Так как Люда считалась красавицей не только в классе, но и в школе, эти прогулки пешком до ее дома и пребывание в нем (хотя и на лестничной площадке) не остались незамеченными. Однажды вечером, при выходе из школы (после какого-то мероприятия), на меня напал с ланцетом какой-то приблатненный из параллельного класса "г" или "д". Они были худшими классами школы по дисциплине, с большой "бессарабской" составляющей. Кто-то подозрительно засуетился, я успел увидеть нападающего сбоку и даже его ударить. Ланцет только оцарапал предплечье, парня скрутили, вывели, надавали пендюлей, а я пошел домой, удивляясь странному повторению жизненных ситуаций – второй раз после Бугульмы это уже показалось фарсом. Действовал ли нападавший (кажется, Езрец) по заказу или по собственной инициативе, не знаю. Думаю, что еще кому-то было интересно посмотреть, как поведет себя "боксер" в такой ситуации. Я и не подозревал такой интерес к своей персоне, учитывая полную невинность наших отношений с Людкой и не афишируемую боксерскую деятельность. Правда, вспомнил, что довольно много ребят из этих классов (я их в школе и видел-то мельком) присутствовало на последнем первенстве районного масштаба, результаты которого были не налицо, а на лице – увы, моем.
Молодой тренер уделял нам много времени и проводил интересные тренировки в соревновательном духе, не говоря уже о спаррингах. Спарринг-партнером у меня был ровесник Витя, по виду гораздо лучше приспособленный для бокса. Широкоплечий, с широкой грудью, короткой шеей, длинными и сильными руками. Он имел один недостаток – после ударов в лицо у него текла кровь из носа. Мне удавалось его всегда переигрывать, к чему он уже как бы привык. Но однажды, перед отбором на соревнования, он решил дать мне отпор и я, защищаясь, в контратаке выбил ему носовой хрящ. Его прооперировали, хрящ частично удалили, и вследствие этого кровь после ударов в нос течь перестала. Его нос вообще стал как у резиновой игрушки.
Моей же чуть не единственной сильной стороной была хорошая "дыхалка". Ну и еще некоторая бесшабашность, может быть нахальство и уверенность в победе. Это как-то чувствовали противники, и я до поры до времени выигрывал. Случился, правда один проигрыш, но я посчитал, что это случайность. Тут мой тренер, видимо заметил "легкость необыкновенную" и вывел меня на бой с перворазрядником по юношам, который уже переходил во взрослую категорию. Он был старше, опытнее и техничнее меня. И побил. Больно. Конечно, я не воображал, что обойдусь без поражений, но чтобы вот так…
Стал заниматься больше с грушей и на лапах, бегать кроссы или вверх-вниз по лестницам стадиона Хрущева, работать в спаррингах. Выиграл несколько боев и даже первенство области "Наука", что было совсем нетрудно, так как основной контингент общества составляли студенты, а они находились в другой возрастной категории. Получил первый юношеский по боксу (думаю, чего-то приписали), и меня делегировали в судейскую бригаду первенства КПИ по боксу.
Для судейства требовалась форма: белая рубашка, белые брюки и белые туфли. Выручил папа. Он одолжил мне брюки от летнего парадного мундира и туфли. Туфли из текстиля мазались перед каждым выходом раствором зубного порошка заранее (он должен был высохнуть).
Такая форма требовалась для судейства в ринге. И мне его доверили. Студенты о боксе имели слабое представлениие, но дрались отчаянно, по-настоящему. "Ведь бокс не драка, это спорт, отважных и т. п.", повторял бы я им, если бы Высоцкий уже успел это написать. Меня удивляло, что в ринге меня слушались беспрекословно. Судейство мое оценили и даже присудили третью взрослую судейскую категорию (не знаю, имели ли на это право).
Жаль, что не пришлось мне судить знаменитый бой между моим будущим коллегой Женей Михайловским и будущим оппонентом Всеволодом Кунцевичем, в котором Женя побил соперника и отвоевал себе будущую жену, Олю Каменных. Бой состоялся десятилетием раньше.
Тренировки и соревнования продолжались. Реша-ющим в моем отношении к боксу стал один из рядовых боев на каком-то межклубном соревновании. Бой был трудным (особенно вначале), но я приспособился к сопернику и стал выигрывать. Убедительно. В третьем раунде противник даже "поплыл". И тут объявляют, что он выиграл. Спросил у тренера, что случилось? А он, похлопывая меня по плечу, объяснил: "Ну что ты, как маленький, бой ничего не решает; всем же нужны разряды, а ты потом гарантированно выиграешь более важный бой. Все договорено". То есть он меня сдал, даже не предупредив об этом и не пытаясь как-то подготовить к возможному фиаско. Я потерял в него веру и даже бросил тренировки. Но ему удалось уговорить меня – команда не должна страдать от личных неудач.
В интересах команды мы сбрасывали веса к соревнованиям, хотя многие еще росли. Поначалу тренер перед соревнованиями загонял меня в вес бантама – 53.5 кг, а нормально я выступал в полулегком весе – 57 кг. Для юношей сгонка веса запрещена, но мы этого не знали и мучились в парной. С тех пор я даже сауну избегал. Мог и сердце посадить, может быть, еще бы и вырос, а так остался при росте 174 см.
В команде появился тяжеловес, которому требовалось развить скорость и реакцию. Меня дали ему в спарринг-партнеры, предупредив, чтобы он только обозначал удары и не акцентировал их. А мне разрешалось все. Тяж действительно двигался не быстро. Я успевал поднырнуть под его вытянутую в ударе руку, нанести один, а то и больше ударов и благополучно вынырнуть или отступить в сторону, пока он перестраивался. Пару раз я его доставал акцентированными ударами – ему было не так больно, как обидно. Когда он в очередной раз раскрылся, мне удалось провести даже серию ударов, и тут я как-то на мгновение выключился. Обнаружил себя сидящим на полу со склонившимися ко мне обеспокоенными лицами. В голове мелькали молнии. Тяжелый нокдаун. Я попытался быстро встать, но меня удержали, дали понюхать нашатыря, чем-то помазали и отпустили в душ. Когда я собирался домой, мне кивнул симпатичный, средних лет подтянутый мужчина. Лицо приятное, но нос выдавал в нем боксера. (У меня нос тоже перебит в двух местах, но это малозаметно; кроме того, есть шрам на виске). После одной из следующих тренировок он подозвал меня и сказал, что хочет со мной поговорить. Разговор состоялся не в зале, может быть на улице, или даже в кафе.
– Для тебя сейчас бокс в жизни главное?
– Ну, нет, наверное.
– А кем ты хочешь стать?
– Физиком.
– Понятно. А знаешь ли ты, что каждый нокдаун, и даже пропущенный тяжелый удар вызывает микроинсульт – микрокровоизлияние в мозг?
Он рассказал, что благодаря боксу (мастер спорта) поступил в Политехнический, а потом увлекся техникой, писал диссертацию. Когда он уже ее заканчивал, почувствовал, что тяжело. С головой. Если сложная задача или не простое решение, то голова раскалывалась. Еще чаще в голове шумело. Нейрохирург объяснил: "ну что ж вы батенька, хотите, столько лет в боксе, без последствий с головой мало у кого обходится".
"Ну а у тебя для бокса ничего нет. Грудь куриная, шея длинная, руки тонкие. Удар есть, но не очень сильный, да и в легких весах он особой роли не играет. Дыхалка, да, но это пока не попадешь на хорошо тренированного темповика. Волевые качества есть, но у других их будет не меньше, особенно у тех, у кого вся жизнь в боксе. Хотя я и консультирую по дружбе твоего тренера, но мне тебя жаль – мозги отобьешь, а заметных успехов у тебя не будет".
Ветерану я благодарен до сих пор. Он дал мне урок на всю жизнь: не лезть глубоко туда, где не готов поставить на кон всё.
Некоторое время я еще ходил в секцию, но к лету бросил. В это время забрезжила возможность пойти в поход через Кавказ к морю. А как раз во время похода происходило первенство Украины, на которое мы прошли. И тренер стал упрашивать меня вернуться и даже приходил к родителям, расписывая мои перспективы в боксе (которые маму совсем не радовали) и ответственность перед коллективом, которая даже папе показалась подозрительной. Решение родители предоставили мне.
Случай с боксом был первым, в котором меня вовремя остановили, заметив, что я "пру" не туда. И я отказался от бокса окончательно.
История имела продолжение. Через четыре года я, уже давно не занимавшийся боксом, увидел моего спарринг-партнера Витю случайно в Ленинграде на каком-то всесоюзном первенстве. Он кинулся ко мне, как к родному – "Олег, привет, как ты? Спасибо тебе огромное, ты сделал для меня так много!" Я удивился. "Ну как же! Во-первых, ты вовремя ушел, я бы так и ходил под тобой. А так поехал на первенство Украины вместо тебя и стал призером. Во-вторых ты выбил мне нос, что меня не …, зато уж никаких проблем с ним. Теперь я мастер спорта и чемпион ВС!" (или ВВС), не помню.
Довольно много времени (но не сил) занимала комсомольская деятельность. Секретарем комитета остался десятиклассник Юра Ландау. Но он хотел хорошо закончить школу и передал бразды правления мне – заместителю. На заседаниях он появлялся редко. Основу комитета составляли девятиклассники. Сбором членских взносов я не занимался, это лучше делали девочки, одной из которых была Таня Швыденко. Своей основной задачей я считал подготовку и прием в комсомол восьмиклассников. Мы тогда еще верили в идеалы и хотели быть полезными стране и людям. Некоторых восьмиклассников уже приняли в комсомол, но большая, и, как мне показалось, лучшая часть, вступала при мне. Познакомился и подружился с хорошими ребятами – Леликом Межерицким, Бобом Яффе, а с Шуриком Стрельцесом знакомство возобновилось – наши отцы дружили с техникумовских времен.
С восьмиклассниками мы что-то интересное придумывали, помню какие-то вечера. Вообще они были креативными ребятами. Для подготовки по внешней политике не столь продвинутых мальчишек я рассказывал очередную "мнемоническую" байку:
– Водка содержит полезный витамин, – сказал Хо Ши Мин.
– Да ну? – удивился У Ну.
– Горилка с перцем – цэ гарно, подтвердил украинофил Сукарно.
– Но ее нужно пить в меру – предостерег Джавахарлал Неру.
– А у нас ее пьют досыта – мы уже в социализме – сказал Никита.
Имена лидеров развивающихся стран (их названия я добавлял для тех, кто не слушал радио) запоминались сразу и надолго, а фамилия "нашего" даже не произносилась.
Девятиклассники казались приземлённее, многие ориентировались на спорт. Десятиклассников заботили другие проблемы. Близкие к комитету стали больше времени уделять учебе.
И тут произошло нечто необычное. Девочки-десятиклассницы вдруг взбунтовались против того, что лучший период их жизни кончается. Мальчишки в десятом действительно были хороши, и девочки боялись, что больше таких, может быть, они и не встретят. Девочки впервые в девятом классе, стали учиться с мальчиками. Обычно в мужские школы сбрасывали балласт женских школ и наоборот. (Почему в балласт попал Юра Рост, сброшенный в 145-ю школу, я не выяснял). Ярких личностей среди десятиклассниц не помню (нам в 9 "б" повезло больше). А мальчики в десятых отнеслись к ним, как джентльмены, и это возвышало и вдохновляло девочек. Они не хотели расставаться с ребятами и придумали, как продлить это золотое время. Они решили поддержать призыв партии: комсомольцы – на целину! – в собственной редакции: после школы, все вместе – на целину! В то время добровольцев, особенно из больших городов, на целине не хватало. Райком комсомола радостно подхватил инициативу. Мальчишки, ради которых это все и затевалось в большинстве своем были против целины. Многие хотели поступать в ВУЗы. А через два года целины их забрали бы в армию.
Мне пришлось участвовать в одном классном комсомольском собрании, где кипели страсти и звучали взаимные обвинения. Свою точку зрения, что они на целине будут бесполезны – не привыкли к сельскому труду, не имеют сельскохозяйственных специальностей, вряд ли смогут приспособиться к сельской жизни, да еще на целине, я излагал и в школе и в райкоме. Меня обвиняли чуть ли не в подрыве линии партии. Наконец последовала команда из Горкома комсомола: полный назад! Никаких школьников на целине. В высших комсомольских инстанциях знали положение дел на целине и удручающую статистику. Горожане бежали с целины в массовом порядке. Болезни и даже смерти, беременности ради того, чтобы уехать. Через десять лет одну такую активистку, рьяно призывавшую всех ехать на целину и удравшую оттуда при первой возможности, прокатили на выборах в киевский Горсовет (об этом в книге о Ящике).
На мое отношение к комсомолу и мою деятельность в нем сильно повлиял разбор персонального дела десятиклассника Виталия С. Он внешне очень напоминал моего будущего сотрудника Вадима Р., их образы слились в моей памяти. Виталий прилюдно оскорбил одноклассницу. Извиняться, на чем настаивали одноклассники, он отказался. На заседании комитета комсомола появился хорошо выглядевший, хорошо одетый, в свежевыглаженной рубашке и "не нашей" куртке юноша. Он, несомненно, обладал чувством собственного достоинства, но оно сопрягалось с чувством превосходства над большинством одноклассников и над членами комитета – почти все были моложе его. Случай был достаточно ясный – кого не заносит в жарких спорах, и он не отрицал сказанного. Не помню, как именно он выразился, важнее было то, как к этому отнеслись окружающие и он сам. Да, сказал. Да, обозвал. А кто она такая? И чего это Я должен перед ней извиняться? И кто вы такие, чтобы меня судить? Если бы после этих слов он повернулся и ушел, он бы "выиграл". Но остался. Мне большого труда стоило сдерживаться самому (я вел заседание и решил сыграть "адвоката дьявола", успокаивая остальных. Его стали "раздевать". Постепенно, шаг за шагом. Так как на заседании присутствовала комсорг его класса, выяснились и малопривлекательные подробности, и то, что это был не первый случай. Аргументы Виталия таяли на глазах и он "поплыл". В конце стал каяться и признал, что заслуживает сурового наказания. Вышел он с заседания раздавленный, еле сдерживая слезы.
Мне удалось провести строгий выговор "без занесения". Иначе его нужно было утверждать в райкоме, да это могло и повлиять на его поступление в институт – строгий комсомольский выговор с занесением в учетную карточку был большим минусом при приеме в ВУЗ.
Вариант, что вмешаются родители и все уйдет в песок, тоже был. Но в те времена партийный папа мог и настоять на "исправлении" чада, получившего недоверие школьных товарищей – на целине или в армии. А так цель была достигнута – до Виталия дошло.
Случай можно было бы рассматривать как победу добра над злом и мою личную победу над самим собой – удалось сдерживать себя длительное время. Но мне внутри себя это не понравилось – осталось плохое "послевкусие". Воочию увидел, как без физического воздействия можно сломать человека, даже если это идет ему же "на пользу". Понял, что в таких мероприятиях участвовать не хочу, особенно в качестве председательствующего.
Были в комсомольской жизни и забавные моменты. Один раз пригласили на встречу в ЦК комсомола Украины, которую вела секретарь ЦК Любовь Балясная. Молодая доброжелательная женщина собрала секретарей школ, чтобы выяснить, готовы ли они к международным молодежным контактам. "Примем, примем", – заверили собравшиеся – все подумали, что приедут к нам. Да нет, оказывается речь шла о визите "туда", в одну из капстран (Финляндию или Норвегию). Балясная не стала выяснять нашу политическую грамотность, сказала, что в ней уверена. "А на каком языке будете разговаривать, о чем, умеете ли вы пользоваться столовыми приборами, если их полдюжины, танцевать?". Тут почти все и скисли. Один из спрошенных сказал, что он есть не будет – не голодный, а танцевать откажется – нога болит. Я попытался спасти честь корпорации и пригласил Любовь Кузминичну на английском языке на тур вальса. Это ей понравилось, и она стала рассказывать о больших задачах, стоящих перед советской молодежью в преддверии проводимого в следующем, 1957 году, Международного фестиваля в Москве. Нам обещали прислать анкеты для участия в поездке за границу и отпустили. Коллег я больше не видел (кто-то потом пробился в ЦК ЛКСМУ) и анкет тоже. Через два года Балясная стала секретарем ЦК ВЛКСМ; через десять лет я зашел к ней в ЦК комсомола.
Три составляющих почти автоматически привлекали внимание органов: одновременные успехи в комсомоле, силовом виде спорта и учебе. Коснулось это и меня. Однажды Соломон Аронович попросил меня задержаться после уроков, привел в партком и представил капитану с голубым просветом на погонах. Он представился Семеном Исааковичем и сказал, что хотел бы со мной побеседовать о моих дальнейших планах после школы. Пробормотав что-то неопределенное, я приготовился слушать. Он сказал, что такие люди как я, нужны для укрепления безопасности нашей Родины. Поэтому он предлагает мне поступать в киевское училище КГБ. Две вещи меня насторожили. Во-первых, Семен Исаакович уже поседел, но носил еще капитанские погоны. Во-вторых училище являлось средним (тогда еще такие были). Находилось оно на бывшей Полицейской улице за тенистым Полицейским садиком со столетними каштанами и фонтаном, за высоким забором, в здании дореволюционной четвертой гимназии. Удивление вызывало и явное присутствие еврейской составляющей в собеседнике. После борьбы с космополитизмом, дела врачей, удаления из армии и органов многих евреев, я думал, что туда путь таким, как я, закрыт. Так оно и было, но Семен Исаакович являлся либо последним из могикан, верившим во "временные трудности", либо … подсадной уткой. Хотел сразу отказаться от высокой чести, но он опередил меня и просил серьезно подумать, а потом решать. А он со мной через некоторое время свяжется. Примерить на себя роль Кадочникова типа: "У вас есть славянский шкаф?" из фильма "Подвиг разведчика" было, как теперь говорят, прикольно. Рассказал о предложении папе.
"Тут мне истопник и открыл глаза". Папа, думаю, внутри поежился, но виду не подал и стал спокойно объяснять, хотя нередко вел себя импульсивно и обычно реагировал быстро. Сначала (а для многих и до конца) работа в наружке. Выслеживать, ходить по пятам, прятаться, ждать, часто очень долго, вытряхивать мусорные ящики, подслушивать, расспрашивать и запугивать соседей и т. д.
Дальше – оперативная работа. Например, засада. Не есть, не пить, не курить, не спать, если нужно, лежать на снегу, если иначе нельзя, то ходить под себя. И так много часов, а бывает и пару дней. Ну а уже потом – романтика: арестовать, часто с применением силы (если хватит), стрелять, если разрешат, или подставиться, чтобы спровоцировать на ответные действия.