3.
Степан торопливо вышагивал, размахивая руками и напевая. Скользил на обледенелых тротуарах, прыгал через лужи, перемахивал канавы. Он мог бы вот так без устали шагать и шагать. Все равно куда.
Впереди показалась подвода. Она медленно двигалась серединой дороги. За подводой шла корова. Степан был уже далеко, когда лошадь свернула к воротам и бодрый голос прокричал:
- Н-но! - И уже за воротами: - Анна! Анна!
В утреннем прозрачном и стылом воздухе долго еще слышались два голоса: мужской - чуть хрипловатый, важный, снисходительный, и женский - грубый и заискивающий.
- Принимай, Анна, новую кормилицу.
- Эка красавица! Породиста. Иди сюда, голубушка, иди. Ну, хозяин, золотая у тебя голова! Много ль молока дает?
- Сейчас двенадцать, а с новотелу по девятнадцать.
- Батюшки! Да прежняя-то наша против этой коза. Теперь, Богдан Данилович, будет у тебя и молочко, и сметанка, и деньжонки.
Пока Степан добирался до дому, совсем рассвело. Мать уже хлопотала у русской печи.
- Мойся, сынок, я тебе дерунов испеку.
Он съел несколько дерунов, выпил стакан молока. Вытер губы, поднялся и - к двери.
- Куда ты? - удивилась мать. - Ни свет ни заря. Ложись-ка, сосни хоть капельку.
- Не.. Пойду в райком. Пока.
Секретарский кабинет вдруг показался ему низким и темным. Воздух спертый, тяжелый. Степан распахнул форточку. В комнату потекла струя свежей прохлады. Подставил под нее голову. Несколько раз глубоко вздохнул. Прошелся по кабинету. "А ведь жили же мы в разных концах земли. За тысячи километров. Жили и ничего не знали друг о друге. А вот встретились и… Могли ведь и не встретиться. Неужели бы мы не встретились? Встретились! Обязательно!"
- Хватит вышагивать, - приказал себе Степан.
Подсел к столу. Вынул из сейфа большой конверт, облепленный черными сургучовыми печатями. С хрустом сломал их, вскрыл пакет, вынул оттуда кипу бумаг. Это были постановления обкома комсомола. Верхнее - о проведении областного декадника по ремонту тракторов и сельхозмашин. Прочтя его, парень задумался: "Плохо с ремонтом. Вся беда в запчастях. Да и трактористы молодые, никакого опыта. Если сейчас не поднажать - завалим посевную. Бумагами тут не сдвинешь. Надо поехать в МТС. Создадим фронтовые бригады на ремонте. Все разъедемся. Я отправлюсь в… А почему обязательно я? Можно послать инструктора. Десять дней! Черт побери. Это же целая вечность. Десять дней, десять ночей. А вечером договорились встретиться… Эх, ты… Но почему первый секретарь сам должен всюду бывать? И здесь немало дел. Пошлю инструктора. Пускай привыкает к самостоятельности. А я… я буду прогуливаться с любимой и руководить по телефону?.."
Степан вынул кисет, сердито шмякнул его на стол. "Надо же додуматься до такого!"
Райком ожил. Тяжело захлопала входная дверь, впуская ранних посетителей.
В кабинет вошел Борька.
- Привет, Степан. Ты куда вечером сбежал? Ждал тебя, ждал, а ты сквозь землю провалился.
- Здорово. Позови-ка Аню Таран. Есть разговор.
Через минуту Лазарев и Таран сидели перед секретарским столом.
- Почитай. - Степан протянул Ане постановление о декаднике и, не дожидаясь, пока она прочтет, заговорил: - Надо нам двинуть в МТС. Поживем там недельку. Пошарим еще по домам бывших трактористов, может, какие запчасти найдем. Создадим фронтовые бригады на ремонте. Сейчас схожу к Рыбакову, пускай даст телефонограммы директорам. А может, и инструкторов своих пошлет нам на подмогу. Как, Аня?
Аня Таран провела ладонью по гладко зачесанным волосам. Глаза у нее серьезные, пожалуй, даже немножко грустные. А лицо строгое. С месяц назад получила известие о тяжелом ранении жениха. Приехать ей в госпиталь не разрешили. Вот и терзается. Каждый день письма шлет. А он молчит: видно, здорово покалечен, боится в тягость быть. Да только Аня своего добьется. Упрямая девушка. Настоящая сибирячка. Не любит шуму. Делает все спокойно и добротно. Никакой работы не чурается. Вот и сейчас, дочитав постановление, спокойно проговорила:
- Я согласна с тобой. Надо ехать в МТС.
- А ты?
- Добро́. - Борька пристукнул кулаком по колену.
- Тогда так. Ты, Аня, поедешь в Рачевскую, Борька в Иринкинскую, а я - в Еринскую. Тронемся после обеда. Я подвезу тебя, Аня. Вот только зайду к Василию Ивановичу, и - порядок.
Он вышел из здания райкома партии и вскоре оказался возле Дома культуры, у крыльца, на котором утром простился с Зоей. Секунду поколебавшись, открыл тяжелую дверь. Вошел. Прислушался. В комнате за фанерной перегородкой было тихо. Степан заглянул туда и сразу увидел Зою. Она спала на топчане. Золотые завитки волос рассыпались по подушке. Лицо спокойно и неподвижно. Серое байковое одеяло сползло с плеч. Степан вдруг почувствовал стыд. На цыпочках подкрался к спящей, приподнял одеяло и прикрыл ей плечи.
Осторожно ступая на носки, вышел. Увидел у порога ее сапоги. Взял в руки, перевернул. Так и есть: прохудились. "Сразу не подошьет - пропадут. И сапожник с нее сдерет тройную плату. Такой жук". Сунул сапоги под мышку и ушел.
Сапожника в будке не оказалось. Пришлось идти к нему домой. Лохматый, заспанный, провонявший табаком и самогонным перегаром, он встретил Степана неласково.
- Чего тебе? - спросил угрюмо.
- Срочное дело, Григорьевич. Надо матери сапоги подбить. Сам уезжаю в командировку. А на улице, видишь, что творится. И в броднях не пройдешь.
Сапожник долго щупал и осматривал сапоги. Кинул их на пол, сказал с зевотой:
- Нет материала, ни кожимита, ни резины.
- Надо найти. Магарыч за мной.
- С тебя дождешься. Где сядешь - там и слезешь. - Сапожник смачно сплюнул сквозь зубы. - Ладно, подобью кожимитом. По две красненьких за сапог. Чего скислился? По дружбе. С кого другого вдвое бы слупил. А ты все же сын однополчанина. Целый год с твоим батькой в одном окопе мокли. Считай, что сродственниками стали. По-родственному и беру.
- Латай. Я посижу, покурю.
Через час "отремонтированные" Зоины сапоги стояли на прежнем месте у порога. В одном голенище торчал свернутый треугольником листок бумаги. На нем написано:
"Зайчонок! Уезжаю в Ерино на целых десять дней!!! Заходил проститься, а ты спишь. Засоня. Целую. Вечный двигатель".
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
1.
Весна слизнула снег с земли, и человеческому глазу открылась неприглядная картина нужды и запустения. Деревни тонули в грязи. Были такие улицы, что по ним и верхом-то с трудом проберешься. Дома покосились и вроде бы съежились от непогоды, линялые наличники, оборванные ставни, стекла в заплатках. Ворота на подпорках держатся, заборы полегли, провалились крыши. На полях вдруг обнаружились брошенные или забытые впопыхах колеса, бороны и даже тракторные сеялки. Босые, озябшие ребятишки рыскали по полям в поисках прошлогодней картошки, турнепса, колосков. Голод сделал их находчивыми. Они зорили птичьи гнезда, били грачей, ели корневища камыша и всякую зелень. Рядом с ребятней по черным топким полям, грустно мыча, бродили буренки, пеструхи, чернушки, медленно переставляя клешнятые копыта.
Весна всегда приносит людям новые заботы и хлопоты. Весенний день год кормит. Это знают все.
От зари дотемна гудели кузнечные меха, бухали кувалды о звонкие наковальни, лихо выбивали дробь молотки. В чадных кузницах варили, ковали, паяли, готовя к севу инвентарь.
Старики засели по домам. Латали сбрую, вили веревки, строгали оглобли, гнули дуги.
Мальчишки возили на поля навоз и золу. Женщины очищали, протравливали семена.
А над набухшей землей, бодря людей, плыл гул машин. Это трактористы в последний раз опробовали моторы, чутко вслушивались в их размеренный перестук.
Опустели деревни. Колхозники перебрались в поле. Там запестрели целые таборы. Люди и машины готовились к севу, как к штурму. И как перед наступлением, настроение у всех было приподнятое, голоса звучали задорно.
И хоть эта весна как будто ничем не отличалась от весны сорок третьего года - так же не хватало семян, рабочих рук, горючего, так же выехали уполномоченные в села, так же распухали телефонные провода от напора телефонограмм, распоряжений, указаний, теми же крупными черными заголовками пестрели газеты, а репродукторы, дребезжа и захлебываясь, кричали: "Сев! Сев! Сев!", - люди были настроены по-иному.
Казалось, все самое тяжелое уже позади. Еще один рывок, одно напряжение всех сил - и долгожданная Победа ступит на нашу землю. И в преддверии этой великой Победы люди работали, как воевали, не щадя себя.
Тысячи плугов стальными лемехами резали мягкую чернь земли. Надрывая чугунное нутро, отплевываясь сгустками черного дыма, ползли по полям трактора, налегая на постромки, натужно храпели лошади. Медленно тянули зубастые бороны коровы. Золотым дождем лилось в землю зерно…
Битва за хлеб продолжалась…
2.
Колька Долин заглушил мотор. "Опять свечи барахлят". Выскочил из кабины. К нему тут же подошла молоденькая прицепщица. Спросила озабоченно:
- Что там, Коля?
- Сейчас, сейчас, - успокоил он девушку. Проворно вывинтил, продул и протер ветошью свечи. - Ну, вот и все. Сейчас попробую.
- Смотри, кто-то идет!
Колька оглянулся. К ним в ходке подъезжал солидный немолодой человек в пальто и кепке. Его лошадь глубоко увязала в пахоте. Он сердито понукал ее, стегал кнутом и вожжами. "Мог бы и пешком дойти, - неприязненно подумал Колька, - от дороги сотня шагов". Остановив коня, Шамов, не здороваясь, строго спросил:
- Кто тракторист?
- Я. - Колька сделал шаг вперед.
- Почему стоите? - грубо закричал Шамов.
Колька ощерился было, но вдруг, к удивлению прицепщицы, растерянно пожал плечами и запричитал:
- Такая неприятность, товарищ уполномоченный. Главная контргайка, которая колесо к мотору прикрепляет, потерялась. Ищем, ищем ее - и никак. А без контргайки куда двинешься? Сразу колесо свалится. А без колеса…
- Какого же черта вы подле трактора торчите? "Ищем". Вижу, как ищете. В жмурки играете! Кто у вас в колхозе уполномоченный?
- Не знаю. Он раза два приезжал…
- Черт знает, что такое. - И Шамов дернул за вожжи. Выехав на дорогу, погнал коня рысью.
Нет, сегодня ему кругом не везло. Накануне сева Богдан Данилович заболел: очередное обострение радикулита. Без него прошло бюро по распределению уполномоченных. Шамова никуда не "закрепили". Все складывалось хорошо. Но вот вчера сообщили, что на днях к ним приезжает заведующий отделом агитации и пропаганды обкома партии. Шамов забеспокоился. Пришлось на время забыть о болезни. В разгаре сева лучше всего предстать перед начальством небритым, в запыленной стеганке, с хриплым голосом и красными от бессонницы глазами. А коли так, надо отправляться в командировку. Свое "турне" Богдан Данилович решил начать с колхозов Иринкинской зоны. Во-первых, потому, что там был Рыбаков, и представитель обкома наверняка пожалует туда, а во-вторых, потому, что это самый отдаленный угол района, самая отсталая МТС.
С Рыбаковым они встретились у околицы Иринкино. Василий Иванович верхом ехал на поле. Съехались, остановили лошадей. Приподняв рукой кепку, Богдан Данилович степенно поздоровался.
- Выздоровел? - спросил Рыбаков вместо приветствия.
- Оклемался немного. Сейчас не до болезней. Решил объехать колхозы МТС. Помочь пропагандистам и агитаторам подтолкнуть культурно-массовую работу. Ну и сам, конечно, буду выступать с докладами о текущем моменте. Думаю, вы не будете возражать?
- Давай.
- Начну с дальнего угла, с "Новой жизни".
- Хорошо.
Шамов уже хотел попрощаться, но Рыбаков вдруг спросил:
- Как же ты, районный пропагандист, мог додуматься до такого? Сдал колхозу дохлую коровенку, а в обмен взял лучшую корову хозяйства!
- Во-первых, я полагаю, здесь не место для подобного разговора. А во-вторых, я имею официальное разрешение райзо. Да и вас неверно информировали о существе обмена. Видите…
- Вижу, - грубо оборвал Рыбаков. - Со всех трибун выступаешь ты вроде бы как коммунист, а поступаешь… Смотреть стыдно. Кончим сев, будет о тебе особый разговор.
- Вы просто не в курсе дела, - подавляя злость, как можно спокойнее заговорил Шамов. - Я же не самочинно решил. Я советовался с Тепляковым, и с председателем…
- Надо бы с совестью своей посоветоваться. С партийной совестью, если она у тебя осталась. - Рыбаков крутнул коня, кинул через плечо. - Вернешься, сразу же отведи корову в колхоз. - И ускакал, обдав Шамова комьями грязи.
Богдан Данилович вынул носовой платок, стер грязь с лица. Длиннопалые тонкие руки его дрожали. "Сволочь, - выругался он про себя. - Сам-то…" Со злости так стегнул лошадь, что она от неожиданности присела на задние ноги и, сделав прыжок, понесла вскачь.
Поостыв немного, Шамов принялся убеждать себя, что ему наплевать на этот разговор и на самого Рыбакова. Скоро у этого праведника земля уйдет из-под ног. Недавно Шамов слышал о нем такое… Может, это и сплетня, да дыму без огня не бывает. Посмотрим тогда, кто будет смеяться последним. Шамов заставил себя улыбнуться, но от этого ему легче не стало.
Поэтому Богдан Данилович и подвернул к стоящему у дороги трактору, поэтому и с ходу накричал на молодого тракториста и погонял сейчас коня, чтобы поскорее встретиться с уполномоченным и, распушив его, сорвать клокотавшую внутри злобу.
Уполномоченного в правлении не оказалось.
- Уехал с Новожиловой в шестую бригаду, - ответила сторожиха.
За три года работы в райкоме Богдан Данилович объездил далеко не все колхозы района. Но там, где он хоть раз побывал, у него появлялось постоянное место ночлега. В "Новой жизни" таким местом был дом кузнеца Клопова.
- Я поеду на квартиру, отдохну с дороги. Придет кто-нибудь из начальства - прибежишь за мной, - усталым голосом сказал он сторожихе.
Клопов встретил гостя у ворот своего дома, радушно заулыбался.
- Проходите в избу. Располагайтесь. Я распрягу коня, сенца ему подкину. Скоро Ульяна придет, баньку расстарается. С дорожки-то оно хорошо с веничком поиграться.
- Балуете вы меня, Артем Климентьевич.
На крыльце Богдан Данилович остановился. Побледнел, болезненно сморщился. Вот такой же ивовый коврик сплел однажды Вадим. Прошло полтора года, как ушел он из дому, и за все это время - ни одной весточки. Стороной доходили до Богдана Даниловича слухи о сыне. Будто окончил он артиллерийское училище и за полгода дослужился до командира артдивизиона. Не дотянет он до победы. Таких не милует смерть. А если и жив останется - не вернется. Луизин характер, Луизин… На миг увидел васильковые глаза. Кроткие, но неумолимые. "А-а, черт!" - Шамов решительно наступил грязным сапогом на новенький ивовый коврик.
Шамов скинул плащ и стеганку, снял сапоги у порога. Прошел в горницу. Внимательно огляделся. "Полгода не был я здесь, а сколько новых вещей появилось с тех пор. Вот эта швейная машина и этот ковер, даже гобелен! Хороша штуковина. Заграничная. Умеет наживать мужик".
Привольно развалившись на диване, Богдан Данилович закурил. Медленно, с наслаждением посасывал длинный янтарный мундштук. Захотелось полистать какую-нибудь книгу. Пошарил взглядом по горнице - книг нигде не видно. Этажерка забита какими-то свертками, мешочками, баночками. Богдан Данилович смежил желтоватые веки и так пролежал до прихода хозяина.
Тот вошел сторожкой, неслышной походкой. Заметив лежащего гостя, на цыпочках попятился было, но Богдан Данилович открыл глаза и ободряюще проговорил:
- Заходите. Я не сплю. Просто устал.
Артем Климентьевич присел на краешек дивана и принялся набивать трубочку.
- Я тоже замаялся. Первый день сегодня дома. Весь месяц из кузни не вылезал. Думал, и не выйду оттуда. Года не те, чтоб от темна дотемна молотком махать. Опять же подумаю: ежели мы, старики, из упряжки вылезем, кто же воз повезет? Бабы да ребятишки? Они и так замучились. Как ни тяжело, а иди в упряжке. - Прикурил. Пыхнул крепким дымком, - Вы к нам уполномоченным?
- Нет. У вас же есть уполномоченный? Федотов. Бывший комбат.
- То-то и оно, что бывший, а командует как настоящий. И чтоб ему не перечили. Чуть что - горло перегрызет. О господи, когда это кончится? Всяк на тебя шумит, всяк тобой помыкает…
- Уж так всякий вами и помыкает?
- Да ведь ежели говорить откровенно, культурных да обходительных я, окромя вас, никого не видел. А у меня немало разных начальников погостевало.
- Умеете вы жить, Артемий Климентьевич, - с легким восхищением заговорил Шамов. - Дом - полная чаша. А упрекнуть вас не в чем. Все своим трудом добываете.
- Кабы все это понимали. А то ведь…
Вошла Ульяна. Сразу захлопотала над самоваром, забегала по кухне, загремела посудой.
За обедом старик и гость выпили по стопке крепчайшей домашней настойки. Шамов с удовольствием похлебал щей, таких жирных, что оброненная на стол капля мгновенно застывала, как воск; съел целую сковородку жаренных в сметане карасей, напился чаю с топленым молоком.
Не вставая из-за стола, мужчины закурили. Богдан Данилович ощупывал взглядом статную фигуру Ульяны, которая крутилась волчком, прибирая со стола. Ему все время хотелось погладить женщину или ущипнуть ее. Но рядом был Клопов.
- Что-то меня в сон кинуло, - извиняющимся голосом проговорил Богдан Данилович, поглаживая ладонью выпуклый, словно отполированный, череп. - С дороги, видимо. С вашего разрешения пойду прилягу на диван.
- Усталость всегда сон нагоняет. Ложитесь.
Шамов прилег да сразу и заснул. Проспал до тех пор, пока за ним не пришли из правления.
- Все приехали, - сообщила посыльная.