До описания работы следователя (тем более аналитика) папа в рассказе не добрался. Всем и так было известно, что каждый арестованный должен быть осужден, а до этого дать признательные показания. Уже прошел ХХ съезд КПСС, на котором рассказывалось о массовом применении противоправных методов следствия (далеко не про всё). Спасибо папа, я все понял.
Готовить формулировки с объяснением своей непригодности для его службы не пришлось – Семен Исаакович больше не появлялся. Думаю, пришла и его очередь; надеюсь, только на увольнение.
Через пятнадцать лет, когда мы поселились на углу улиц Федорова (бывшей Полицейской) и Красноармейской, училище уже ликвидировали, но КГБ там все равно осталось.
Еще одной профессией, которой меня соблазняли (это, кажется, шло из комсомола) была профессия журналиста.
В этом случае папино объяснение было коротким: "хочешь быть несколько лет проституткой, продаваться за деньги или блага – давай, может потом и разрешат писать "по любви" – то, что видишь, то, что думаешь и то, что хочешь рассказать".
Реальная жизнь проникала в наш школьный быт иногда самым непредсказуемым образом. Ушел из жизни отец Алеши Данилича. Спокойный, добрый мальчик Алеша учился с нами с первого класса. Его папа, несмотря на занятость, уделял внимание не только сыну, но и его товарищам. Мы бывали в гостях у Алеши на улице Красноармейской, он жил в доме 47, в котором потом находился небольшой подарочный магазин-салон.
(В соседнем доме жила Света Милович, моя первая детская симпатия, одноклассница Ренки, очень похожая на артистку Кибардину из фильма "Юность Максима").
Даниличи жили в отдельной трехкомнатной квартире – редкость в тогдашнем Киеве: его отец был директором п/я 1 (позже завода "Коммунист") – в то время одного из крупнейших оборонных предприятий Киева. Однажды директор пригласил нас, одноклассников Алеши, познакомиться с лабораторией перспективных разработок завода, где мы насмотрелись всяких чудес: от портативных магнитофонов (в продаже не было еще никаких) до кибернетических тележек, самостоятельно огибающих препятствия и передающих информацию на экран.
И вот папы Алеши не стало. Его убили в собственном кабинете из пистолета. Сначала говорили – враги. Потом вылезла бытовая причина: рабочий, которому уже который раз обещали квартиру, в последний момент ее не получил – квартира срочно понадобилась райкому партии. Объяснить истинную причину отказа контуженному на войне сотруднику, доведенному до крайности семейной обстановкой, Данилич не мог и получил пулю в голову.
Алеши несколько дней не было в школе. Потом он пришел и, с наступлением холодов, у него появилось новое добротное, немного великоватое ему зимнее пальто. Кто-то из классных балагуров поинтересовался: "Откуда пальтишко?" – и тут же заткнулся – понял, что пальто папино. Смерть Данилича стала общим шоком – осознанием того, что жизнь может оборваться внезапно и непредсказуемо.
Еще один случай, тоже косвенно связанный со смертью, на этот раз далекой от нас, имел "привлекательные" для нас последствия. Славик Аркадьев пригласил меня на день рождения. Жил он на улице Леонтовича. Родители из дома ушли, и мы могли чувствовать себя свободно в хорошо обставленной двухкомнатной квартире. В большой комнате нас ждал накрытый стол с шампанским, закусками и икрой. Звучала музыка Баха. Кроме Саши Захарова и какого-то кузена за столом сидели три девушки, очень тонные ("и вид уж их рождает сплин"). Разговор шел "светский" и чуть ли не на Вы. Что-то не "вытанцовывалось". И тут Славик предложил достать бутылку экспортной "Горилки с перцем" из внушительного ящика, приткнувшегося в спальне, служившей и кабинетом старшему Аркадьеву. Ящик был вскрыт, одну бутылку оттуда уже вынули. Горилка предназначалась для принца (тогда еще герцога Эдинбургского) Филиппа, имевшего возможность оценить ее качества раньше и похвалить ее.
Передать горилку принцу намеревалась украинская делегация, которая должна была посетить Великобританию вслед за визитом туда Хрущева. В делегацию входил папа Славика – первый зам. председателя Киевского Горисполкома Г.И. Аркадьев.
Во время визита Хрущева произошел инцидент с крейсером "Орджоникидзе", на котором Хрущев с делегацией прибыл в Портсмут, – попытка проникновения к подводной части крейсера. Визит Хрущев прервал, контакты с Альбионом были на некоторое время заморожены. У англичан пропал коммандер Крэбб – герой подводной войны с итальянскими диверсантами.
Визит украинской делегации отменили, а ящик с горилкой уже списали, и он сиротливо стоял в спальне Аркадьева. "Не было бы счастья…". Горилка пошла хорошо. Девушки порозовели, стали общительными. Открыли и вторую бутылку. Не помню, танцевали ли мы, но вместо Баха уже звучал джаз – у Аркадьевых имелись хорошие зарубежные пластинки. Вечер прошел замечательно. Через год коммандера Крэбба нашли мертвым в облачении аквалангиста в дальнем заливе.
Возвращаясь к увлечениям, расскажу, что кроме бокса я вместе с Вадиком занимался шахматами. Отвел нас в клуб "Авангард" (бывший "Спартак"), помещавшийся на Ленина 8, кажется Волик Берштейн, наш товарищ по младшим классам школы. Раза два-три в неделю, а в воскресенье обязательно (в субботу тогда учились) мы ходили в клуб. Преподавателем у новичков была Елена Пятова. Сначала народу ходило много, потом, как всегда, стало намного меньше. Играли мы при каждой возможности. Турниров на четвертую категорию я не помню. С жаркими баталиями проходил турнир на третий разряд. Прошедшие это чистилище дальше усердно изучали теорию, не только дебюты и эндшпили, но и подбирались к миттельшпилю. Завершилось наше обучение у Пятовой напряженным турниром на второй разряд. Мы с Вадиком пробились в число победителей и перешли в "следующий класс", где нас стала тренировать Комарова. Она являлась каким-то шахматным деятелем и даже мастером спорта. Времени, чтобы возиться с нами у нее не хватало, но организовать наш дальнейший "рост" она сумела. Она передала нам список второразрядников и двух перворазрядников, которых мы могли бы включить в турнир на первый разряд, так как ходящих к ней на занятия второразрядников для организации устойчивого турнира могло не хватить. Не все из списка откликнулись, но Комарову это не смутило. Нескольких ребят она посоветовала включить в турнир в качестве "мертвых душ".
Турнир начался. Положение осложнялось тем, что те, кто проигрывал больше двух партий, шансов на получение разряда практически не имели и бросали турнир. Но план по подготовке разрядников никто не отменял. И Комарова сказала, чтобы те, кто шансов не потерял, "довели" турнир до конца, представив записи недостающих партий. К таким удачникам принадлежал и я. Почему-то такая практика, в отличие от бокса, меня уже не шокировала. Удалось не только выполнить ее поручение, но и перевыполнить его. Вадик играл не хуже меня, и я считал большой несправедливостью, что он разряда не получит. Он проиграл один из принципиальных поединков Лене Долгоносу, у которого мне посчастливилось выиграть. (Леня учился в привилегированной украинской школе им. Франко – бывшем коллегиуме Павла Галагана, где в наше время учились дети украинской элиты с национальным самосознанием. Через год он поступил на мехмат МГУ. Мы туда поступать не собирались, но почему-то знали, что шансов поступить туда мало). У остальных претендентов мы оба выиграли. Так как запас мертвых душ был больше, чем мы изначально включили в турнир, то я расширил количество участников, и Вадику хватило его честно завоеванных побед для разряда. Сложности возникли при представлении записей всех партий без повторов. Записи сдавались вместе с протоколами. Писали их те, кто получал разряд. Вадик решил "отработать" разряд и продолжал после турнира усиливать свою игру. Получил в турнирах перворазрядников два кандидатских балла.
Мне же стало неинтересно. Шансы серьезно улучшить результаты были, может быть и больше, чем в боксе, но при тогдашнем уровне шахмат в Киеве учиться по большому счету было не у кого (два играющих мастера (Пóляк и Липницкий) и два числящихся – и это на полтора миллиона жителей города, в котором когда-то играли Бронштейн, Болеславский и другие сильные шахматисты). Тут услужливо вспомнился и приговор Лессинга шахматам: слишком серьезны для игры, и слишком много игры для серьезного дела. В наше время он почему-то приписывался Ленину. Ленину еще много чего приписывали в его высказываниях. Например, чуть не в каждом кинотеатре висел плакат о важности кино. Жаль, но во фразе: "Пока народ безграмотен, из всех искусств важнейшими для нас являются кино и цирк", цирк не упоминался, начало фразы тоже опускалось, но все исполнялось, как ленинский завет.
В клуб на различные мероприятия приезжали ассы – Ефим Геллер, Леонид Штейн и другие. При игравшихся за длинным столом "легких" партиях стоял "звон" – треп и остроумные замечания по поводу игры и по всем другим поводам. Боги спускались на землю. Поражали приземленность Геллера в обсуждении бытовых вопросов и джентльменство Штейна в манере поведения и в одежде.
В их отсутствие чемпионом звона был Эдик Гуфельд. Он учился в нашей школе тремя годами раньше и однажды даже появился перед нашей школьной командой, тренером которой он числился. Но обычно видели и слышали мы его в клубе. Учился Эдик неважно. Благодаря шахматам его приняли в Автодорожный институт, где он иногда появлялся. Но через год его исключили, потом он учился еще, кажется, в техникуме, но и оттуда его попросили. В 1957 его забрали в армию. Выезжал на турниры и был поставлен в жесткие условия: выигрываешь – попадаешь на следующие соревнования и живешь, как и остальные участники, в относительном комфорте. Проигрываешь – на трехэтажную койку в казарму. И Эдик стал выигрывать. Оказался в Закавказском военном округе, и там ему понравилось – в казарме жить было не надо. Он остался в Тбилиси после срочной службы и стал гроссмейстером, а потом тренером юной чемпионки Майи Чибурданидзе. Его успехи известны, но особенно он гордился красивыми выигрышами шахматной партии у Багирова и у команды, за которую играл Фишер – в футбол. В командах его любили за легкий нрав, виртуозный звон и хорошие отношения с участниками. Был капитаном команды СССР на чемпионате мира 1985 г.
В клубе встречались разные люди. Ходил туда иногда и здоровый мужик лет сорока – Петя. Играл он прилично, но его как-то сторонились, говорили, лучше не связываться. Один раз я видел, как он, повздорив с кем то, схватил массивный стул и пообещал оппоненту, что сейчас башку ему разобьет. И за это ему ничего не будет, у него справка есть. Наша субтильная тренерша Пятова, подошла к нему, взяла за руку, как ребенка, и увела, приговаривая: "Ну что ты, Петечка, это ведь шахматы, тут так нельзя". Говорили, что он пациент желтого дома, но в стадии ремиссии его выпускают.
Однажды в клуб приехала Елизавета Быкова, недавно проигравшая (или на два года одолжившая) звание чемпионки мира. После официальных приветствий ей вручали цветы. Петя подсуетился и, забрав у кого-то пышный букет, преподнес чемпионке и предложил ей сыграть с ним партию. Она начала отнекиваться, но Петя, взяв ее за руку, повел к расставленным шахматам и недвусмысленно дал другим понять, чтобы ему не мешали. Ей что-то тихо объяснили, и она, встревоженная, села с ним играть. Пятовой не было, и за ней послали. Внешне партия развивалась довольно спокойно, от стола попросили всех отойти. Когда приехала Пятова (минут через сорок), Петя встал и сказал: "Ну что ж ты, в таких положениях – без качества и двух пешек – положено сдаваться". Быкова нервничала. Пятова подошла к Пете, чтобы увести его. Уходить ему не хотелось, но он дал себя увести, а уже в дверях зала обернулся и сказал: "Я знал, что бабы плохо играют, но чтобы чемпионка мира – и такое говно …". Насчет оценки силы игры он был прав, хотя в нормальных условиях он бы Быковой, наверное, проиграл. Через двадцать лет звание международного гроссмейстера среди мужчин получили Нонна Гаприндашвили и совсем юная подопечная Эдика Гуфельда Майя Чибурданидзе. А еще через тридцать лет шахматы как человеческая игра кончились. Компьютеры победили даже в игре между людьми. Но об этом позже. Забегая вперед, расскажу еще об одном эпизоде. На каникулах по вечерам я подрабатывал демонстратором на полуфинале женского чемпионата СССР по шахматам. Дружба народов процветала и всем союзным республикам предоставили право выставить своих представительниц, независимо от их квалификации. Безусловным лидером, на голову выше других, являлась Кира Зворыкина. Еще несколько шахматисток серьезно боролись за выход в финал, остальные являлись "девочками для битья".
Запомнилась Наташа Колодий из Кишинева, на два года старше меня. Я ей пару раз помог советами, но все в рамках правил. Мы подружились и вечерами, после туров, гуляли по Киеву. Она удивила меня тем, что, по ее мнению в Киеве на улицах цветов мало и они грубоватые. Я-то после Татарии считал, что с цветами у нас все в порядке, а цветочные часы на клумбе при входе в Пионерский сад (бывший Купеческий) вообще наша достопримечательность. Когда через много лет я попал в Кишинев, увидел те же самые красные цветы, правда в большем количестве. Так как с Наташей мы приятельствовали, то у ее доски я не стоял, да и ее партии обычно на демонстрационные доски не попадали. А вот пятнадцатилетней таджичке А. я подсказывал, уж больно она была беззащитная, хотя и неглупая девочка.
Кира Зворыкина одевалась ярко, курила, слегка выпивала, за ней заезжали кавалеры после тура, и вообще она устроила себе в Киеве отдых. (Через пару лет она стала претенденткой, но проиграла матч на первенство мира, говорили, из-за болезни умирающей матери). Посмотрев на результаты А. она играла с ней вполглаза и, сделав ход, уходила трепаться в курительную зону. И попала под несложную комбинацию, которую я увидел, переставляя фигуры на демонстрационной доске. Ход я передал А., боясь, что она остального не увидит. Но она увидела. И Зворыкина попала в тяжелое положение. Она еле свела партию вничью и ужасно разозлилась. Хотя ее и не очень любили на турнире, и даже злорадствовали, но все-таки на меня донесли, и я с треском вылетел из демонстраторов. Деньги мне все же заплатили (они были небольшими), но на турнире появляться запретили.
Деньги нужны были для финансирования похода на Кавказ. Клуб пионеров Кагановичского (потом Московского) района, помещавшийся на Красноармейской, недалеко от Жилянской улицы, шел в поход на Кавказ. Там уже была схоженная группа, но меня кооптировали туда еще зимой, благодаря Вове Фесечко и тому, что сумел понравиться руководителям Володе и Рае. Пионеры уже все были комсомольцами, но руководители как-то сумели пробить этот поход – в честь какой-то годовщины.
Рая еще в марте собрала старших и некоторых из нас и рассказала о речи Хрущева после ХХ съезда. Для меня это был шок и одновременно окончательное освобождение от божества. Наконец-то построили пазл, элементы которого я видел, но вместе сам собрать не мог.
Для участия в походе нужно было внести некую сумму – две-три сотни рублей. (Денежная реформа с понижением 10:1 состоялась в 1960 году). Месячная зарплата уборщицы (технички) тогда составляла около 250 рублей. У нас работал только папа. Мама сидела дома с маленькой еще Ольгой – в детский сад устроить ребенка было проблемой, да и мы с Таней доставляли много хлопот – в Киеве мы начали болеть. Не тяжело, но часто, что вызывалось, скорее всего, переменой климата.
Мне сказали – вперед. Хочешь ехать – заработай.
Шестнадцать мне исполнилось год назад, у меня уже имелся паспорт и я мог самостоятельно устраиваться на работу. Пошел строить Кагановичский райком КПСС в торце Лабораторной улицы в качестве подсобного рабочего. Райком должны были сдать к сентябрю, поэтому спешили. Работал на крыше с кровельщиками. Помогал иногда и девушкам-штукатурам. Но на крыше мне нравилось больше. Никакой страховки на крыше не предусматривалось. Кто-то, инструктируя меня по технике безопасности, показал, где лежит веревка и сказал, что вообще-то нужно привязываться, но времени нет. Проработал я около месяца и даже успел выбить зубилом свои инициалы где-то на кирпичной трубе. Если бы знал, что через двадцать лет в ста метрах отсюда родится наш младший сын, можно было бы написать "здесь был Васин папа".
Так как стройка считалась важной, то нас навещали комиссии. Меня куда-нибудь во время этих проверок усылали, но один раз не успели и какой-то бравый дядечка стал подробно интересоваться, что я делаю на крыше, да еще и на краю и как страхуюсь. Я показал на веревку, спокойно лежащую под строительным хламом. Он потребовал ее вытащить и показать ему, как именно я должен это делать. Хорошо, что я не пошел к краю крыши и эффектно не завис над ней (видел, что так делают матросы на яхтенных гонках).
Встал почти на плоском участке крыши, на выходе из чердака, привязал веревку к крюку и потянул. Веревка без сопротивления даже не разорвалась, а разъехалась. Она просто в середине сгнила. Меня "ушли" на неделю, чтобы не смогли найти, потом я еще недельку дорабатывал. Все спешили и эпизод забыли. Деньги мне заплатили сразу.
Кавказ 56
Путь на Кавказ был открыт. Мой вклад в снаряжение похода составляли новое цинковое ведро с чехлом из темной материи, который сшила мама. Ехали и пели "Если едешь на Кавказ, солнце светит прямо в глаз, возвращаешься в Европу…". Компания была разношерстная. Кроме одноклассника Вовы Фесечко у меня там оказался даже родственник – троюродный брат Саша Механик. Но узнал я об этом только после похода, а тогда я его "воспитывал" (и по должности и по понятиям). Думаю, что он остался единственным туристом до седых волос среди нас. Саша и сейчас ходит в походы по прекрасным горам и редким долам Израиля.
Было еще несколько крепких парней. Один из них, Володя Лебедев, стал впоследствии капитаном команды КВН Киевского института ГВФ, выигравшей два скандальных поединка с КИСИ и Физтехом. Группа ходила в двух-трехдневные походы вокруг Киева; ребята умели ставить палатки, разжигать костер и готовить еду. Мне предстояло этому научиться.