Двадцать пятого октября Владимир Иванович сообщал жене: "Сегодня первый день очень печального собрания. Пишу вечером после двойного заседания - утреннего и вечернего - в комиссии… Я очень рад, что приехал: сейчас в комиссии, где я провалился, я явился единственным говорящим противником против сокращения школ. Ввиду дефицита комиссия большинством 8 против 4 (в том числе я) решила из 72 школ оставить всего 39! Народную медицину удалось отстоять. Есть все шансы отстоять школы в собрании, так как вопрос будет решаться закрытой баллотировкой, а все крестьяне подадут голос за школы, да и некоторые из других будут стоять за них. В комиссии характерно: из 12 членов - 3 крестьян, они все + я подали голос за школы, остальные 8 дворян и образованных купцов против. В собрании большинство крестьянское, так как вместо 24 дворян выбрано всего 16, а явилось 13, а 12 крестьян плюс 3 купца все явились, но они влияют лишь при закрытой баллотировке". Через два дня продолжает: "В 12 часов собрание, а мне надо написать мотивы большинства и меньшинства комиссии по сокращению сметы. Вчера выбрали в губернские гласные (20 белых и 8 черных). Сегодня будет обсуждаться вопрос о закрытии школ и больниц - главная баталия… Я очень надеюсь не дать провести это предложение. Мне удалось привлечь нескольких из стоявших за эту меру. Я могу рассчитывать на 17 голосов из 28, но все эти счеты - такая трудная вещь. Крестьяне-гласные обращались ко мне с просьбой защитить школы, в виде компромисса я согласился на некоторые сокращения". Компромисс - неслыханная для прежнего управления вещь. Крестьяне, надо сказать, гордились, что у них школами занимается московский профессор (хотя он был еще приват-доцент).
Школы для него, как и для ярославского гласного Шаховского, стали естественным продолжением их просветительской работы.
Кроме того, глубоко вникая во все детали сельской жизни, он стал крупнейшим специалистом в земской среде, а потом и в кадетской партии по земледельческим делам. Обдумывая свой опыт работы в земстве, писал Корнилову, который уехал служить в Сибирь (народу, а не правительству - как писал в мемуарах): "Чем больше вдумываюсь в окружающую жизнь, тем больше убеждаюсь, что в основе настоящей русской государственной политики должна быть положена мелкая земельная собственность (или, если хочешь, вечная аренда государственных земель) в связи с широким бессословным самоуправлением. Только избыток сил может быть направлен на другого рода деятельность. Когда мелкое крестьянское население нищее и все более нищает - не может быть и речи о каком-нибудь устойчивом состоянии государства".
* * *
Между тем из планов издания газеты для воспитания общественного стыда и понимания ничего не вышло. Разрыв между обществом и властью все углублялся, как вдруг 20 октября 1894 года умер Александр III. И, как всегда при перемене царствования, вспыхнули надежды на более либеральный курс, на возвращение к духу реформ. Как заведено, всем, в том числе и губернским собраниям, предстояло обратиться к новому царю с приветственными адресами.
Восьмого декабря на собрании Тверского губернского земства Родичев читал написанный им адрес:
"Ваше Императорское Величество!
В знаменательные дни начала служения Вашего русскому народу приветствуем Вас приветом верноподданных! (Накануне на домашнем чтении у Петрункевича Анастасия Сергеевна ахнула при словах служение народу; их могут счесть за дерзость, сказала она.)
Мы уповаем, что счастье наше будет расти и крепнуть при неуклонном исполнении закона, ибо закон, представляющий в России исполнение монаршей воли, должен стать выше случайных видов отдельных представителей этой власти. Мы горячо верим, что права отдельных лиц и права общественных учреждений будут незыблемо охраняемы.
Мы ждем, Государь, возможности и права для общественных учреждений выражать свое мнение по вопросам, их касающимся, дабы до высоты престола могло достигать выражение потребностей и мыслей не только представителей администрации, но и народа русского. Мы ждем, Государь, что в Ваше царствование Россия двинется вперед по пути мира и правды со всем развитием живых общественных сил.
Мы верим, что в общении с представителями всех сословий, равно предстоящих Престолу и Отечеству, власть Вашего Величества найдет новый источник силы и залог успеха в исполнении великодушных предначертаний Вашего Императорского Величества!"
Родичев закончил. Сначала наступила пауза, затем грянули аплодисменты и даже "ура!". Всех охватило воодушевление. Чувствовалось, что Родичев сумел выразить общее настроение. Верность престолу, лояльность, с одной стороны, а с другой - яркая и свежая, под стать началу царствования, надежда на земское представительство, на нечто подобное Генеральным штатам, на новую законность и конституционность.
Адрес немедленно подписал предводитель губернского дворянства и отослал телеграммой в Министерство внутренних дел. Но министр телеграмму вернул со странным уведомлением - подписать адрес всем членам собрания. Конечно, выражать восторг - одно, а лично подписывать - другое, но все же большинство гласных свои подписи поставили.
Тверская делегация, в том числе и автор адреса, в середине января 1895 года ехала в Петербург, еще не чуя беды. Но накануне торжественного приема министр сообщил, что царь недоволен и даже гневен, посему всем тверским предводителям объявляется выговор, а Родичеву - полный запрет на занятие общественных должностей. На другой день, 17 января, на приеме в Зимнем дворце Николай, глядя в фуражку, где у него лежал листок с речью, вероятно, написанной К. Победоносцевым, сказал:
"Я рад видеть представителей всех сословий, съехавшихся для изъявления верноподданных чувств. Верю искренности этих чувств, искони присущих каждому русскому.
Но мне известно, что последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекающихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земств в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял их мой покойный родитель".
Речь показала, как бесконечно далеко от современности, где-то в традиционных понятиях о "божественности" власти обретался ум молодого царя. Его первое выступление вызвало у демократов и либералов и стыд, и чувство неловкости, и душевную боль. Многие писали тогда, что новый государь мало отвечает своему назначению стоять во главе России в новый век. "Речь Николая II при приеме депутаций земств, дворянства и горожан о бессмысленном мечтании земцев. Огромное впечатление убожества и легкомыслия", - вспоминал в конце жизни о своем впечатлении Вернадский. Стон досады будто был исторгнут у всех мыслящих людей. Надежды не оправдались, молодой царь до уровня своего деда далеко недотягивал.
Родичеву было запрещено занимать общественные должности. Памятником его деятельности и всей его яркой жизни остались школы в Весьегонии, количество которых и постановка дела были таковы, что уезд первым в России осуществил всеобщее начальное образование. А эту задачу и ставило осознанно братство. Князь Шаховской и Федор Ольденбург в 1894 году обобщили опыт такой постановки дела. Несмотря на постоянные ограничения, земства быстро приближались к этой цели, что признавал и правительственный лагерь. Умный противник земств и сторонник административных методов граф Витте подсчитал, что земства тратят на школы больше, чем министерство, и писал царю, что правительство фактически упустило из своих рук народное просвещение. Согласно идее Толстого, оно проводилось обществом.
Но как добиться демократических перемен? На открытый путь диалога с властью пока, судя по выступлению царя, надежды слабые. Тогда Шаховской снова выразил неясные и тупиковые настроения так: требуется самочинное собрание представителей земств, которое потребует конституцию.
Они и соберутся самочинно - через несколько лет.
* * *
В университете дела Вернадского идут все лучше. Приходит преподавательский опыт, лекции издаются и расходятся. Обузой, правда, висит необходимость докторской диссертации. Несколько лет Вернадский потихоньку работает над ней, развивая так высоко оцененную первую лекцию о полиморфизме как общем состоянии материи. Но тема не дается: слишком фундаментальна, нова и выходит за рамки специальности. Для диссертации не годится, вскоре понял он.
И тогда буквально за несколько месяцев он пишет диссертацию на кристаллографическую тему. 1 мая 1897 года физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета утвердил тезисы к защите докторской диссертации своего магистра. Вскоре состоялась и защита.
Став доктором, становится и полноправным профессором, сначала (1898) экстраординарным, а с 1902 года - ординарным. Через два года закончились переезды по Белому городу: ему выделяют казенную квартиру в доме во дворе университета. (Он сохранился и поныне.) Здесь впервые появились у них новые блага цивилизации, например телефон и пишущая машинка, за которой теперь сидит Наталия Егоровна, она ведет переписку мужа, печатает его статьи и письма. Она же переводит, когда это нужно, на французский и английский языки. На немецком - писал сам. Печатается в эти годы в кристаллографическом журнале у Грота, во французских минералогических изданиях.
Связи с европейским ученым миром укрепляются, тем более что в 1897 году геологи мира впервые собираются на сессию МГК в Петербурге, и Вернадский вместе с другими русскими учеными выступает в качестве хозяина. Он сопровождает экскурсии, а Гроту и швейцарцу Гейму (который был его гидом в Цюрихе) показывает Третьяковку. Причем сам поражается богатству собрания.
Изучает минералогию Центральной и Восточной Европы; в 1894 году объезжает Варшаву, Львов, Краков, горнорудный район Фрейберг - Гарц - Цвиккау - Дрезден - Мейсен - Хемниц - свой Мюнхен. Во Фрейберге спускается в шахту и популярно описывает свое путешествие вглубь земли семилетнему Гуле.
На другом, "взрослом" и весьма многозначительном письме Наталии Егоровне, написанном в том путешествии, задержимся.
Пишет из деревни Нидерлиндиг, где остановился, чтобы осмотреть интереснейшее геологическое образование: район озера Лаах, образовавшегося на месте древнего потухшего вулкана. Попадает в удивительно красивую местность. Множество потухших вулканов нагромоздили здесь скалы из розового туфа.
Долгие десятилетия геологи разделялись на нептунистов, считавших главной силой, влияющей на образование горных пород, деятельность моря, и плутонистов, основной торящей силой земли считавших тепло земных недр. Вернадский относит источник земных изменений вообще за пределы планеты: "У меня масса всяких отдельных наблюдений. И в общей минералогии мысль окрепла. Мне кажется, я подмечаю законы. Чувствую потуги мысли охватить сразу картинно землю как планету. Как это трудно! Но мне кажется, с каждым разом яснее и яснее становится картина и мне иногда блестит перед умственным взором - общая схема химической жизни Земли, производимой энергией Солнца. Не изнутри, "из Земли", идет вся жизнь на Земле и образование всех минералов, а извне производится энергией, постоянно приносимой нам каждый лучом нашего Солнца.
(А далее - скорее автохарактеристика. - Г. А.) Когда быстро идешь по красивой местности и когда стараешься отгадать, заметить основные черты жизни местности - то быстро в уме пробегают картины былого, иногда удивительно ясно, но всегда мгновенно. Часто они так быстры, что бессознательны. Остается лишь впечатление, что они были, чувство или память интенсивного наслаждения, а самих сознание не заметило. Особенно теперь, когда я стараюсь улавливать не картину рельефа, а более глубокое свойство - химические процессы, мысль особенно сильно так картинно работает.
В это время мыслится очень много. И постоянно самые разнообразные вспоминаются вещи, что, по-видимому, не стоит ни в какой связи с картиной местности, с научным наблюдением и размышлением при виде ее.
Но для меня совсем ясно, что именно все это находится в связи, так как научное наблюдение и размышление есть наиболее полное и ясное проявление моего духа, и в это время все его стороны напряжены и в это время "сознание" бьет самым сильным темпом.
Так и сегодня, так и теперь, передо мной пролетела такая масса самых разнообразных мыслей, фантазий, впечатлений, что я бы потерялся, если бы стал делать "психологический" разбор всех этих проявлений".
Перед нами сокровенная жизнь души натуралиста, переживающего все бессловесные темные века химических и геологических превращений. Он быстро проникает в ландшафты времен динозавров, переживает геологические века. Именно что переживает. Истина не достигается только наблюдением, экспериментом да книгами, которые поставляют лишь материал для чувствования. И в ученой жизни есть своя мистика, свои волны внутренней жизни. Вернадский лишь начинает постигать всю глубину своего внимания к потаенной жизни природы, к ее внутренним законам.
В следующем, 1895 году едет на Урал, который поразил его своей дикой красотой и рассказами жителей о не менее дикой крепостной жизни. Над местностью, напоминавшей в увеличенном масштабе Саксонскую Швейцарию, казалось, витали духи прошлого. Еще целы были следы жестокости владельцев заводов, горных инженеров и страстно ненавидевших свое ярмо приписных крестьян. Известно, как много владельцев разорилось с дарованием воли. Крестьяне попросту разбежались тогда с заводов.
Вернадского поразило также повсеместное расхищение природных богатств Урала. Однако он ехал не для сбора обличительного материала, а для составления маршрутов минералогических экскурсий.
На следующий год привез сюда, в Ильменские горы, студентов и сотрудников своего Института, как стал называть свою кафедру. Экскурсия удалась. Ученики собственными руками добывали минералы, Вернадский приобретал камни у местных знатоков и любителей. Набрали 35 пудов каменного материала. Везли его водой, спускаясь по непередаваемо прекрасной Каме, потом по Волге до Казани, а оттуда поездом до Москвы.
* * *
Вскоре после защиты диссертации произошло одно радостное и два печальных события. 27 апреля 1898 года Наталия Егоровна родила дочь, которую назвали Ниной. Своим появлением она доставила огромную радость и родителям, и гимназисту 1-го класса Гуле.
Пожалуй, у отца появление крохотного существа вызвало больше эмоций, чем в свое время рождение сына. Тогда он был сам молод и относился к ребенку более рационально, к тому же, находясь в Европе, мало видел Георгия в первый год жизни.
Нина росла на глазах и вызывала более интимные чувства, умиляла и радовала. Издалека в письмах спрашивал: "Что делает моя дорогая детка? Я так часто и постоянно вспоминаю про нее. Боюсь, что слишком сильно полюбил ее, а между тем, может быть, в этом и есть настоящая жизнь, т. е. и чувстве, которым вносится в жизнь многое, что не подвергается безжалостному разрушению анализом. Мне как-то рисуется Нинуся на полу, протягивающая мне свои ручонки и обернувшая ко мне свою дорогую мордочку. <…> Любовь к такому маленькому нежному существу, как Нинуся, вносит неизбежную заботу, помимо всяких общих интересов и этим дает временную, но конкретную цель в жизни".
В ноябре сестры вызвали его в Петербург: плохо с матерью. Приехал и застал ее последние дни. 7 ноября Анна Петровна умерла. Сестры к тому времени жили своими семьями. А через несколько месяцев в Полтаве скончался отец Наталии Егоровны сенатор Старицкий. Вернадский посвятил тестю большой некролог в "Русских ведомостях", почтив память одного из последних могикан русских реформ, человека подлинно государственного мышления и большой личной честности.
Уходило прошлое, уходили люди. А с ними и XIX век, начавшийся при свечах и парусах, а закончившийся при ярком свете электрических ламп, при автомобилях, телефонах, аэропланах и пароходах. И как бы под занавес, спеша проложить путь новому веку, время спрессовалось и подарило человечеству серию открытий, настолько важных, что они изменили лицо мира.
Двадцатый век в науке начался раньше календарного срока. Может быть, следует начать отсчет с 1895 года, когда Рентген открыл X-лучи, вскоре названные его именем? Или когда Анри Беккерель обнаружил удивительное явление: засвечивание закрытой фотобумаги, положенной на кусок уранового минерала? Или, может быть, с момента открытия Эрнестом Резерфордом альфа- и бета-излучения, а Дж. Дж. Томсоном - электрона? А может быть, с самого впечатляющего по результатам подвига, когда супруги Кюри в старом сыром сарае в центре Парижа начали тяжелый труд по извлечению открытого ими радия из тонны урановой руды?
Скорее всего, все эти события равноценны, потому что в совокупности они обозначали одно - начало эры радиоактивности. И знаменовала радиоактивность сразу и утверждение атомизма, и его конец.
Десятки умов поняли, что открытия лучей и частиц есть открытие самого атома как реального объекта природы, из которого состоят все тела, его теперь можно смело отождествлять с химическим элементом, с теми основными началами, под которыми понимали атом химики XVIII века.
Однако лишь немногие осознавали, что под все научное мировоззрение заложена мина замедленного действия. Взрыв смысла когда-нибудь состоится не потому, что утвержден атом как химический элемент, а потому, что он имеет внутреннее строение. Это значит, что атом - нестабилен, излучает и распадается. И, стало быть, атомная материя, из которой сложены вся Земля и, как выяснено спектральным анализом, все тела космоса, имеет свою реальную, неизвестную нам историю, свою какую-то эволюцию.