Хлеба в доме всегда было в достатке. Все, кроме бабушки, относились к нему равнодушно, как к чему-то само собой разумеющемуся, без чего немыслима человеческая жизнь. И только старенькая бабушка, умершая в первый день войны, только она относилась к хлебу с благоговением. Скрюченной, дрожащей рукой бабка сметала крошки с обеденного стола и кидала их в рот. Она бессильно тыкала Степана сухоньким кулаком в спину, если он швырял недоеденный кусок в помойное ведро. "У-у, супостат! - грозила пальцем бабушка. - Будешь хлеб кидать - руки отсохнут. Смейся, смейся! Нюхнешь голоду - вспомянешь меня. Сухая корка-то будет дороже любого лакомства".
Теперь Степан не раз вспоминал эти слова и каялся, что огрызался на бабушкины замечания, смеялся, когда она подбирала со стола. А бабушка-то оказалась права. И он бы сейчас не знай что отдал за ломоть ржаного хлеба.
Без хлеба он ничего не мог есть. А по карточкам хлеб иногда не выдавали неделями. Тогда мать брала из дому нужную вещь и меняла ее на муку. Степан видел, как люди готовы были подраться из-за куска хлеба. А разве не ради хлеба многодетная учительница математики Шувалова пошла работать официанткой в столовую? Разве не ради хлеба детишки бросали школу и надрывали себя непосильным трудом?.. И понял тогда Степан: хлеб - это жизнь.
А каждый пуд зерна стоил огромных усилий и жертв. Его приходилось брать с бою, отвоевывая у земли, у себя, у погоды.
Сибирь была гигантским хлебным фронтом, на котором бились женщины, старики, дети. Жестокая битва за хлеб подчинялась всеобщим законам войны. Тут были и атаки, и отступления, и штурмы, и даже смерти. Погиб на посту семнадцатилетний комсомолец комбайнер Женя Туликов. Он стоял у барабана комбайна. Его убило железным прутом, который неведомо как оказался в снопе. Весной схоронили комсорга Рачевской МТС Люду Сизову. Четверо суток она работала без передышки. Уснула за рулем, свалилась под колеса трактора. А скольким людям битва за хлеб стоила здоровья?
Эта третья военная осень оказалась особенно напряженной и тяжелой.
На фронтах шли лютые бои. Разгром немцев на Курско-Орловской дуге положил начало грандиозному наступлению Красной Армии. Наступали от севера до юга, в жестоких боях отвоевывая у врага километр за километром, город за городом. Орел, Харьков, Брянск, Смоленск. Позади остались Северный Донец, Сож, Днепр. Одиннадцать областей были полностью освобождены от фашистов. Советские бойцы зашагали по землям многострадальной Белоруссии, по звонким шляхам Южной Украины. Наступление велось по фронту длиной в две тысячи километров. Победные салюты гремели над страной. В крови и пожарищах, в боях и муке рождалась долгожданная Победа. Она была еще далеко, и путь к ней лежал через реки сиротских и вдовьих слез, через горе, лишения и боль. И все же она была видима, и оттого по-иному жилось, дышалось и думалось людям, и надежда уже не покидала их сердца, и вера все ярче светилась во взглядах.
Солдатам нужен был хлеб.
Рабочим нужен был хлеб.
Всем нужен хлеб.
И дать его могла Сибирь.
Трудной, очень трудной была победная осень сорок третьего. Земля в этом году досыта напилась влаги, а лето выдалось жаркое, и хлеба вызрели на диво хороши. Тяжелые пшеничные колосья гнулись к земле, упруго качалась на ветру ядреная, налитая рожь, тихо позванивали спелые овсы. Давно не было таких хлебов. Это радовало и тревожило крестьян. Где взять силы, чтобы вовремя убрать урожай, спасти его от осеннего ненастья?
Люди тревожились не зря. С первых дней уборочной пошли дожди. Вначале они выпадали с перебоями, и в короткие ясные дни колхозники спешили скосить и заскирдовать пшеницу. Но чем дальше в осень, тем ненастнее становилась погода. По неделям, не переставая, моросил мелкий, нудный дождь. Земля пресытилась влагой. Поля стали вязкими и топкими, как болота. Подули холодные ветры. Старики поговаривали, что со дня на день надо ждать "белых мух". Прорастало зерно в валках и суслонах. Несжатые поля полегли под дождем и ветром, грустно шурша полупустыми колосьями. Хлеб, посеянный и взращенный тяжелейшим трудом, на глазах у хлеборобов превращался в навоз. Кровью обливались сердца колхозников. На лицах, во взглядах - тоска и уныние. А газеты, радио, телеграммы, депеши кричали, просили, требовали хлеба для фронта, для победы. Стиснув зубы, люди работали по колено в грязи, под дождем и ветром, отвоевывая потом и кровью политый хлеб.
В районе создалось чрезвычайное положение. Школы закрылись: ученики ушли на уборку. Тысячи служащих и домохозяек были мобилизованы на спасение урожая.
С первых дней уборочной райком партии направил Степана Синельникова уполномоченным в отдаленный колхоз. Вместе с колхозниками Степан работал как одержимый. Он жал и молотил, возил снопы и веял зерно. Он подгонял нерадивых, подбадривал усталых, хвалил работящих. Он был настоящим политруком одного из многих соединений, ведущих беспримерную битву за хлеб.
Ночью позвонили из райкома партии - завтра в одиннадцать совещание партактива. Вместе с председателем колхоза Степан выехал в райцентр.
2.
До начала совещания оставалось полчаса.
Василий Иванович сидел за столом, уткнувшись взглядом в испещренный цифрами лист. В кабинете - Плетнев, Тепляков, Федотова. У каждого в руках такие же листки. Это сводки о ходе хлебоуборки. Цифры в них убийственные. Лучшее хозяйство района "Колос" едва перевалило за половину. А колхозы Иринкинской МТС в среднем еле дотянули до пятнадцати процентов.
Зазвонил телефон. Василий Иванович рывком снял трубку с дребезжащего аппарата.
- Рыбаков. Здравствуйте, Игорь Денисович…
Все насторожились, услышав имя первого секретаря обкома партии. Отложили в сторону сводки, уставились на Рыбакова. А он медленно цедил слова:
- Да… Получили… Тоже получили… Читал… Достаточно… К первому ноября… А я говорю - будет… Я коммунист, Игорь Денисович, и дорожу своим словом не меньше вашего… Хорошо… До свидания!..
Опустил трубку. Обвел взглядом лица товарищей. Поиграл тугими желваками и принялся сворачивать папиросу. Желая отвлечь его от неприятных мыслей, Федотова сказала, кивнув в окно:
- Смотри, школьники пошли картошку копать. Молодцы. Дождь, а они пошли.
Рыбаков подошел к окну. Мимо райкома проходила большая толпа детишек с ведрами, лопатами, вилами, Впереди с песней браво протопали старшеклассники. Малыши двигались кучно, как стадо.
- Что-то я своего Юрки не вижу.
- Может, он впереди прошел, - сказала Полина Михайловна.
- Нет, - мотнул головой Василий Иванович.
- Да ты мог и проглядеть, - вмешался Плетнев.
- Я еще строевик по зрению. - Василий Иванович дождался, пока прошли все ученики. Подошел к телефону. Крутнул ручку.
- Квартиру.
Подождал, пожевал потухший окурок.
- Варя? Где Юрка? Почему он не пошел копать картошку? Насморк? К чертовой матери все насморки! Дай ему трубку… Юрка.. Что?.. А я разрешаю. Сейчас же одевайся и догоняй своих ребят. Бегом!
У окна стояли все. Минут через пять на дороге показался мальчишка. Он бежал, разбрызгивая грязь. По лицу Рыбакова скользнула улыбка. Он отошел к столу, тяжело опустился на стул.
- Давайте подумаем, товарищи, что делать. Я дал слово секретарю обкома к первому ноября убрать весь хлеб. Выдюжим?
- Так оно ведь, кто ее знает, шего она, погода, еще сошинит.
- Выдюжим, Василий Иванович, - твердо сказал Плетнев.
- Сделаем, - поддержала его Федотова.
- А ты, Тепляков, значит, сомневаешься? - Василий Иванович немигающим взглядом смотрел на своего заместителя.
- Пошто? Я не сомневаюсь, просто надо подумать со всех сторон…
- Думай с одной стороны. Сделать - и все!
- Так я ше… - Тепляков смущенно потупился и сделал вид, что изучает сводку.
- Я вот что думаю, Василий Иванович… - начал Плетнев.
В кабинете Рыбакова еще совещались, а в зале парткабинета уже собрались все, кого вызвали на совещание. Люди привыкли не опаздывать. Тут были уполномоченные райкома, руководители МТС и колхозов.
Ровно в одиннадцать началось совещание.
- Митинговать, товарищи, некогда, - медленно, жестко заговорил Рыбаков. - Время дороже слов. Мы проваливаем хлебозаготовки. В среднем по району девятнадцать процентов. Обком партии установил срок окончания уборки к первому ноября. Мы от вашего имени заверили областной комитет, что малышенские коммунисты справятся с заданием. Сейчас послушаем председателей и уполномоченных. Потом договоримся о конкретных делах. Начнем с "Новой жизни". Давай, Новожилова.
- Нынче у нас с уборкой получше, а хвалиться все-таки нечем. График не выполняем. Сдано всего тридцать шесть процентов. Много хлеба на корню. И в суслонах много. С ними совсем беда. Прорастает и гниет. Комбайны второй день не молотят…
- Ты что тут панихиду завела? - перебил ее Рыбаков. - Нас не разжалобишь. Не затем собрались. Доложи, как будешь положение поправлять.
- Позвольте мне, - поднялся Шамов. - Я уполномоченный в этом колхозе. Тут товарищ Новожилова, прямо скажем, дезориентирует руководство. Если проанализировать ход уборки и хлебозаготовок за последние три пятидневки, то будет виден несомненный рост темпов. Цифры, как говорят, упрямая вещь. А цифры свидетельствуют именно об этом.
- Ни о чем они не свидетельствуют. Это вы за них говорите, - с непонятной озлобленностью воскликнула Новожилова. - Бобылев пригнал комбайн, поставил на молотьбу, вот и весь секрет. А сейчас комбайн поломался…
- Товарищ Новожилова! - строго прикрикнул Шамов. - Попрошу не перебивать. Пора, наконец, научиться разбираться в явлениях жизни, находить причины тех или иных изменений. Не комбайн, который вы выпросили у Бобылева, решил дело. А энтузиазм и трудовой подъем колхозников. С первых дней уборки мы развернули широкую и разностороннюю массово-политическую работу. Агитколлектив колхоза пополнился грамотными, способными агитаторами. Каждый день в бригадах выпускаются "молнии", заполняются Доски показателей соцсоревнования. И если первые две пятидневки колхоз безнадежно отставал с жатвой…
- Нам нечего было убирать, - снова вмешалась Новожилова. - Мы же все поля пересевали. У людей пшеница в трубку пошла, а у нас только всходы появились.
- С таким отношением руководителя колхоза к политико-массовой работе, - свирепо глядя на Новожилову, чеканил Шамов, - трудно обеспечить нужный нам уровень производительности труда. А без этого, как говорит товарищ Сталин, невозможно добиться решительного подъема экономики. Все формы и методы агитационной работы на селе мы…
- Товарищ Шамов, - оборвал его Рыбаков. - После актива соберите к себе уполномоченных и расскажите об опыте массовой работы. А сейчас доложите нам конкретно, к какому сроку "Новая жизнь" закончит уборку, обмолот и сдачу зерна. Уложитесь ли в график?
- Видите ли, я не председатель колхоза и даже не заместитель…
- Вы представитель райкома партий и за все дела отвечаете наравне с председателем.
- Разумеется, - поспешно поддакнул Шамов и принялся растирать ладонью блестящий, будто отполированный, череп. - Я полагаю, мы справимся с заданием райкома и уложимся в график.
- Как будете сушить зерно? - поинтересовался Плетнев.
- То есть, как сушить?
- Вот я об этом и спрашиваю. - На губах Плетнева ироническая улыбка.
- Вероятно, нам придется организовать сушку на месте…
- Можно и у соседей подсушиться, - сострил кто-то.
- Лучше солнышка подождать. Весной оно обязательно выглянет.
Послышался приглушенный смех.
- Так как же будем сушить зерно, Новожилова? - спросил Рыбаков.
- Мы думаем так, Василий Иванович…
Шамов сел. Щеки его горели. Губы беззвучно шевелились. Богдан Данилович вынул портсигар (белые длиннопалые руки дрожали) и принялся свертывать папиросу. "Негодяи! Они еще смеются. И как смел Рыбаков так бесцеременно перебить меня? Черт знает что. Таким только дай волю. Узколобые практики, а не руководители. Навоз, зола, семена, пар. Все это давно навязло в зубах и осточертело. А годы идут, здоровье убывает. Надорвешься - спасибо не скажут. Ноги вытянешь - памятник не поставят. Скорей бы конец войне. Тогда - вон из этой дыры. В столицу, вверх через две ступеньки. Вот когда понадобятся силы. И надо не растрачивать, а накапливать их, готовясь к прыжку. Мы еще посмотрим… Цыплят по осени считают".
Богдан Данилович почувствовал на себе чей-то взгляд, резко обернулся и встретился глазами с Валей, Она не отвела глаз, и Богдан Данилович увидел в них выражение гадливости. И эта тоже… Давно ли восхищалась каждым его словом, благоговела и поклонялась… Ну ничего. Он превосходно проживет и без нее, а вот она… Так и останется прозябать в этом медвежьем углу. Бескрылая, никому не нужная…
Шамов опомнился, когда заговорил Рыбаков. Усилием воли отогнал навязчивые мысли, вслушался. "Напечатай эту речь - читать нечего, - думал он, - обычные слова и мысли. А как его слушают! Вот это накал! Глупец. Тратить столько энергии на речь перед какими-то уполномоченными и председателями колхозов!"
А Рыбаков, скупо жестикулируя, говорил:
- Никаких уважительных причин, оправдывающих провал заготовок, нет. Нет и не будет. Запомните это. Докладывать райкому каждый день. Выезжать немедленно. Над зоной Рачевской МТС шефствует Федотова, над Иринкинской - Тепляков, над Еринской - Плетнев. Я оставляю за собой право приехать в любой колхоз. Договорились? А сейчас Федотова прочтет, кто куда едет. Мы сделали небольшую перестановку уполномоченных. Давай, Полина Михайловна. Федотова прочла список.
- Есть ли возражения? - спросил Рыбаков.
- Нет.
- Согласны.
- Тогда счастливо. До первого ноября, Синельников, останься.
"Что случилось? Почему меня нет среди уполномоченных?" - недоумевал и тревожился Степан, протискиваясь к столу. Василий Иванович кивнул на стул, подождал, пока разойдутся приглашенные.
- Слушай, Степан, - мягко заговорил Рыбаков, - куда к чертям девалась ваша агитбригада? В прошлом году вы всю уборку мотались по колхозам. А нынче весну поездили и решили на печи отлеживаться. Погодки испугались?
- Ничуть. Мы готовили новую программу. Сегодня обкатаем ее на концерте в Доме культуры и…
- И завтра же выезжайте. Начнете с колхозов Иринкинской зоны. Там их четырнадцать. Побывайте во всех. Мало по дню, живите по два. Выступайте прямо на полях. Днем и ночью. По-фронтовому. Расшевелите, зажгите народ. Поднимайте молодежь, интеллигенцию. Частушки-то не разучился петь?
- Что вы!
- Побольше их там сочиняй да поострее, чтоб потом вся деревня распевала.
- Я решил перед концертом делать небольшой доклад о "Молодой гвардии".
- О краснодонцах?
Степан кивнул головой.
- Хорошо, - одобрил Рыбаков.
- Вы не придете сегодня новую программу посмотреть?
- Нет. Сейчас уезжаю. На той неделе буду в Иринкино. Там и посмотрю. Ну, бывай.
Проводил Степана взглядом. Прошел в свой кабинет, остановился у окна. Посмотрел на небо, улыбнулся. "Развидняет. Кажется, синоптики не соврали. Хорошо бы".
Телефонный звонок прервал раздумья.
- Василий Иванович, вы ведь мимо колхоза "Коммунизм" поедете? - послышался в трубке голос Федотовой. - Да, а что?
- У меня Малышка копыта сбила. Обезножела. Хочу напроситься в попутчики. Подбросьте меня до "Коммунизма". Там оборудую штаб-квартиру. И коня раздобуду.
- Ладно, пообедаем и поедем.
3.
Полина Михайловна пришла первой. Рыбакова еще не было в райкоме. Она прошла в свой кабинет, разделась, поправила прическу. Вынув из полевой сумки книгу, подсела к окну и зачиталась. Не слышала даже, как вошел Шамов. Вздрогнула от его покашливания. Опустила книгу на колени.
- Что вы, Богдан Данилович?
- Давно хотел поговорить с вами о школах. Вы ведь наш непосредственный шеф. К сожалению, мы совсем забыли о школах, как, впрочем, и о многом другом. Весь партийный и советский аппарат занят только сельхозкампаниями. Сев, сенокос, уборочная. Больше нас ничто не волнует. Я понимаю значение хлеба, мяса, шерсти… Все понимаю, но не могу оправдать порочную односторонность нашей работы. Посмотрите, что делается в школах. Топливо не завезено, учителей не хватает. По три смены работают. Громадный отсев. Нет ни учебников, ни тетрадей, ни даже чернил…
- Что вы предлагаете? - с интересом спросила Федотова.
Шамов пожал плечами. Рассерженно фыркнул, прошелся по комнате.
- Я ничего не предлагаю. Я ставлю в известность, будирую.
- Напрасный труд.
- Как это понять?
- Очень просто. То, о чем говорили вы, известно всем. Но даже если бы это было неизвестно, вам следовало не будировать, а предлагать и делать. Вы ведь не информатор, не наблюдатель, а заведующий отделом райкома партии. И ваш долг не только ставить вопросы - для этого, простите, много ума не надо, - но и решать их. Смотрите, как люди сами это делают, сами выходят из трудного положения. Нет тетрадей. Верно, а знаете ли вы, что в школах всю добрую бумагу отдают малышам, начальным классам, а старшеклассники пишут на газетах, на книгах, на обоях? Нет чернил? Зато есть сажа. Ребятишки собирают ее и разводят. Большой отсев? Вот тут следует разобраться по каждой школе и с каждым учеником. Многие бросили учиться, чтобы работать и кормить семью. Для таких, может быть, следует создавать вечерние классы. Тех, кому не в чем ходить, пожалуй, можно учить на дому. Словом, надо собрать учителей и подумать.
- Вот этим как раз я и хотел заняться, - вставил Шамов. Федотова умолкла, а он торопливо продолжал: - Пора, давно пора детально во всем разобраться. Вы совершенно правы. Но нужно время, а я месяцами не вылезаю из командировок. Вот опять еду в "Новую жизнь". Думаю, можно меня от этой поездки освободить и дать возможность всерьез заняться наболевшими вопросами народного образования в районе.
- Почему же вы не высказали свою просьбу на бюро?
- Я полагал, вы как секретарь можете самостоятельно решить этот вопрос.
- Ничего вы не полагали, - с необычной резкостью и прямотой сказала Федотова. - Вы достаточно умны и… и хитры, чтобы в такой момент во всеуслышание заявить об этом. Советую вам впредь никогда не искать окольных путей к цели. Идите прямо. Так, правда, трудней, зато короче и, главное, честней.
Ничего подобного от этой женщины Богдан Данилович не ожидал. Промолчать он не мог, это значило бы признать ее правоту и превосходство. Обострять и углублять конфликт ему тоже не хотелось. Надо было отступить, не теряя достоинства и не оставляя следов. Но как? Богдан Данилович долго усердно продувал и выколачивал мундштук. Федотова, понимающе улыбнувшись, отвернулась от Шамова. Загнула уголок книжной страницы, захлопнула книгу и сунула ее в полевую сумку. Одернула гимнастерку. Не глядя на Шамова, сказала негромко, вроде бы сама для себя:
- Если все время думать только о себе, может создаться мнение, что ты и есть земная ось. Все вокруг тебя и все для тебя. А ты для кого? Так незаметно можно оказаться лишним человеком. Никому не нужным. Это, по-моему, самая страшная трагедия в жизни.
- В мой огород камушек? - встопорщился Шамов.
- Ваш забор таким камушком не прошибешь.
- А вам очень хочется прошибить?