Марк Слоним делает вывод: "Маяковский был кремлевским поэтом не по назначению, а по призванию. Он забыл, что поэзия не терпит заданных тем, и решил не только стать выразителем революции, но и сотрудником и бардом революционной власти. Он действительно "состоял в службах революции", он действительно отдал свое перо правительству… Он всерьез считал себя бардом революции и чванился и своей поэтической силой, и громоподобным своим голосом, который, казалось ему, раздается в унисон с раскатами революционной бури… Легковесна и непрочна слава Маяковского…"
И одна из последних серьезных оценок Маяковского принадлежит Юрию Карабчиевскому. В своей фундаментальной работе о поэте он отмечает:
"За двенадцать лет советской власти Маяковский написал вдесятеро больше, чем за пять предреволюционных лет. Он был не просто советским поэтом, он в любой данный момент был поэтической формулой советского быта, внешних и внутренних установок, текущей тактики и политики. И однако же то главное дело, которое он ставил себе в заслугу, не было выполнено, не было даже начато. Время свое он не отразил и не выразил.
В 40–50-е годы мы страстно читали его стихи, знали наизусть половину поэм, но что мы знали о времени? Это теперь мы можем дополнить его строки тем фоном, тем подлинным вкусом и запахом времени, который нам сообщили другие.
Время выражается только через личность, только через субъективное восприятие. Объективного времени нет. Маяковский же… Странно произнести. Между тем это очевидная истина. Маяковский личностью не был. Он не был личностью воспринимающей, он был личностью оформляющей, демонстрирующей, выдающей вовне, на-гора.
Поэзия -
это сиди и над розой
ной…
Для меня
невыносимая мысль,
что роза выдумана
не мной.
Я 28 лет
отращиваю мозг
не для обнюхивания,
а для
изобретения роз…
Он не был поэтом воспринимающим, он был поэтом изобретающим. То, что он сделал, – беспрецедентно, но все это – только в активной области, в сфере придумывания и обработки. Все его розы – изобретенные. Он ничего не понял в реальном мире, ничего не ощутил впервые…"
Тома произведений Маяковского на четыре пятых заполнены "потоком пустых версификаций", констатирует Карабчиевский.
Но это не последнее слово о Маяковском. Спор продолжается и будет вестись долго. Велик – не велик. Содержательный или пустопорожний. Лирик или агитатор… Пусть рассудит Время. И пусть профессора уймутся и снимут "очки-велосипед". Лучше поговорим снова о женщинах…
XIV
Всем интересно узнать, как сложилась дальнейшая судьба главных возлюбленных Маяковского – Лили Брик, Элли Джонс, Татьяны Яковлевой и Вероники Полонской после трагического 14 апреля 1930 года.
Начнем с американской "героини романа". "Невенчанная жена" Маяковского, как ее назвал кто-то из журналистов, Элли Джонс вышла замуж. Закончила университет и до ухода на пенсию учительствовала – преподавала русский, немецкий, французский языки, много делала для пропаганды русского языка в США, выступала с лекциями о русской культуре. Она собрала библиотеку, в которой есть все посвященные Маяковскому книги, изданные в США, зарубежные публикации о нем.
Оставила мемуары о Маяковском и передала их дочери – Патриции Томпсон.
Елизавета Петровна Зиберт, она же Элли Джонс и Элизабет Питерс по второму мужу, умерла в марте 1985 года, перешагнув 80-летний рубеж. Она завещала захоронить ее прах рядом с прахом любимого человека – неназванного мужа. Волю покойной выполнила Патриция Томпсон. Прах Элли покоится теперь рядом с останками Владимира Маяковского. Дочь Маяковского – Патриция Томпсон, а по-русски Елена Владимировна Маяковская, всю жизнь страдавшая от невостребованных чувств к отцу, переполнявших ее, теперь успокоилась. Она уже несколько раз приезжала в Москву. До своего первого приезда она заявила в одном из интервью: "Ведь я русская. Я должна побывать в России – это мой долг перед маминой памятью…"
Патриция Томпсон вышла замуж за оперного певца, потомка американцев, создавших в свое время первую конституцию и подписавших ее. Следовательно, сын Томпсон и внук Маяковского – Роджер Шеман – потомок участника американской революции и поэта русской революции. Шутка истории?.. Он адвокат. Занимается охраной интеллектуальной собственности.
Татьяна Алексеевна Яковлева, героиня парижского романа, была недолгой любовью и музой Владимира Маяковского. Как мы уже писали, вышла замуж за виконта дю Плесси. По словам Яковлевой, "он был неотразимо красив, он был знатен, но, представьте, вовсе не богат". После гибели во время войны мужа она второй раз вышла замуж за Алекса Либермана, скульптора, графика и издателя.
Василий Катанян-младший побывал у Татьяны Яковлевой в 1979 году в Америке. Она жила в двухэтажном особняке в центре Нью-Йорка. Эту встречу он описывает так:
"Дверь открывает слуга. Сверху спускается хозяйка. Ей за семьдесят, но выглядит она как женщины, про которых говорят: без возраста. Высокая, красиво причесана, элегантна. Говорит по-русски очень хорошо, голос низкий, хриплый.
Поднимаемся в гостиную – это большая белая комната с белым ковром, белой мебелью. В соломенных кашпо кусты азалий, гигантские гортензии. Я рассматриваю стены, они тесно завешены – Пикассо, Брак, Дали…"
Катанян замечает: "Несмотря на то, что Татьяна Яковлева и Лиля Брик внешне были очень различны и каждая из них обладала неповторимой индивидуальностью, тем не менее чем-то они мне кажутся похожими: отличным знанием поэзии и живописи, умением располагать к себе людей, искусством вести беседу с остроумием, изысканностью и простотой одновременно, уверенностью суждений… Обеим было свойственно меценатство – желание свести людей, которые творчески работают над какой-нибудь одной темой, помочь им участием, создать благоприятные условия для творчества. Обе до глубокой старости сохранили интерес к жизни, любили дружить с молодыми, были элегантны, ухожены, и даже улыбка в их преклонные годы была похожа – не то сочувствующая, не то сожалеющая…"
Андрей Вознесенский, также встречавшийся с Яковлевой-Либерман, дал такой моментальный словесный ее портрет: "Удлиненное лицо и тонкие дегустирующие губы аристократки".
О Маяковском Яковлева говорила охотно и часто цитировала его стихи. Когда разговор зашел о его письмах, она сказала Катаняну: "О, я их держу в сейфе Гарварда, и они увидят свет только после того, как меня не станет…"
Она умерла в 1991 году в возрасте 85 лет.
Незадолго до кончины с ней встретилась писательница Зоя Богуславская. Все тот же особняк в Нью-Йорке. Все та же белая гостиная. "Мы беседуем… – рассказывала Богуславская. – Она о чем-то спрашивает медленным низким голосом, поправляя светлые пряди волос у широкого, скуластого лица. Я рассказываю о новой Москве. Точно изваяние, она сидит неподвижно, слушает. Потом я пойму, что важнейшая составная человеческого таланта Татьяны Яковлевой – ее неподдельный интерес к собеседнику…"
Разговор заходит о Лиле Брик, о сопернице.
"Перед смертью Лиля сама написала мне о том, как Маяковский воспринял известие о перемене в моей жизни, – сказала Татьяна Алексеевна. – И не только об этом. А и о том, как она с досады все перебила в своем доме, когда впервые узнала правду о нас, узнала о стихах мне. Я ответила Лиле на ее письмо, сказав, что абсолютно ее понимаю, оправдываю и только прошу, чтобы она все мои письма Маяковскому сожгла. Она ответила, что тоже меня понимает и оправдывает. Так что перед ее смертью мы объяснились. И простили друг друга… Что вас так удивляет?.."
Интересно сравнить. В своей предсмертной записке Маяковский сожалел, что не выяснил отношений до конца с критиком Ермиловым: "надо было доругаться". А вот любимые женщины Маяковского – настоящие соперницы в борьбе за сердце поэта, – все вспомнили. Вздохнули. И простили друг друга. По-христиански.
И еще о Яковлевой. У нее дочь – Френсин дю Плесси Грей. Писательница. Ее роман "Тираны и любовники" был бестселлером в Америке. Вот и Френсин волнует эта вечная тема: любовь…
Теперь о Веронике Витольдовне Полонской, которую Маяковский все в той же предсмертной записке включил наряду с Бриками в свою семью. Однако семья оказалась не очень-то гостеприимной. Полонская рассказывает:
"В день похорон Маяковского я говорила с Лилей Юрьевной по телефону, и она сказала, что мое присутствие на похоронах нежелательно, так как вызовет ко мне внимание обывателей и всякие ненужные толки. И я сама не пошла.
В середине июня 1930 года меня пригласили в Кремль. Прежде чем пойти туда, я снова говорила с Лилей Юрьевной. Она посоветовала отказаться от моих прав наследства Маяковского, хотя он писал об этом… Я колебалась, ведь это нарушение последней воли дорогого мне человека. Но я знаю, что мать и сестры Владимира Владимировича вслух называют меня причиной его гибели…
В Кремле меня принял человек по фамилии Шибайло. Сказал: "Вот Владимир Владимирович включил вас в свое письмо и сделал наследницей. Как вы к этому относитесь?"
Я попросила его помочь мне, так как сама не могу ничего решить. Трудно очень…
– А хотите путевку куда-нибудь? – ответил он.
Вот и все. Больше мной никто не интересовался".
В этих воспоминаниях все интересовало: и жесткая позиция Лили Брик, и власть в Кремле, которую представляет человек по фамилии Шибайло. Знал бы о ней Маяковский всю подноготную, может быть, тогда, влезая после душа в чистую рубаху, не сказал бы:
Влажу и думаю:
– Очень правильная
эта,
наша
советская власть.
В 1938 году директор музея Маяковского убедил Веронику Полонскую написать воспоминания о поэте. Она написала. Многие брали эту рукопись, говоря, что непременно надо опубликовать ее. Интересовалась рукописью и Лили Брик. Более того, она внесла в нее ряд правок, как бы продолжая прежний надзор над отношениями Маяковского и Полонской. Однако в роли главного цензора оставалась все же советская власть, государство. Оно не могло допустить, чтобы на солнце Маяковского были какие-то пятна. Живой, ошибающийся, порой грубый и эгоистичный Маяковский ей был не нужен. Нужен был лишь поэтический агитатор, славящий Отечество, "которое есть". В итоге воспоминания Полонской были опубликованы только через 48 лет.
В 1990 году корреспондентка "Советского экрана" Эльга Лындина встретилась с Вероникой Полонской в Доме ветеранов сцены. Звездой экрана Полонская не стала, хотя она удачно снялась в нескольких известных картинах. Не обрела она и шумной сценической славы и все же сыграла главные роли в спектаклях, поставленных Завадским, Лобановым, Немировичем-Данченко. И вот завершение жизненного пути: Дом ветеранов сцены. Две маленькие комнатки вроде каюты корабля. На стенах крохотной гостиной – фотографии хозяйки дома на различных этапах жизни. Конечно, есть и Маяковский. Но привлекает другая фотография: красивый мужчина с прелестной девчушкой с бантом. Отец и дочь. Витольд Полонский, один из королей русского дореволюционного кинематографа, и Вероника Полонская, одна из возлюбленных Владимира Маяковского. Увы, всего лишь одна из…
Корреспондентка на грустной ноте закончила интервью с Вероникой Витольдовной: "Я ухожу. Она остается в своей комнатке-каюте. Изящная, все еще красивая седая женщина с живыми синими глазами. Остается со своими воспоминаниями, которые для нее живее живой жизни. Со своим одиночеством, тоской по ушедшим…"
Воспоминания Полонской заканчиваются такими фразами:
"Я ни от чего не отказываюсь.
Я любила Маяковского. Он любил меня. И от этого я никогда не откажусь".
XV
И, наконец, Лили Юрьевна Брик, из-за которой разгорелся весь сыр-бор Владимира Маяковского.
"Любовь поэта… – размышляет в одной из статей Андрей Титов. – Отдав должное, воздвигнув памятники, переиздав и перепечатав, переворошивши все, мы начинаем вглядываться в ее черты. Кто эта Лаура, Наталья Николаевна или Любовь Дмитриевна? На полстолетия пережившая своего возлюбленного… собравшая и сохранившая все это… прожившая, между прочим, и свою жизнь?.."
Действительно, воспринимаем жизнь Лили Брик сквозь призму Маяковского, а у нее была своя жизнь. Существовал свой параллельный мир. Лили Юрьевна была из редкой породы людей одаренных. Она хорошо писала. Лепила, училась этому в Мюнхене. Уже после смерти Маяковского сделала бюст поэта. Еще Осипа, Брика, Катаняна и самой себя. Она не без успеха работала в кино. Но основная ее профессия – быть женщиной с большой буквы. Это прежде всего. Она создала салон, который существовал с 1915 года до конца ее жизни. Там бывали очень интересные люди. Как свидетельствует Андрей Вознесенский, бывавший в бриковском салоне, "у нее был уникальный талант вкуса, она была камертоном нескольких поколений поэтов".
Ну, и, конечно, Лиля Брик была красавицей, хотя красоту ее все оценивали по-разному. Сама красавица, Розенель-Луначарская вспоминала: "Я впервые увидала Лилю Юрьевну Брик, тоненькую, изящную, в черном платье, с гладко причесанными темно-рыжими волосами…"
Поэт Серебряного века Михаил Кузмин писал о Лиле:
Глаза – два солнца коричневые,
а коса – рыженькая медь.
Ей бы сесть под деревья вишневые
и тихонечко что-нибудь петь.
"Рыжеволосая, с огромными сияющими глазами…" (Маргарита Алигер о Лиле Брик). Ее часто фотографировал знаменитый Родченко. Портреты Лили писали художники Тышлер и Бурлюк.
В ней была не только красота, но нечто такое, притягательное, скрытое, магнетизирующее. Недаром вокруг нее роем, как пчелы, вились мужчины. Их манил нектар ее красоты.
Необычный и, надо признать, мужественный шаг Лиля Юрьевна сделала, написав письмо Сталину. Письмо убедило и открыло эпоху Маяковского.
В "Правде" появилась полоса с крупным аншлагом: "Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. И. Сталин".
"И все покатилось, нарастая, как снежный ком… Площадь имени Маяковского, метро, театр, музей, собрание сочинений. Конкурсы на памятник… И везде и всюду Маяковский отныне стал первый признанный советский классик…"
Вот такой обвал вызвала эта маленькая женщина своим письмом к Сталину от 24 ноября 1935 года.
Это версия Лили Брик. А вот версия позднего исследователя Сергея Константинова, выдвинутая им в "Независимой газете" в связи с 70-летием гибели Маяковского в статье "Отвергнутый футурист" (15 апреля 2000): "Мертвого Маяковского с огромным багажом его произведений, прославляющих Ленина, советский паспорт, стройки первой пятилетки, Сталин предпочел живым поэтам из чисто прагматических соображений. Ему гораздо удобнее было популяризировать мертвого Маяковского, чем тратить лишнее время и силы, чтобы добиться выполнения соответствующего социального заказа у поэтов здравствующих…"
Хвали Маяковского, чтобы другие подтягивались? Вступали в хор ликующих? Так, что ли?.. Очень похоже на правду. Однако вернемся к Лиле Брик.
В том своем письме к вождю она сдвинула вместе имена Маяковского и Есенина и сказала: "Когда я думаю о судьбе этих великих русских поэтов, я не сужу себя строго за письмо Сталину… Маленькие поэтики боялись поэтического могущества Есенина и Маяковского… Поначалу им удалось упрятать поэзию того и другого, но только поначалу… Ведь жить-то им века!.."
Завидовали не только мертвому Маяковскому, но и живой вдове. Да, зависть, как черный шлейф, вилась за платьем Лили Юрьевны. А тут 1937 год, арест и расстрел Примакова. Лиля Брик – член семьи врага народа.
Ежов: как поступить?
Сталин: не будем трогать жену Маяковского!
Кто знает, может быть, ее письмо к вождю послужило своеобразной охранной грамотой?..
Уже в послесталинскую эпоху, в 1968 году, софроновский "Огонек" предпринял атаку на "Бриков, Коганов, Эренбургов, Чуковских и им подобных". В тот период записи и воспоминания Лили Юрьевны нигде не печатались. Дожила она и до прямолинейных обвинений. Патриоты заявили, что "виноваты в смерти Маяковского прежде всего и больше всего Л. и О. Брики, Я. Агранов". Значит, "убивица". Цель: чтоб стать "великой вдовой". И еще удар хлыста, но послабее: "авантюристка". Короче, софроновский "Огонек" решил спалить Лили Брик своем огне националистического пламени. Патриотам страсть как хотелось отмазать еврейку Брик от русского Маяковского.
Атака была отбита, и сожжения "ведьмы" не произошло, но до сих пор ретивым исследователям не дает покоя роль Лили Юрьевны Брик в смерти Маяковского. Совсем недавно кто-то обнаружил личное удостоверение Лили Брик как сотрудника ГПУ за № 15073 (у Осипа Брика – № 24541), датированное 1922 годом. Но даже найденное удостоверение – не повод для обвинения в причастности к убийству. На всякий случай 14 апреля 1930 года Лили Брик в Москве не было. Что сказать по этому поводу? Только одно: славы без комков грязи не бывает никогда.