3.
Ходок катился мягко и плавно. Рыбаков привалился спиной к плетеной спинке коробка и полузакрыл глаза. Он спал и не спал, видел и не видел, слышал и не слышал. Мимо проплывали высокие тонкие березы. Издали они походили на огромные свечи, горевшие ярким зеленым огнем. У подножия берез стелился дивный ковер из трав и цветов.
Василий Иванович как будто впервые увидел окружающее его разноцветье, услышал птичий пересвист и сонный шелест леса. Он жадно вбирал в себя краски и звуки весны.
Вдруг утреннюю дремотную тишину разворотил гул тракторного мотора. Василий Иванович посмотрел по направлению шума. Справа от дороги сквозь редкие стволы берез просматривалась большая черная равнина. Это были поля колхоза "Колос".
Рыбаков выпрямился, натянув вожжи. Воронко фыркнул, побежал быстрее. Перелесок кончился. Потянулась большая, полого спускающаяся вниз пашня. Он скользнул по ней взглядом и сразу увидел вдали у опушки полевой вагончик трактористов. Отражая лучи восходящего солнца, окошко вагончика полыхало ярким желтым огнем. Рыбаков долго не мог оторвать от него взгляда, а когда отвел глаза, увидел рядом с вагончиком трактор и лошадь в упряжке. Они стояли бок о бок. Несколько лет назад такое соседство показалось бы диковинкой. Бывало, заслышит лошадь шум мотора - и в дыбки. Дрожит, брыкается и, закусив удила, летит как бешеная, не видя куда.
С дальнего края поля медленно полз трактор с сеялкой. Издали он походил на большого жука. В детстве Василий Иванович любил возиться с разными жуками, гусеницами, бабочками. Однажды он принес в класс черного навозного жука и незаметно сунул его в портфель молоденькой учительницы. Какой крик подняла она, обнаружив Васькин "сувенир".
Даже сейчас, много лет спустя, вспомнив об этом, Рыбаков не сдержал улыбки.
Воронко сошел с дороги и, увязая по бабки в пахоте, медленно побрел к вагончику.
Вокруг стоявшего трактора суетились люди. Был там и председатель колхоза Сазонов. Он первым увидел Рыбакова и пошел ему навстречу.
- Здравствуй, Василь Иваныч.
- Здорово. Что у вас?
- А, - Трофим Максимович махнул рукой. - Одна морока. Дали машину сопляку в руки. Час работает, два стоит. Вчера полдня простоял, язви его, и сегодня не знаю, пойдет ли.
- Механика вызвал?
- Нет его. Болеет. Привез директора МТС.
- Бобылев здесь?
- Трактор лечит.
Они подошли к трактору. Возле него крутился молоденький тракторист с помощником, совсем мальчишкой. Из-под машины высовывались сапоги, облепленные рыжей грязью.
- Здорово, директор! - крикнул Рыбаков.
- Здравствуйте, Василий Иванович, - откликнулся надтреснутый голос из-под трактора.
- Что стряслось?
- Прокладку пробивает. Уже кончаем.
- Ну, кончайте. - Рыбаков отошел в сторонку с Трофимом Максимовичем. - Поджимает весна?
Сазонов наморщил лоб, дернул себя за мочку оттопыренного уха.
- Еле поспеваем. Еще гектаров сто двадцать осталось.
- Денек сегодня - загляденье. - Василий Иванович снял кепку, кинул ее в ходок. Легко нагнулся, зачерпнул горсть влажной земли, помял ее в кулаке, поднес к носу. - Чуешь, как земные соки бродят, аж хмелем в голову ударяет. Созрела землица. Только успевай обсеменяй. Когда кончите?
- На неделе.
- Хорошо.
Разговаривая, они дошли до межи. Рыбаков носком сапога разворошил ровную зеленую щетину молодой травы, улыбнулся.
- Ох и трава нынче, Максимыч. Прет, как на опаре. Добрые будут покосы. Не прозеваешь - с кормами зазимуешь. Хороша весна.
- Добра, - согласился Сазонов.
- Ты знаешь Панину делянку? За оврагом, на границе с вашими землями?
- Знаю, - не сразу ответил Трофим Максимович и испытующе посмотрел на собеседника.
- Вот и хорошо. Там почти девяносто гектаров отменной земли. В прошлом году ее не обрабатывали, пустили под залежь. И нынче тоже. Я вчера ее смотрел. Уж молодые деревца проклюнулись. Еще год - и пропала земля, проглотит ее лес.
Трофим Максимович молчал. Он уже понял, куда клонит секретарь райкома, и сейчас думал над тем, как бы незаметно уйти от этого разговора.
- Ты почему молчишь? - насторожился Рыбаков.
- А что мне говорить?
- Пропадает земля. Разве тебе это безразлично?
- Не безразлично. Но при чем тут наш колхоз?
- Хитришь?
- Что нам хитрить? Они хозяйство развалили, бабы семечками торгуют, огороды свои холят, а нам…
- А вам на это начхать? Чужая беда сердце не сосет. Так, что ли? Молчишь? Так я тебе скажу. Бери эту землю. За лето обработаете ее под озимь. Мы узаконим это решением райисполкома.
- Куда нам еще девяносто гектаров? - Трофим Максимович испуганно попятился. - Мы и свою-то землю еле-еле годуем. На быках да на коровах.
- Значит, эта своя, а та дядина. За эту мы воевали, а за ту кто? Я вот "Коммунизму" предложил взять шестьдесят гектаров от Жданова. Взяли. И слова не сказали. Мы не имеем права отдавать землю пустошам. Это все равно что сдать врагу. Ты ведь хлебороб, Трофим Максимович, в твоих жилах чернозем. Неужто и впрямь тебе все едино - жива та земля или нет? Вся сила, вся красота наша - в земле. За то и зовем ее матерью. - Помолчал, задумчиво покачал головой. - Я вот свою мать почти не помню. Мне годов семь было, когда она умерла. И отца вскоре колчаковцы убили. Потаскался я по людям. Всего досыта хлебнул - и горького, и соленого. И к голоду, и к боли привык. А вот к тому, что матери нет, не мог привыкнуть. Она мне каждую ночь снилась. Теперь уж сам давно отец, а стрясется какая беда, сразу вспоминаю мать, завидую тем, у кого она есть. Какое же это счастье прийти домой и положить голову на материнские колени. Помню, ушибусь или ребята поколотят, от обиды и боли в голос реву. Никакого удержу. А мать погладит по голове: "Полно, Вася, ты же мужик", все как рукой снимет. Вот она - мать. А ты…
- Да что я, - обиделся Трофим Максимович. - У меня за них, чертей, вся душа изболелась. Только ведь не осилить нам. Сев кончим - покос надо начинать. Вы же знаете…
- Знаю. Вспахать Бобылев поможет. С ним я сейчас договорюсь. А чтоб тебе не колебаться, не насиловать себя, съезди сегодня же на Панину поляну. Погляди, как ее бурьян да чертополох подмяли. Поглядишь - спать не будешь, пока не перепашешь.
- Посмотрю, Василь Иваныч.
В райцентр Рыбаков приехал вечером. Сдав жеребца Лукьянычу, пошел домой.
4.
- Совсем замотался, Вася. Почернел, ровно цыган, - говорила жена, накрывая на стол. - Нос торчит, как у покойника.
- Ничего, - не поднимая глаз, отозвался он. - Отсеемся, тогда и отдохнем.
- Уж ты отдохнешь, - с ласковым упреком воскликнула она. - Я тебя знаю. В мирное-то время никогда выходных не было, а теперь… Ешь, ешь, совсем остынет.
Василий Иванович с преувеличенным аппетитом принялся хлебать щи.
А Варя хлопотала возле него: нарезала еще хлеба, налила молока в стакан, положила в щи ложку сметаны и все говорила:
- Тянешь день и ночь, день и ночь. Думаешь, износу не будет. Машина и та ломается, а ты ведь хоть и секретарь райкома, а все равно человек. У тебя же не мотор внутри, а обыкновенное сердце. Когда-нибудь оно не выдержит, и все. Тебе только тридцать четыре, а лоб ве-е-сь в морщинах.
- Что ты надо мной причитаешь? - рассердился он.
Она умолкла, а ему стало неловко за свой окрик, и, чтобы как-то загладить вину, он мягко спросил:
- Где Юрка?
- У Сорокиных. Скоро придет. Ляжешь отдыхать или пойдешь в райком?
- Схожу. Три дня не был. Надо хоть почту разобрать, посмотреть материалы к бюро. Скоро вернусь.
- Выпей еще стаканчик молока.
- Некуда больше.
Поднялся. Одернул гимнастерку.
- Пошел.
Обычный, ничего не значащий разговор с женой, ее заботливость и нежность сегодня тяготили и волновали Василия Ивановича, и весь путь до райкома он думал только о Варе. Всю жизнь она посвятила ему и сыну. Ради них отказалась от любимой работы, от друзей, от развлечений. Какие уж развлечения, если он приходит долой только затем, чтобы поесть и поспать… А он за эти дни и не вспомнил о ней. А дальше… Что же будет дальше?
А Варя, оставшись одна, не спеша убрала со стола, вымыла посуду, подмела пол. Достала из русской печки ведерный чугун горячей дождевой воды и принялась мыть голову. У нее были на редкость красивые волосы. Золотистые, густые и длинные, до самых бедер. Вася всегда хвалил ее волосы, и она усердно ухаживала за ними. Она мыла их не спеша, тщательно прополаскивала и отжимала. Расчесав мокрые волосы гребнем, не утерпела, подошла к зеркалу. Долго рассматривала отраженное зеркалом лицо молодой здоровой женщины. Круглые щеки и острый маленький нос усыпаны веснушками. Втайне от мужа Варя вела беспощадную войну с этими веснушками. Мазалась сметаной, прикладывала целебные коренья и травы, применяла и иные домашние средства. Иногда лицо облупливалось, и веснушки исчезали. Но едва молодая кожица затвердевала и становилась белой, как на ней снова появлялись веснушки. "Так, видно, и умру с ними", - подумала Варя, поглаживая пальцами упругие щеки. Послюнявив палец, провела им по широким прямым бровям, помусолила ресницы. Нет, что там ни говори, а она выглядит куда как добро для своих тридцати лет. Варя довольно улыбнулась и отошла от зеркала. С книгой в руках примостилась в уголке дивана. Отыскала нужную страницу, склонилась над ней и через минуту уже забыла обо всем.
Бойко тикали ходики на стене, еле слышно потрескивал фитиль в лампе. В раскрытую форточку с улицы долетали голоса. А Варя вместе с толстовской Дашей умоляла упрямого Телегина бежать, спасаясь от спешивших в дом белогвардейцев. Варины глаза были полны слез, губы дрожали…
Вдруг она опустила книгу. Повела взглядом по сторонам, что-то припоминая. Вспомнила. Отбросила книгу в сторону, слезла с дивана - и бегом в кухню, к русской печи. Сунула в нее две кринки с молоком, плотно прикрыла заслонку. Постояла, подумала - не забыла ли еще что сделать. Вернулась в комнату и снова принялась за чтение.
Пришел сын. Пока он раздевался, Варя из-за книги наблюдала за мальчиком, как всегда радуясь его сходству с отцом: такой же поджарый и плечистый. Те же волосы цвета воронова крыла и глаза отцовские - черные, блестящие.
- Пап приходил? - спросил он от порога.
- Приходил. Поел и ушел.
- В райком?
- Угу.
- Почему меня не позвала? Я же просил.
- У него и без тебя голова кругом.
- Тогда не обещала бы. Я и сам бы дождался.
- Ладно рассуждать. Иди ужинай и ложись.
Юра, обиженно сопя, прошел в кухню.
Укладываясь спать, он подозвал мать.
- Что тебе? - склонилась она над его изголовьем.
- Разбуди меня утром раньше папы. Мне надо с ним поговорить. Обязательно.
- Ладно.
- Только честно.
Скоро сын затих: уснул. А Варя долго еще сидела за книгой. Наконец сон и ее сморил.
Василий Иванович пришел в третьем часу ночи. Не зажигая огня, разделся и лег. Варя обняла мужа, положила голову на его жесткое плечо и сразу уснула. А он лежал не шевелясь, смотрел в темноту и думал. Размеренное, глубокое дыхание жены почему-то раздражало, мешая сосредоточиться. Мысли получались рваные и путаные, без конца и начала. Напрягаясь изо всех сил, он старался распутать их, смотать в ровный клубок.
Если бы все происшедшее вчера было простой случайностью, минутной вспышкой страсти или опьянения… Нет, вчерашнее событие не вызывало в душе ни раскаяния, ни сожаления. Вместо этого перед его взором поплыли, казалось, давно позабытые картины…
Во время каждой встречи с Настасьей Федоровной он непременно открывал в ней что-то новое, хорошее и красивое, дивясь, что прежде не замечал этого. А с каким удовольствием наблюдал он ее во время работы. Ее гибкие сильные руки не боялись никакого труда. Легко и плавно, будто играючи, они косили, жали, управляли трактором и комбайном. Она делала все спокойно, размеренно, споро. Как-то довелось ему побывать с ней на покосе. Выбрав большую литовку, Настасья Федоровна ловко скользнула бруском по жалу косы и, встав в ряды косарей, медленно двинулась по росистой зелени. В ее величавой фигуре не чувствовалось и малейшего напряжения. Поднимая косовище, смуглые, обнаженные до плеч руки взлетали вверх и тут же стремительно падали вниз. Через несколько секунд они снова взмывали и снова падали. Как два крыла. И там, где она проходила, оставался в траве широкий прокос.
А время шло. Налетела война. Замелькали дни и события. Теперь Рыбаков редко встречал Настасью Федоровну: ее колхоз был на хорошем счету, и Василий Иванович не часто наведывался туда. Но, как и прежде, каждая встреча с ней, видимо, оставляла в душе незримую, глубокую зарубку.
Раз зимним серым днем Рыбаков проезжал мимо скотного двора колхоза "Коммунизм". Над бревенчатым забором торчали визжащие девичьи головы. Заподозрив недоброе, Василий Иванович остановил лошадь, соскочил и вбежал в ворота.
Посреди обширного двора, перед толстой березой, разъяренный бык рыл копытами землю. Из бычьих ноздрей текла кровавая слизь и хлопьями падала на землю. Могучее тело быка сотрясала нервная дрожь. Вот он глухо взревел, попятившись, и остервенело бросился на дерево. Там с палкой в руках стояла Ускова. Когда морда взбесившегося быка оказалась в полуметре от березы, Настасья Федоровна с силой ударила его по носу. Бык угрожающе рыкнул, но отступил, а через секунду с еще большим остервенением ринулся на Ускову.
- Бугай сбесился, - сыпала скороговоркой пожилая доярка. - Сорвался с привязи, подмял скотницу. Все разбеглись. Настасья Федоровна схватила палку да на него. Теперь он, окаянный, прижал ее и не отпущает.
- Дай-ка кол покрепче, - попросил Рыбаков…
Когда быка загнали на место, бледная Ускова подошла к Рыбакову, протянула руку.
- Спасибо, Василий Иванович. Выручил. А эти, - она сердито глянула на доярок, - хоть бы додумались за мужиком сбегать. Позалезали на заборы и любуются, как я воюю с этим чертом…
Потом неожиданно вспомнился рассказанный кем-то случай. Приехал Тепляков в колхоз "Коммунизм" и ну Ускову обхаживать. Она хоть бы что, вроде и не замечает. Тепляков не выдержал и якобы ляпнул ей:
- Ты баба бедовая. Полюбила бы меня - не пожалела…
Она смерила его презрительным взглядом:
- Не по себе дерево рубишь, товарищ Тепляков. - И ушла.
Рыбаков не дознавался, был ли такой случай на самом деле, но в том, что этот дым не без огня, он не сомневался. С некоторых пор Тепляков стал стороной объезжать колхоз "Коммунизм" и под всякими предлогами отговариваться от командировок туда…
Вдруг Василий Иванович увидел ее лицо с широко раскрытыми карими глазами. "Да только из жалости мне ничего не надо, - явственно зазвучал ее голос. - Думала, люба тебе. Я ведь все еще считаю себя красивой".
У Рыбакова даже дыхание перехватило. Вон как все перевернулось. Исподволь, незаметно копилось, и вдруг… "Только не ко времени это. Не ко времени. До того ль теперь! Война. Да и что народ скажет? Кто станет разбираться - по любви ли это или просто блуд. А Юрка? Что я скажу ему, как посмотрю в родные глаза? Этот маленький человечек - самый близкий и дорогой на свете. Он - мое продолжение, мой след на земле. Надломится - всю жизнь будет ныть и кровоточить этот душевный надлом. И Варя… Лучшие годы прожиты вместе. Все когда-то было пополам. Плохо, что было, а не есть. Но ведь было же. Не вернешь ей прожитые годы, молодость и все, все… Неоплатный долг. Ох, Настя, Настя. Видишь, как все оборачивается?"
Он сцепил зубы и медленно протащил сквозь них шершавые слова:
- Ничего. Пересилю… Перемогу…
От этих слов вроде бы полегчало на душе. Он закрыл глаза, расслабил мышцы.
5.
Кто-то осторожно, но настойчиво стучал в окно. Василий Иванович с трудом оторвал от подушки тяжелую голову, прислушался. "Кого несет в такую рань? Только задремал". Нехотя слез с постели, подошел к окну. Увидел незнакомое лицо с рыжей бородой. Василий Иванович распахнул створки.
- Что тебе? - спросил сердито.
- Здравствуйте, товарищ Рыбаков, Извините, что потревожил. Думал, застану в райкоме, припозднился. Так что извините…
- Ну? - перебил он и сел на подоконник. - Пожар, что ль?
- Хуже, Василий Иванович. Я из "Новой жизни". Плесовских моя фамилия. Коммунист и демобилизованный сержант…
- Ну?
- Меня наш парторг Новожилова прислала. Еле добрался.
- В чем дело? - теряя терпение, громко спросил Рыбаков.
- Вредительство у нас. Председатель в июне снова на фронт. Ему на все наплевать. Засевает землю негодными семенами. Отходами. Что было хороших семян, за водку в соседний район променял, а теперь… Новожилова, как узнала, кинулась к нему. Он пьяный. Тракториста с сеяльщиком тоже напоил. Чуть не поколотил бабу, хоть она и парторг. Вот мне и поручили… Не сегодня-завтра сев закончит, отрапортует. Тогда…
- Понятно. Заходи в избу, отдохни…
Через час на дороге, ведущей из райцентра, показался райкомовский Воронко. Он бежал тяжело: в ходке сидели четверо - рыжебородый Плесовских, Василий Иванович, прокурор Коненко и начальник милиции Чернявский.
Обгоняя их, от села к селу летели телефонограммы: "Подготовьте лошадь. Рыбаков". И вот у колхозных контор ставились лучшие артельные лошади в упряжке. Рыбаков передавал вожжи уставшего коня в руки колхозного конюха, пересаживался на подготовленную подводу и продолжал путь.
Пять раз они сменили лошадей и во второй половине дня подъехали к полям "Новой жизни". Подъехали и сразу увидели диковинную картину.
На пологий пригорок выскочил разномастный худой бык, волоча за собой борону. Из-под бычьего хвоста тянулась густая струя черного дыма. Бык натужно ревел, ошалело тряс головой и взбрыкивал всеми четырьмя ногами. Борона за что-то зацепилась. Бык мукнул, по-козлиному скакнул в сторону. Постромки лопнули. Обезумевшее животное с удвоенной скоростью помчалось по пашне, оставляя за собой дымный след.
- Что за чертовщина. - Рыбаков натянул вожжи. - Откуда дым?
- А может, здесь изобрели газогенераторных быков? - без тени иронии проговорил прокурор, округлив в изумлении глаза.
Тут на бугор выбежал мальчишка. Нелепо размахивая руками, он понесся наперерез быку.
- Да это же Колька Долин, - узнал мальчишку Плесовских и, привстав на ходке, закричал: - Колька! Иди сюда! Живо!
Колька остановился. Посмотрел на убегающего в лес быка, перевел взгляд на незнакомых людей, поджидавших его в ходке, и, отрешенно махнув рукой, медленно поплелся к дороге. Подошел, шмыгнул покрасневшим носом, спрятал кулаки в карманы драного отцовского пиджака. Несколько раз переступил босыми ногами и замер в ожидании.
- Твой бык побежал? - спросил Рыбаков, сдерживая смех.
- Мой. - Колька почесал голую растрескавшуюся пятку о холщовую штанину.
- Он у тебя на чурочках или на лигроине ходит? - усмехаясь, подал голос Коненко.
- Ни-и, - неуверенно протянул Колька.
- А что же у него из заду дым, как из паровозной трубы?
Мальчишка шмыгнул носом и ответил:
- Это сено. Я ему под хвост сена подложил и поджег. Для скорости. Чтобы тянул лучше. А он бзыкнул и утек.
Мужчины долго хохотали. Осмелевший Колька тоже смеялся. Когда насмеялись вдоволь, Рыбаков сказал:
- За такие штучки надо снять с тебя штаны да приложить крапивы к голой заднице. Понял? Беги, лови его и веди к ветеринару. И чтобы больше…