Однако просить и уговаривать никого не пришлось. Колхозники разбились на группы - по два к ситу, по четыре - к "горке". Установили очередность, и задребезжали силантьевские сита, заскрипели "горки". Шесть суток без перерыва работали люди на ледяном ветру. Очищенное зерно ссыпали на брезент в кучу. Она росла медленно, но все же росла. Вокруг нее всегда толпились колхозники. Они черпали пшеницу горстями, мяли зерно, нюхали его, пробовали на зуб и бережно ссыпали обратно.
Девчата дыханием грели коченеющие руки. Когда же из онемевших пальцев выпадали лопаты, они убегали погреться, а к ситам становились другие.
Пустели амбары. Кой у кого потемнели обмороженные на ветру щеки. И чем меньше оставалось неотвеянных отходов, тем мрачнее становились люди. Собравшись в кружок, старики и инвалиды сосали цигарки, недовольно ворчали:
- Если каждый колхоз по столь даст - невелика подмога.
- Без хлебушка не повоюешь.
- С пустым брюхом уснуть-то трудно, не то что воевать.
- Что же делать?
И тогда случилось неожиданное.
На рассвете к амбару подошел Силантьевич. Он тянул за собой санки, на которых лежал небольшой, туго набитый мешок. Все побросали работу, уставились на старика. А он зачем-то снял шапку, переступил с ноги на ногу и глухим от волнения голосом заговорил:
- Люди… Товарищи… С довоенных лет берег этот мешочек зерна. Думал: придет сын с фронта раненый - старуха его блинами да шанежками попотчует. Да, видно, не до блинов сейчас. Примите вот… до общей кучи.
Не успел. Силантьевич оттащить пустые саночки, а к куче уже подошла правленческая сторожиха - бабка Демьяниха, прижимая к груди узел с зерном.
- Не обессудьте, родимые. Больше нет. Чем могла. Сами на картофи до лета пробьемся.
Словно из-под снегу вынырнула курносая девчушка в непомерно больших валенках. В озябших руках держала она блюдо, полное крупных золотистых зерен.
- Откуда это у тебя? - спросила Настасья Федоровна.
- Мы с Васькой осенью колосков насобирали. Сами на жерновах ободрали. На кашу. Возьмите. Пусть папке там блинов напекут. Мамка говорит, он их стра-асть любит…
И потянулась живая цепочка людей с кошелками, саночками, сумочками. У себя, у детей, у больных и у сирот отнимали они хлеб и несли его в общую кучу, которая за один день увеличилась вдвое.
- Вот оно как обернулось. Видишь, - говорила Настасья Федоровна счастливому Степану. - Посмотри-ка на них. Все какие-то праздничные, довольные. Целую гору отходов перебрали. По зернышку складывали. Сейчас им все по силам. Скоро ведь победа. Ох, скоро!
Степан слушал Ускову, смотрел на колхозников и еле сдерживал слезы. "Сибиряки. Родные, русские люди. Какое счастье, что я их сын".
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
1.
И снова пришел март - первый весенний месяц. Он принес победные вести с фронтов великой войны. Красная Армия наступала. На юге, и на севере, и на западе. Неудержимо и стремительно. Город за городом, район за районом очищались от врага Южная Украина, Прибалтика, Карелия. Ни гигантские оборонительные укрепления, ни буйно разлившиеся Днестр, Умань, Прут - ничто не сдерживало натиска советских войск. А впереди людям виделись новые наступления и победы, близкий конец жестокой войны.
Обычно ранняя весна в Сибири бывает и вьюжной и морозной. А с первых дней марта сорок четвертого в небе стало показываться такое яркое, веселое солнце, что бледные лица людей невольно расплывались в улыбках.
Звенели прозрачные сосульки, падая с крыш, сверкали лужи на солнцепеках. От их нестерпимо яркого блеска слезились глаза. Воздух напитался теплом и влагой и как будто потяжелел.
Но сибирская зима крепка на ногах. Ее запросто не сковырнешь. Схватилась она с весной бороться - и ну друг друга пересиливать. А в природе от этого началась невообразимая кутерьма. За одни сутки погода менялась по нескольку раз.
С утра было светло и морозно. Тонкий лед под ногами похрустывал. Пахло свежеразрезанным арбузом.
В полдень в валенках уже не пройдешь. Да и полушубок плечи давит. Старики расселись по завалинкам да скамеечкам, кости на солнышке греют.
А к ночи столбик термометра стремительно покатился вниз. Загудел ветер. Повалил холодный мелкий снег, и к полуночи такая метель разыгралась - свету не видать. За одну ночь сантиметров на десять снегу подвалило. На рассвете ветер утих, метель угомонилась. Над белой землей опять взошло красное солнце. Под его лучами пушистый снег вспыхнул и засверкал искрами. Выше поднялось солнце, и зазвенела капель, по-ребячьи невнятно залопотали крохотные ручейки. Снег потемнел и осел. Сырой ветер лениво пополз по улицам, царапая брюхо о твердый наст.
Но к вечеру опять похолодало. Огромные лужи покрылись ледяной корочкой. Такая гололедица, что и у кованой лошади копыта разъезжаются. Небо затянула серая мгла. Погасли звезды, провалился в мутную зыбь месяц. И снова посыпал снег.
Вот так и тягались зима с весной, пока однажды солнце не припекло и не растопило сразу ледяной панцирь земли. С крыш хлынули целые потоки. По дорогам ни на санях, ни на телеге не проехать. Черные завалины дымились паром. Оглашенно орали воробьи, лаяли собаки, кричали мальчишки, топая по лужам. Коровы и лошади ожесточенно чесались о заборы, роняя клочья вылинявшей шерсти.
А люди? Людям вдруг стало тесно и душно в комнатах. Валом повалили на улицы. Парни - шапки набекрень, куртки нараспашку, подставляют ветру раскрытую грудь. Девушки - полушубки долой. Самодельные жакеты не давят плеч, не скрадывают фигур.
Сошлись у ворот ермаковского дома одноногий Лукьяныч с Донатом Андреевичем и, как водится, заговорили о погоде.
- Шибко рано весна ноне заявилася, - начал Лукьяныч.
- Ранняя весна, что шкодливый ребенок. Никогда наперед не знаешь, чего она выкинет. Разворошит все, раскидает. Сам черт не разберет. А потом круть хвостом и до свиданья. Расхлебывайте сами.
Лукьяныч подхватил:
- Это точно. И люди, и зверье ровно ошалели. Ко мне вчерась вечером знаешь кто во двор пожаловал? Волк! Собака-то у меня околела, вот он и - в гости. И надо было мне в эту самую минуту во двор нырнуть. Только соскокнул с крыльца, а он тут как тут. Раззявил пасть - и на меня. Хорошо, у меня нервы, как тяжи. Опять же на войне побывал, всяким приемам обучен. В молодости я сорок приемов джитсы знал. Давно не занимался этим, а приперло - сразу вспомнил. Шмякнулся на спину, а ему в пасть деревянную ногу сунул. Он хап ее, да зубы-то и завязил. А я его промеж ушей костылем хрясь. У него искры из глаз сыпанули. Я еще раз. Он взвыл и ходу. Был бы у меня костыль потяжельше, я б сейчас из волчьей шкуры шапку кроил. И чего его в мой пустой двор занесло?
- Испытать надумал.
- Чего испытать?
- А что ты про него сочинять будешь. За этим он к тебе во двор и наладил.
- Скажешь, - добродушно засмеялся Лукьяныч. - От сынов весточка есть?
- Вчера получили от Вовки. Старший сержант теперь. Они после передышки в самое пекло угодили. На Первый Украинский. Первыми через Днестр перемахнули. Первыми на границу с Румынией вышли. Моих-то там заговоренными прозвали. Такой бой на переправе довелось принять - читать страшно. А они и царапинки не получили, и машина целехонька. Сейчас на отдыхе. Готовимся, говорят, к летнему наступлению. - Тяжело вздохнул, понурился. - Да, как ни крути, а скоро лето. Фрицы летом-то вдвое лютей. Сколько еще людей погубят! Хоть бы чертовы союзнички подмогнули.
- Подмогнут они. Мне Василь Иваныч так говорил: дожмем Гитлера до точки, когда из него сусло брызнет, тогда и союзнички приспеют.
- Похоже, так оно и будет.
2.
В конце марта в Доме культуры состоялся районный слет колхозниц. Федотова сделала доклад, ударницам выдали грамоты и премии. Торжество завершилось концертом.
Степан, как говорили друзья, был в ударе. Он так и сыпал остротами и шутками. Вот он объявил, что Зоя Козлова прочтет отрывок из "Василия Теркина". Но едва исполнительница вышла на сцену и, прижав руки к груди, поглубже вздохнула, как за ее спиной послышался голос Степана:
- Одну минуточку.
Зоя недоуменно смотрела на Степана, а он, как ни в чем не бывало, подошел ближе и, даже не взглянув на нее, обратился к публике.
- Извините за нарушение порядка. Но мне хочется вместе с вами отметить одно важное событие. Сегодня нашей уважаемой Зое Владимировне исполнилось двадцать два года. Позвольте за вас и за себя от души поздравить именинницу, пожелать ей счастья, здоровья, ну и… Пусть исполнятся все ее желания.
Степан с поклоном протянул Зое маленький букет живых цветов. В зале на мгновение воцарилась тишина, а потом загрохотали аплодисменты, полетели выкрики:
- Поздравляем!
- Хорошего жениха!
- Поцеловал бы ее за всех!
Зоя прижала цветы к груди и зажмурилась. Ничего подобного она не ожидала…
После концерта Степан подошел к девушке. Взял ее за руку.
- Пойдем погуляем, Зоя. Сегодня такая ночь! Одевайся, я подожду на улице. - И ушел, не ожидая ответа.
Хрустел под ногами тонкий ледок. Падали с крыш сосульки и с веселым звоном разбивались вдребезги. Воздух ядреный и вкусный. Кое-где в проталинах чернела земля. Она еще твердая, холодная и неживая, покрытая хрупкой ледяной корочкой. Серый ноздреватый снег тускло поблескивал. Голые деревья с обледенелыми ветвями. Темные, слепые дома. Черная дорога. И над всем этим - прозрачное и бесконечно глубокое небо. Оно притягивало взор. Хотелось смотреть и смотреть в бездонную глубь Вселенной.
Степан и Зоя, запрокинув головы, напряженно вглядывались в мерцающую россыпь звезд, удаленных от земли на тысячи, на миллионы световых лет.
- Где-то я читала, что, когда человек смотрит в ночное небо, ему становится жутко: до того он мал и беспомощен перед Вселенной.
- Почему беспомощен? - Степан загорячился. - Давно ли воздушный шар был диковинкой. А сейчас? Вот придумаем такие самолеты, что махнем "вокруг шарика". А то и на Луну.
- Зачем тебе Луна?
- Как зачем? Человек должен все узнать! Всю природу подчинить себе, всю ее заставить служить своим интересам. Когда он научится повелевать природой, ведь тогда…
- Тогда он все-таки останется прежним человеком. Хрупким и чутким. У него будет то же сердце, мягкое, Отзывчивое, горячее…
- Как у тебя, - он взял ее за руку.
Зоя слабо пошевелила пальцами.
- Степа.
- Что?
- Как ты узнал, что у меня сегодня день рождения?
- Я о тебе все знаю.
- Интересно, что же ты еще знаешь?
- Что? - Он вдруг засмеялся. - Вот, например, знаю, что у тебя на правом сапоге прохудилась подметка. Вода туда попадает. Знаю, что ты поссорилась со своим директором…
- Степа!
- Что Степа? Могу продолжить…
Она вдруг заступила дорогу. Совсем близко было ее лицо. Тихо-тихо, одними губами она сказала:
- Спасибо, Степа.
- Тебе спасибо…
- За что?
- За то, что ты рядом… И ты такая…
Легонько похрустывал под ногами ледок. Они медленно шли серединой пустой улицы.
- Какой я счастливый!
- А ты знаешь, что такое счастье?
- Знаю. Окончил десятилетку, получил аттестат - счастье. Избрали секретарем райкома, доверили - опять счастье. Спасли скот в "Новой жизни" - тоже счастье! А вот сегодня… Сегодня такое счастье: самое счастливое…
- Разное оно, счастье, бывает… Я как-то увидела березку. Одинокую. Посреди большой поляны. И вот представь… Всходит солнце. Со стороны восхода листья розовые, а с другой - темно-зеленые. Березка трепещет. И кругом все удивительно яркое и чистое…
- Когда это было?
- Прошлым летом, когда мы с агитбригадой…
- Заинька… - Степан потянулся к девушке. Она тихо отстранилась и спросила:
- Который час?
- Не знаю. У меня нет часов. Были, отец подарил, да променяли на хлеб. Не надо об этом.
- Конечно, не надо. Все получается как-то само собой. О чем бы ни заговорил - все о войне… Вот, говорят, пожилые люди любят вспоминать юные годы. Мы постареем и тоже будем вспоминать о юности. А значит… о войне…
- А я, знаешь, о чем думаю, Зоя? - Степан глубоко вздохнул. - Война кончится, и ты уедешь в свой Ленинград. И все позабудешь. И Сибирь, и… эту ночь.
- Нет, Степа.
- Нет?
- Нет.
Где-то в недоступной человеческому взгляду глубине Вселенной умирали и зарождались новые миры. Земля летела сквозь миллионолетья, описывая еще один, кто знает какой уже, круг. На западе по-прежнему пылала война. Люди умирали. Плакали от боли, от горя и от счастья. Здесь тоже жили по законам войны. Редко ели досыта, мало спали, работали до полного износа. Но и на самой войне, в ее аду, любовь была неистребима…
Сейчас эти двое не думали ни о войне, ни о хлебе, ни о завтрашнем дне..
- Степа.
- Что, Зайка?
- Унеси меня куда-нибудь далеко-далеко. В тридевятое царство…
Он подхватил ее на руки и понес.
- Пусти. Я тяжелая.
- Сейчас я позову Сивку-Бурку, и он умчит нас в дремучий лес.
- Тебе тяжело.
- Держись крепче. Лужа… Вот и берег… Помнишь?
И вижу берег очарованный
И очарованную даль…
- Нравится Блок?
- Нравится. Вообще-то я не очень разбираюсь в поэзии. И, наверное, не смогу объяснить, почему мне нравится стихотворение. Но начну читать стихи - и как-то сразу полегчает на душе. Хочется поговорить с кем-нибудь откровенно. Понимаешь? И хочется быть лучше, умней и, ну как бы тебе сказать, чище, что ли…
- А ты сам давно пишешь стихи?
- Наверное, лет с десяти. Сначала писал тайком. А в шестом классе сочинил стишок про свою учительницу. Была у нас историчка. Занудливая такая. Все ее не любили. Вот я и сочинил что-то сатирическое. Меня обсуждали на педсовете, чуть из школы не исключили. А отец такую порку задал - до сих пор бока чешутся.
- Тернист поэта путь, - сквозь смех проговорила Зоя.
- Верно, - подхватил Степан, - зато это путь в гору.
- А знаешь, как бывает в горах. Думаешь, поднимусь на эту вершину и буду выше всех. А заберешься, оглянешься кругом - хребты куда выше твоей горушки. И надо на них карабкаться. А чем выше поднимешься, тем больше вокруг невидимых ранее вершин. Выбирай самую высокую и шагай к ней.
- Вот я и шагаю к тебе.
- Я рядом.
- Нет. Я ведь понимаю. Мне до тебя далеко. Шагать да шагать. Но я дойду.
Они сели на скамью в пустом и голом сквере. Зоя положила голову на плечо Степана, закрыла глаза. Степан гладил ее пышные, мягкие волосы, приговаривая:
- Зайка, Зайка… какая ты…
- Какая?
- Солнечная.
- Степа, сочини стихотворение обо мне. Сейчас же.
- Можно и сейчас.
Степан задумался. Помолчал. Медленно произнес:
На губах твоих
зорька скрывается.
И когда улыбнешься ты,
Над землею
рассвет занимается,
Расцветают в лугах цветы.
- Ну как?
- Очень плохо, - рассмеялась Зоя, - кажется, не быть тебе поэтом, Степа.
- Я об этом и не мечтаю. Самое лучшее быть комсомольским работником. Не жизнь, а водоворот. И ты - в самой воронке. Вертись и вертись, как вечный двигатель…
- Понимаю. За то и люблю тебя, товарищ вечный двигатель.
- Скажи еще раз это.
- Люб…
Он не дал договорить…
Как ни долги мартовские ночи в Сибири, а им все же приходит конец.
Степан проводил Зою до дверей гримировочной, где по-прежнему жили Козловы.
- До свиданья, Зоенька.
И ни шагу друг от друга!
Текут минуты.
Светлеет небо на востоке. Крадется по земле рассвет.
…Зоя разулась у порога. Прошла за перегородку из фанерных щитов и сразу увидела мать: та сидела на топчане, обхватив руками худые колени. Девушка подошла к ней, потерлась щекой о горячую щеку.
- Почему не спишь?
- Тебя жду.
- Я не маленькая, не потеряюсь.
Мать погладила ее по голове.
- От тебя табаком пахнет.
- Он же курит, - не думая, сказала она.
- Кто? Степан?
- Да… А ты откуда знаешь?!
- Он, по-моему, хороший мальчик и любит тебя.
- Мальчик. Он уже третий год секретарь райкома комсомола. Он…
- Знаю, знаю. Война всех сразу сделала взрослыми. Слава богу, что это он. У меня отлегло от души. - Помолчала, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. - Вот так когда-нибудь ты уйдешь от меня совсем. Не спорь. Такова жизнь. Вечером приходила Лидия Алексеевна поздравить тебя с днем рождения. Долго ждала. Мы с ней о Ленинграде, о Ленинграде. Скоро, говорит, эвакуированным разрешат возвращаться. Ты не рада?
- Почему же? Рада.
- Он ведь не ленинградец.
- Я пока ни о чем не думаю. Ни о чем. Я… я счастливая. Ах, мама, мама!
- Ты уже большая девочка, Зоя, и, конечно, понимаешь. Мне бы не хотелось, чтобы ваши отношения…
- О чем ты, мама?
- Прости меня.
- Если б ты его знала. И он так любит, так любит…
- Ну и слава богу. О чем же ты плачешь?
- Просто так.
- Ложись-ка спать. Совсем светло. Ложись.