Заявление члена Иранской коммунистической партии Я. Г. Блюмкина (Якуб-заде) в Центральный комитет РКП с жалобой на то, что его не приняли в РКП(б) из-за "эсеровского прошлого". 28 марта 1921 г. РГАСПИ
Однако… Блюмкину отказали! В личном разговоре ему заявили, что отказ связан с его эсеровским прошлым. Возмущенный Блюмкин написал еще одно заявление - уже в ЦК РКП(б) - от имени "члена Иранской компартии Я. Блюмкина (Якуб-Заде)".
В заявлении он еще раз излагал свою биографию и замечал:
"В свете всех этих фактов постановление МК РКП, относящееся всецело к далекому, скоро сгоревшему в огне революции, прошлому 18 года, кажется мне не только неосновательным и недопустимым, поскольку я уж принес РКП столько пользы, сколько может принести активный преданный работник, хотя и "молодой" в партии.
Это постановление еще и противоречиво, и потому, что в рядах РКП сейчас находятся тт., которые еще так недавно были активистки настроенными левыми и которые теперь "безупречные" коммунисты, в то время, когда они разорвали с партией на 2 года позже, чем я. И скомпрометированы… не только июльскими событиями".
Оргбюро ЦК Коммунистической партии слушало дело Блюмкина 20 апреля 1921 года. Было принято решение собрать о нем все сведения и еще раз заслушать в присутствии Дзержинского. Для него в этом случае все закончилось благополучно - в конце концов Блюмкина приняли в партию.
* * *
Когда Виктор Серж встретил Блюмкина, он обратил внимание на то, что тот одет в форму слушателя Академии Генштаба. Ничего удивительного - он к тому времени уже был слушателем Восточного отделения Академии. "Вернувшись осенью 1920 г. (из Персии. - Е. М.), я поступил в военную академию РККА…" - писал он в автобиографии.
Академия Генерального штаба РККА была основана приказом Реввоенсовета Республики № 47 от 7 октября 1918 года. Академия должна была готовить кадры высшего и среднего комсостава для Красной армии (в августе 1921 года Академию преобразовали в общевойсковую и переименовали в Военную академию РККА).
Приказом от 29 января 1920 года за подписью Троцкого при Академии было открыто Восточное отделение (потом - отдел, а еще позже - факультет). Учитывая интерес советской власти к Востоку, создание такого отделения представляется вполне логичным. Планировалось, что оно будет готовить квалифицированных "в военной, политической и социально-политической областях товарищей для работы на восточном направлении". Если называть вещи своими именами, то речь шла о подготовке военных разведчиков, военных специалистов и советников, военных дипломатов.
Вскоре на основной курс Восточного отделения начали зачислять слушателей по направлению Наркомата иностранных дел и Государственного политического управления (ГПУ), ставшего с февраля 1922 года преемником ВЧК.
"Академия Генерального штаба была расположена на Воздвиженке в доме, где раньше был Охотничий клуб, - вспоминал однокашник Блюмкина Александр Бармин, впоследствии разведчик и дипломат (кстати, генеральный консул СССР в Гиляне в 1923–1925 годах), сбежавший за границу в 1937 году. - По сторонам огромной центральной лестницы стояли два медвежьих чучела с подносами для визитных карточек. Стены были украшены оленьими рогами и другими охотничьими трофеями. Именно в этой экзотической обстановке нас встретил начальник академии, пожилой генерал Андрей Евгеньевич Снесарев, в прошлом исследователь Центральной Азии. Встретил он нас с безукоризненной вежливостью и, как мне показалось, с большим любопытством.
В академии не было ни одного преподавателя, отличившегося во время революции. Весь штат состоял из бывших генералов императорской армии, знаменитых, награжденных, нередко известных за пределами своего профессионального круга".
Блюмкин начал специализироваться по Персии. Что же, вполне логично. Опыт практической работы в этой стране - хотя и не очень большой - у него уже был. Но интересно: кто именно его рекомендовал в Академию?
На каждого слушателя отделения, разумеется, заводилось личное дело. Архивный поиск почти сразу же принес результат - в каталоге Российского государственного военного архива (РГВА) значилось и личное дело Блюмкина Я. Г. Но дальше начались сюрпризы, впрочем, уже привычные в этой истории.
Сначала сотрудники архива долго не могли разыскать это дело и высказывали предположения, что оно потеряно, а его следы остались только в каталоге. Но нет - дело Блюмкина все же нашлось. Правда, оно оказалось подозрительно тонким.
Дальше - больше. В бумажной папке синего цвета обнаружился только один лист. Это была напечатанная с двух сторон анкета без названия. И практически пустая. О том, что "Дело № 335" имело отношение к Блюмкину, подтверждали лишь записи в графах "Фамилия", "Имя" и "Отчество": "Блюмкин Яков Григорьевич". "Отдел и должность" - "Разъездной инспектор Политотдела". Из анкеты следует, что на эту должность он назначен 12 июля 1919 года и был командирован в Московско-Ярославский округ "для инспекции" 14 июля 1919 года. Уволен с этой должности 7 октября того же года.
Это всё. Все остальные графы - "Время рождения", "Происхождение", "Образование", "Воинское звание" и пр. - оказались незаполненными. Кроме этой анкеты в архиве не было обнаружено никаких документов, связанных с обучением Блюмкина в Военной академии - ни характеристик, ни зачетных ведомостей и т. п.
Как и чему учился Блюмкин на Восточном отделении Военной академии, можно, однако, судить по косвенным сведениям. В 1923 году в Москве вышел сборник "Военная академия за пять лет" с монументальной фигурой на обложке Троцкого, простирающего руку куда-то вдаль на фоне парящих в небе аэропланов (которого изобразил известный художник Юрий Анненков).
Среди статей о различных областях работы Академии есть и такая: "Восточный отдел Военной Академии". Ее автор - Батырбек Абуков, один из недавних руководителей Иранской компартии и создателей "Персидской Красной Армии". Судя по тому, как подробно Абуков описывает особенности учебного процесса на Восточном отделении, он, похоже, имел отношение к его администрации. Возможно, Абуков сыграл свою роль и в том, что Блюмкина приняли в число слушателей отделения - они хорошо знали друг друга по Персии.
Сначала занятия на Восточном отделении начинались в 18.00 и заканчивались в 21.15. Слушатели занимались в общей сложности по 24 часа в неделю. Так что у Блюмкина оставалось время для общения с поэтами и сидения в кафе. Лекции проходили без строгой регулярности, да и вообще в первый год существования Восточное отделение больше походило на языковые курсы. С 12 февраля по 30 декабря 1920 года было прочитано 7689 часов лекций по восточным языкам, 2560 часов по языкам западным, 45 часов по общеобразовательным предметам и 52 часа по страноведению. Но постепенно ситуация менялась.
Примерно со второй половины 1921 года учебный процесс Восточного отделения (в 1922 году оно было переименовано в Восточный отдел) стал упорядочиваться и становиться более напряженным. Слушатели начали изучать социально-политические, военные, юридические дисциплины. Им, к примеру, преподавали такие совершенно разные предметы, как железнодорожное хозяйство, мусульманское право или история социализма. Изучались как западные языки - английский, французский, так и восточные - арабский, китайский, японский, турецкий, урду, персидский.
"Жизнь в академии была очень примитивной, - вспоминал Александр Бармин. - Мы были лишены какого-либо комфорта, к которому привыкли в Оксфорде или Сорбонне. Конечно, республика заботилась о нас, но то, что она нам давала, было одновременно и мало и много: питание, жилье и форму. Последняя отличалась известным шиком. Многие из нас носили темно-красные кавалерийские галифе с желтыми лампасами. Рослые, загорелые парни ходили из класса в класс во всем этом великолепии с орденами на защитных или голубых гимнастерках, в сапогах, со стопками книг и буханками хлеба под мышкой. Вместе со своими учителями, бывшими генералами императорской армии, они терпеливо стояли в очереди за талонами на питание. К двум часам дня мы, как правило, уже съедали свою дневную норму хлеба, получали жидкий суп, и, чтобы заглушить чувство голода, нам оставалось только пить несладкий чай".
Обучение длилось три года. После второго курса слушатель должен был написать и защитить работу по определенной теме. Затем предполагалась шестимесячная стажировка в стране изучаемого языка. То есть Блюмкину вновь "светила" Персия, где его знали под именем "Якуб-заде". Если бы, конечно, его туда теперь впустили. Впрочем, до этого дело так и не дошло.
В 1922 году штатное расписание Восточного отдела включало в себя начальника, комиссара, двух старших преподавателей (один - по Ближнему и Среднему Востоку, другой - по Дальнему Востоку), 17 преподавателей и 80 слушателей. На 27 сентября 1922 года в Восточном отделе числились 73 слушателя.
В августе 1921 года начальником Академии был назначен командующий Западным фронтом Михаил Тухачевский, но год спустя он снова уехал к месту своей основной службы.
Что можно сказать об академических успехах Блюмкина? Да почти ничего. Как уже говорилось, в его личном деле нет никакой информации о его отметках, выполненных учебных работах, характеристиках - в общем, всего того, что обычно остается в учебном заведении после студента, курсанта или даже школьника.
В сборнике "Военная академия за пять лет" есть глава "Наши герои". Блюмкина, понятно, среди них нет. Но там нет и многих других слушателей и выпускников 1920-х годов, кто оставил заметный след в истории советской разведки и дипломатии. Восточное отделение, к примеру, окончили бывший левый эсер и начальник Блюмкина по ВЧК Григорий Закс, будущий маршал Советского Союза и герой Сталинграда Василий Чуйков, известный советский разведчик и один из организаторов убийства Троцкого Наум Эйтингон, первый руководитель Института военных переводчиков и один из первых советских футбольных судей генерал-лейтенант Николай Биязи и другие известные люди.
Что касается Блюмкина, то вряд ли он был прилежным учащимся. Хотя нет никаких оснований полагать, что учиться он не хотел. Как многие люди "из низов", он жадно стремился к знаниям. Другое дело, что слишком "живой" (одна из конспиративных кличек Блюмкина, кстати, была "Живой") характер "романтика революции", думается, мало способствовал тому, чтобы день ото дня корпеть над конспектами. Да и обстановка в стране пока не позволяла спокойно учиться.
Курсантов и слушателей Академии то и дело отрывали от занятий и бросали в "горячие точки", которых тогда было предостаточно. Весной 1921 года им было приказано круглосуточно оставаться в стенах Академии. Слушателям раздали винтовки, ночевали они в аудиториях, которые на ночь превращались в казармы. Обстановка была серьезной: в Кронштадте вспыхнуло восстание моряков под лозунгом "За Советы без коммунистов!", в Тамбовской губернии разгоралась крестьянская война.
Многие из будущих "красных Генштабистов" сами весьма охотно покидали Академию, уезжая заниматься привычной им "боевой работой". В этом смысле интересен пример знаменитого Василия Ивановича Чапаева, который был принят в Академию одним из первых, оказался довольно способным слушателем, но через несколько месяцев попросился обратно на фронт. "Преподавание в академии мне не приносит никакой пользы, - писал Чапаев в январе 1919 года, - что преподают, это я прошел на практике. Вы знаете, что я нуждаюсь в общеобразовательном цензе, которого я здесь не получаю". В феврале того же года он снова вернулся на фронт.
"Из четырехсот наших курсантов… - писал Бармин, - сто пятьдесят погибли на "боевой практике". Из тридцати человек моего класса пятнадцать погибли за четыре месяца".
Блюмкин писал в автобиографии, что учился в Академии, "неоднократно самомобилизуясь на внутренние фронты, на разные командные должности". Эти "внутренние фронты" в конце концов и стоили ему академической карьеры.
"А мне бы только любви немножечко…" Любовь, война и товарищ Троцкий
Вскоре после возвращения из Персии в Москву Блюмкин поселился в Большом Афанасьевском переулке, в квартире Кусиковых. Ему выделили маленькую, зато отдельную комнату. Эту комнату делила с ним и его жена.
Все-таки Шершеневич напрасно писал о Блюмкине:
А мне бы только любви немножечко
Да десятка два папирос.
В реальной жизни ему нужно было гораздо больше. Не в том примитивном смысле, когда мечтают о сундуках с золотом, банковских счетах или роскошных виллах. Наверное, Блюмкин не отказался бы от хорошей жизни, но все же главную цель видел в другом - в переустройстве мира при своем активном участии. И, как человек тщеславный и эгоцентричный, более всего хотел, чтобы его имя осталось в истории.
Как известно, "продолжительные думы" Васисуалия Лоханкина из "Золотого теленка" тоже сводились к "приятной и близкой теме": "Васисуалий Лоханкин и его значение" или "Лоханкин и его роль в русской революции". Но не стоит сравнивать этого карикатурного персонажа с нашим героем, который все же не лежал на диване, предаваясь мечтаниям. Ради идеи, в которую Блюмкин, безусловно, верил ("кто был ничем, тот станет всем"), он готов был действовать, менять окружающую действительность и не жалеть себя. Правда, и других тоже. Покоя в жизни он явно не искал. Что же до любви…
* * *
Как помним, с первой женой (или невестой) Лидой Соркиной он расстался, и она даже участвовала в покушении на него. Однако к моменту отъезда в Персию, то есть к июлю 1920 года, он был уже женат. И надеялся, что всерьез и надолго. Не зря же его жена отправилась с ним в неспокойную Персию, где шла война и свирепствовали тиф и малярия. Значит, была готова разделить судьбу мужа.
Его избранницей на этот раз стала Татьяна Файнерман. Она была старше Блюмкина на три года - родилась в 1897 году в городе Вознесенске Херсонской губернии. Ее отец пользовался немалой известностью в литературных и журналистских кругах. Его знали Горький, Чехов, Леонид Андреев и даже Лев Толстой. Именно благодаря Толстому Файнерман добился известности, которая, впрочем, имела явно нездоровый оттенок.
В молодости Исаак Файнерман увлекался чтением (и учением) Толстого и стал ярым толстовцем. Он переехал в Ясную Поляну, принял православие, работал там учителем в сельской школе, которую создали Толстой и его дочери. Потом уехал в Кременчуг и там усиленно проповедовал толстовство. Интересно, что одним из тех, кто слушал его рассуждения об "опрощении" и "нравственном самосовершенствовании", был молодой полтавский семинарист Георгий Гапон - будущий "провокатор поп Гапон". А молодой и увлекавшийся в 1893–1894 годах толстовством дворянин Иван Бунин учился под руководством Файнермана ремеслам, за счет которых существовали толстовские общины.
Исаак Файнерман занимался еще много чем - столярным делом, лечением зубов, но известным стал после того, как начал писать в газеты и журналы под псевдонимом "Тенеромо". Почти сразу же он нащупал "золотую жилу" - свое знакомство с Толстым. Тенеромо выпустил несколько книг и множество статей о писателе - в том числе и свою переписку с ним. Они принесли ему скандальную славу. О Тенеромо говорили, что он "продает Толстого оптом и в розницу", "эксплуатирует факт знакомства с гением" и печатает о нем "слухи и прочую галиматью".
Рассказывали, например, что Тенеромо мог целыми днями просиживать возле забора у имения Толстых и наблюдать в щелочку за всем происходившим, а через несколько дней в какой-нибудь крупной газете появлялась огромная статья "Как живет и работает великий писатель Лев Николаевич Толстой и как он разговаривает с пташками и букашками".
Чехов как-то поиронизировал: "Тенеромо часов не вытаскивал, кошельков не воровал и золотых коронок изо рта не выкручивал, но он делал несоизмеримо худшие вещи: устно и печатно выдавал себя за друга и конфидента Толстого, Чехова, Андреева".
Исаак Файнерман-Тенеромо был, однако, человеком не без способностей и к тому же оперативным. Он быстро понял, какие перспективы открывает перед литератором синематограф, и стал одним из первых киносценаристов в России. Он организовал съемки похорон Толстого в 1910 году, а два года спустя по его сценарию Яков Протазанов и Елизавета Тиман сняли немой художественный фильм "Уход великого старца" - о последних днях жизни Толстого.
Этот фильм вызвал небывалый общественный скандал. Дети писателя назвали его "возмутительным надругательством над памятью отца", а журнал "Вестник кинематографии" в том же 1912 году с негодованием писал:
"В самом деле, неужели же идеал кинематографии и высшее напряжение ее интересов в том и заключаются, чтобы показать, как Лев Николаевич готовит из полотенца петлю, зацепляет его за крюк и (нам стыдно писать это!) просовывает в эту петлю свою голову, или как Софья Андреевна (жена Л. Н. Толстого. - Е. М.) бежит к пруду с намерением утопиться и затем падает на землю, дрыгая ногами?"
Скандал вызвал и другой фильм по его сценарию - "Безумие пьянства". 22 мая 1914 года газета "Раннее утро" в рубрике "Мир экрана" сообщала:
"В одном из специальных кинематографических журналов появилось возмутительное объявление. Приводим его текст дословно:
"Сенсация! К борьбе с пьянством драма наших дней ‘Безумие пьянства’ по сценарию И. Тенеромо со слов Льва Николаевича Толстого".