об этих случаях как-то разузнали в международных дипломатических кругах. В январе 1948 года в Стокгольме и Лондоне сообщили о слухах по поводу возможной кончины советского диктатора. Но Сталин показался в Большом театре на любимом балете, и слухи тут же затихли.
Однако вождь гигантской страны не был бессмертным. В этой части очерка, опираясь на политические и медицинские документы, многие из которых никогда не были опубликованы, я расскажу, как Сталин уходил в иной мир, откуда никто, кроме Иисуса Христа, не вернулся.
Политический деятель умирает трижды. Сталин своей смертью подтвердил это правило. Исторически – он не умрет никогда и останется в памяти человеческой как самый страшный диктатор XX века. Политически – он тоже не умер и еще агонизирует. В России и сегодня есть его верные сторонники и почитатели. И не только среди ветеранов и коммунистов. Лишь физически Сталин однозначно умер. Более сорока лет тому назад, 5 марта 1953 года.