Летчикам я дал команду обуваться, а офицеру связи посоветовал:
- Лети, браток, к начальству и доложи: в Умани ни грамма горючего, связи тоже нет, а ребята голодные как черти.
Обернутые мокрыми, едва нагретыми портянками ноги с трудом влезали в пропитанные водой сапоги. Никому не хотелось от раскаленной печки снова шагать в промозглую сырость. Но уходить надо, и мы снова выбрались на летное поле.
- Так я, наверное, полечу? - спросил связной. Он уже не изображал из себя большого начальника.
- Лети, да скорее горючего присылай.
"Кукурузник" запустил двигатель и, легко оторвавшись от полосы, скрылся за деревней. Едва успели мы проводить его взглядом, как из облаков вынырнул "як". Круто развернувшись, он с ходу пошел на посадку и прокатился до самого конца полосы.
Занятые переливанием бензина, мы не сразу поинтересовались, кто бы это мог быть.
- Из пустого в порожнее, по тридцать две капли в день, - острил Олейников, как драгоценную ношу прижимая к груди ведро с горючим.
- Бывает и хуже, терпи, Витя, - отозвался Егоров.
Мы торопились подготовить хотя бы единственный вылет звена. Бензин, стекая в рукава, разъедал тело, но на такие мелочи никто не обращал внимания.
- А все-таки покушать бы не мешало, - высказался кто-то из летчиков.
- Это, братцы, еще цветики, - утешил Робинзон. - Вот если и завтра нас посадят на такой же паек, тогда запоем Лазаря.
- Не запоем, - отвечали ему. - В сорок первом хуже было и то другие песни пели.
- Деревня-то рядом, - успокоил я летчиков. - В крайнем случае там что-нибудь найдем.
- Да мы и не жалуемся, - ответил за всех Олейников. - Просто так, языки чешем. Может быть, у штурмовиков что-нибудь найдется, они народ запасливый. Смотри, они уже начинают рулить на нашу сторону, одним скучно.
Тяжелые "илы" с басовитым рокотом один за другим вылезали на бетонированную полосу. Вдруг раздался рев мотора, и короткий сильный удар заставил нас пригнуть головы. Недавно севший "як" решил снова взлететь, но против направления посадки. И не предупредил никого о своем намерении. Разбега ему не хватило, и он, едва оторвавшись от бетонки, врезался в бронированную кабину "ила". Оторвавшийся при ударе воздушный винт "яка" со скоростью снаряда пролетел между нашими машинами. За ним посыпались осколки разбитого мотора. К счастью, никто из нас не пострадал. А истребитель, срекошетировав при ударе, взмыл и, объятый пламенем, упал вверх колесами.
Все без команды бросились к месту происшествия. Около штурмовика лежали два изрубленных воздушным винтом механика, а в кабине, выбросив руки за борт, сидело обезглавленное тело летчика. К истребителю не спешили, всем было ясно, что там некому оказывать помощь. Но как раз оттуда и донесся до нас жалобный голос:
- Братцы, живой горю…
Мы разом подбежали к горящей машине и дружно приподняли ее хвост. Прикрываясь от огня, я подобрался к кабине. Вместо бронированного наголовника, который был, наверное, снесен при ударе о землю, я увидел голову в кожаном шлемофоне. Расстегнув плечевые ремни, схватился за лямки парашюта и вытащил обмякшее тело летчика.
Мы отнесли беднягу подальше от горящего самолета и уложили на парашютный шелк. На лине у него синела большая ссадина - ударился о прицел, - но он был жив. Только ноги сильно обгорели до самых колен. На погонах летчика сверкали новенькие звездочки старшего лейтенанта, на груди - боевые ордена. Кто он, зачем сюда садился и куда потом спешил? Нам и в голову тогда не пришло заглянуть в его документы и узнать фамилию: не о том думали, спешили оказать ему помощь. Нам казалось, что вылечить его нетрудно, главное - поскорее довезти до госпиталя. Но как и на чем?
Тут как раз случилось что-то невероятное.
- Санитарка на полосе! - закричал Мотузко.
Вдоль полосы на предельной скорости мчалась санитарная машина. Молоденький фельдшер, не дожидаясь полной остановки, выпрыгнул из кабины.
- Раненые есть?
- Давай носилки, - вместо ответа приказал я фельдшеру.
- Я с дороги заметил пожар на аэродроме. И сразу подумал: что-то случилось. Долго объезжал… - доставая носилки, рассказывал фельдшер.
- Давай, дорогой, побыстрее. После поговоришь, - торопили его.
Укрепив носилки в кузове санитарной машины, фельдшер приказал шоферу гнать в город. Фамилию его мы тоже не узнали. Мелькнули люди, словно в киноленте, и исчезли. Война!
Спустя год мне случилось встретить одного истребителя, который лежал в уманском госпитале как раз в ту пору. Он рассказал, что летчик, которого мы сдали неизвестному фельдшеру, пролежал на госпитальной койке тринадцать суток и умер в полном сознании от заражения крови. Он, возможно, остался бы жив, если бы согласился на ампутацию ног.
В тот злополучный день мы так и не вылетели. Пока заправляли самолеты и расчищали от обломков полосу, наступила ночь. Транспортный самолет к нам тоже не прилетел.
Встали рано, утро выдалось холодное. Прозрачное небо обещало хорошую погоду.
На горизонте показался Ли-2.
- Вот оно, горючее, и для утробы, наверное, что-нибудь везут, вроде манны небесной, - шутил Олейников.
- Это командир его так рано выгнал, - с надеждой наблюдая за Ли-2, говорили летчики.
Из самолета первой выпрыгнула Тамара - она теперь старший инженер нашего полка. С нею прилетели техник по вооружению Павлычев и один механик.
- А почему техников мало захватила? - спросил я.
- Горючего много взяли, некуда было сажать, - ответила Тамара.
- Кроме горючего, и нет ничего, товарищ командир, - сказал разочарованно Егоров.
- Разгружай, - подал я команду.
Летчики дружно взялись за работу, и через полчаса самолет ушел во второй рейс.
Прежде всего раскрыли банки с горючим и заправили самолеты. Хотя бензина на всех не хватило, мы уже имели девять готовых к бою машин.
- Я тебе привезла котлетку, хочешь? - сказала Тамара, доставая сверток из кармана куртки. Она и не знала, что все мы ничего не ели со вчерашнего завтрака.
- Бог пятью хлебами накормил пять тысяч голодных, а ты одной котлеткой - одиннадцать летчиков, - пошутил я.
Вкуснее той котлетной крошки и хлебной корочки, наверное, ничего на свете не было!
- Закусили, теперь можно и воевать, - шутили летчики.
Через час подтянули линию связи. И тотчас мы получили боевую задачу.
К обеду на аэродроме появились наши тыловики, и снова боевая жизнь вошла в нормальную колею.
По тропинке, протоптанной рядом с разбитой дорогой, мимо аэродрома гуськом идет большая группа крестьян - старики, пожилые женщины, девушки. Они несут снаряды - кто в мешках, кто просто на руках, как грудных детей…
Рядом с нами остановился старик в выцветшем пиджаке. Он осторожно опустил на землю мешок и, сдвинув на затылок шапку, спросил:
- Нет ли махорочки, сынки? Соскучился по нашей махорочке.
Когда ему подали кисет, он принялся вертеть такую козью ножку, которой доброму курильщику хватило бы на полчаса.
- Устал, дедушка Никифор? - окликнула старика проходившая мимо девушка.
- Догоню. Дай покурить со своими, - ответил старик.
Сделав несколько затяжек, он погасил папиросу и спрятал ее за отворот шапки.
- Помогите, сынки, - попросил дед, берясь за мешок. - Надо отнести Гитлеру закуску.
И пошел, затерявшись в людском потоке.
Так шло наше наступление весной 1944 года. Это был поистине беспримерный поход. Танки вязли по самые днища. Грязь захлестывала лафеты орудий. Но люди шли и шли, не давая врагу возможности закрепиться на промежуточных рубежах. Для танков и самолетов топливо доставляла транспортная авиация. Пехотинцы на своих плечах несли снаряды для пушек. Солдатам помогали мирные жители, освобожденные от фашистов; по всем дорогам и тропкам тянулись длинные вереницы людей с поклажей - несли, как сказал наш случайный знакомец, "закуску Гитлеру".
И вот уже Украина осталась за спиной, впереди - Молдавия. Мы вылетаем в район города Бельцы. Под крылом - молдавские холмы, села, окруженные садами. Вишни и яблони еще не распустились, но уже не долго осталось им ждать весны.
Низкая облачность. Идем в боевом порядке "фронт". Егоров левее моей пары. Совсем неожиданно из облаков появляется легкий немецкий бомбардировщик Ю-87, прозванный за неубирающиеся шасси "лапотником". Фашист, не заметив нас, ложится на боевой курс, чтобы атаковать наши танки. Подаю команду:
- Егоров, бей, впереди - "лапотник"!
Стремительный удар, и "юнкере", клюнув носом, врезается в землю.
За первым "юнкерсом" появляется второй. Его атакует Мотузко, но безуспешно. Заходит еще раз. Фашист, искусно маневрируя, уклоняется от прицельного огня. Тогда мы берем его в клещи и ему уже не удается уйти. Бомбардировщик падает на окраине города. Ведомый Егорова, лейтенант Сопин, сбивает одного из двух "фокке-вульфов", пришедших на выручку "юнкерсам".
Подобные стычки теперь возникают нередко. Фашисты стали летать мелкими группами. Видимо, у них действительно самолетов уже не хватает. Мы, разумеется, довольны. А еще больше нас радуют успехи наших наземных войск, которые вышли к государственной границе и продолжают гнать врага на запад.
Противник хотел закрепиться на крутых берегах Днестра, но не удержался и на Пруте. Советские части с ходу форсировали эту реку и на плечах фашистов устремились в глубь Румынии.
Третья весна
20 марта 1944 года, вечер. Мы звеном летим в направлении Ясс. Это первый город на территории государства, которое в союзе с фашистской Германией воюет против нас.
Небо - высокое, чистое, видимость идеальная. Слева и ниже замечаю четверку "фокке-вульфов", которая подходит к огневым позициям нашей артиллерии. Не медля ни секунды, иду в атаку и, используя преимущество в высоте, сбиваю ведущего. Остальные поспешно уходят на запад. Преследуем их и уничтожаем еще двух "фоккеров". Хорошее начало боев в чужом небе!
Отсутствие пригодных аэродромов в полосе наступления советских войск сильно затрудняло наши боевые действия. Даже когда мы перебазировались в Ямполь, линия фронта отстояла от нас все еще далеко. Так, районы Тыргу-Фрумос в Румынии и Ташлык севернее Тирасполя, которые нам приказали прикрывать с воздуха, находились в ста пятидесяти километрах. Причем из-за конфигурации фронта маршруты полетов почти все время проходили вдоль переднего края. Это ставило нас в очень невыгодное положение.
На сильно укрепленном рубеже от Ясс до Тыргу-Фрумоса и далее по реке Серет немцам удалось на какое-то время приостановить наше продвижение. Но уже в половине апреля советские войска снова перешли в наступление. Развивая удар на Кишинев, они форсировали Днестр и захватили плацдарм на его правом берегу, в районе Ташлык. Наш полк получил задачу - прикрывать переправу и войска на плацдарме.
И на этот раз противник оказался в лучших условиях, чем мы. Его авиация действовала с кишиневского аэроузла, а все наши аэродромы находились на большом удалении от переднего края. У нас не было возможности долго находиться над своими войсками, и воздушные бои носили, как правило, скоротечный характер.
…Утро 17 апреля. С восходом солнца мы уже над переправой. Земля окутана легкой дымкой. Над излучиной Днестра, где наша пехота зацепилась за правый берег, появляется вражеский корректировщик под прикрытием четырех истребителей. Всем звеном бросаемся в атаку, но фашисты, не приняв боя, уходят.
Вскоре со стороны солнца выскакивает пара "мессершмиттов". Это охотники. Они пришли для того, чтобы отвлечь нас от бомбардировщиков, которые вот-вот должны здесь появиться. Охотники пока не ввязываются в бой. Сохраняя преимущество в высоте, они барражируют на параллельных курсах.
И вот с юга показалась целая армада "юнкерсов", прикрываемых истребителями. Надо во что бы то ни стало заставить их сбросить бомбы на свои войска.
Как только они стали на боевой курс, мы устремились в атаку. "Мессеры"-охотники не успели нас перехватить, и мы врезались в боевые порядки бомбардировщиков. Сколько раз приходилось мне применять этот рискованный маневр, когда каждую секунду можно столкнуться с вражескими машинами, когда тебя непрерывно поливают пулеметными очередями. Я заметил, что во время такой атаки забываешь обо всем: нет опасности, нет страха, есть только враг, которого надо победить.
Так было и на этот раз. Гитлеровцы не выдержали и, сбрасывая бомбы на головы своих войск, стали уходить. "Мессершмиттам" все же удалось связать нас боем и отсечь от бомбардировщиков. Но теперь это было не так уж важно. Главное - враг не прорвался к переправе и ни одна его бомба не упала на наш передний край.
После боя я услышал в наушниках голос наземной радиостанции:
- Что, жарко?
Еще бы! Мы дрались с четырьмя эскадрильями "юнкерсов", прикрытых дюжиной "мессершмиттов".
- Жарко! - отвечаю.
- Пехота шлет благодарность, - слышу снова тот же голос.
- Служим Советскому Союзу! - дружно отвечают по радио летчики.
На обратном пути вблизи от линии фронта замечаю одинокий самолет. По всем признакам это - разведчик. Следуя золотому правилу - раз не видишь опознавательных знаков, принимай любой самолет за противника, - набираю высоту и занимаю исходное положение.
Неизвестный самолет плавным разворотом идет в нашу сторону. Не советский ли разведчик Пе-2 фотографирует передний край? Подходит ближе. Сомнений больше нет: это - Ме-110, очень похожий на наш Пе-2.
Устремляюсь в атаку, но успеваю дать только одну пулеметную очередь: кончились патроны. Подаю команду: "Атаковать двумя парами одновременно".
Противник оказался опытным. Он ловко вышел из-под удара и крутым пикированием устремился к земле. Однако не ушел: на бреющем полете его нагнал Костриков и сбил длинной очередью.
После короткого отдыха снова летим на переправу. В этот раз встречаемся с фашистскими истребителями. За каких-нибудь пять минут успеваем сбить двух "мессершмиттов" и одного "фокке-вульфа". Остальным удается уйти.
Наземная радиостанция снова передает благодарность пехоты. Нас сменяет очередная группа патрулей, и мы, развернувшись, идем на свой аэродром. Обычно после удачного боя летчики притупляют бдительность. А враг может появиться в любой момент: его охотники не раз встречали нас на обратном пути к аэродрому. Поэтому время от времени я передаю по радио:
- Внимание!.. Посматривай!
Но вот и аэродром. Все обошлось благополучно.
Стараясь остановить наступление советских войск, немецко-фашистское командование перебросило на наш участок фронта новые силы бомбардировочной и истребительной авиации. Воздушные бои теперь чаще всего приходилось вести с численно превосходящим противником.
Командир дивизии полковник Горегляд решил создать из наиболее опытных летчиков мощную группу и сокрушительным ударом свести на нет численное превосходство противника. Такая гвардия была подобрана, и он сам повел ее в зону патрулирования. Когда мы пробыли там минут пять, ведомый командира Аскирко передал по радио:
- Слева "юнкерсы"!
Бомбардировщики шли как на параде, образуя колонну из шести девяток.
- Бить всем! - скомандовал Горегляд.
Одновременным разворотом мы заняли исходное положение и через мгновение пошли в атаку. Каждый выбирал цель самостоятельно, не нарушая общего боевого порядка.
Почуяв серьезную опасность, "юнкерсы" сбросили бомбы и встали в оборонительный круг. Как говорится: "Не до жиру - быть бы живу".
Но первой же дружной и стремительной атакой мы расстроили их боевые порядки. И главное, к чему я всегда стремился, был сбит их ведущий. Потеряв управление, гитлеровцы заметались и в панике начали уходить.
То там, то здесь вспыхивали фашистские самолеты, повисали в воздухе, раскачиваясь на парашютах, выбросившиеся члены экипажей.
Возвратившись на аэродром, мы подвели итог боя: тринадцать сбитых самолетов противника. Вечером эти данные были подтверждены телеграммой, поступившей от командования наземных войск. В ней также выражалась благодарность летчикам за отличную поддержку с воздуха.
На следующий день фашисты уже не летали большими группами. Они высылали охотников, которые пытались атаковать наших истребителей.
Вскоре мне пришлось участвовать в новой схватке. Мою четверку в районе цели блокировали двенадцать "мессершмиттов". Не навязывая боя, они захватили преимущество в высоте и неотступно нас преследовали. Если бы вовремя не пришла очередная группа патрулей, у нас не хватило бы горючего на обратный путь. Но эскадрилья Медведева не задержалась ни на минуту. Зная из наших сообщений по радио обстановку в воздухе, наши друзья по пути к нам набрали высоту и внезапно атаковали немцев. Первым же ударом они уничтожили два вражеских самолета. Потом в бой вступили и мы. Потеряв еще одну машину, гитлеровцы поспешили скрыться.
…Во второй половине апреля я был ранен осколком зенитного снаряда. Пришлось лечь в армейский госпиталь. В полк возвратился только в мае. Здесь мне сообщили печальную весть: погибли Аскирко, Костриков и Демченко.
Война многому научила нас, мы привыкли к суровой, полной опасностей и лишений жизни. К одному я не мог привыкнуть - к потерям товарищей. Мы видели сотни смертей, но гибель друга всегда казалась мне невероятной. Боль утраты еще больше накаляла неугасимую ненависть к врагу. У меня была одна мера расчета с ним - бить и еще раз бить!
Мы перелетели на аэродром Фалешти, в Румынию. Он был оборудован на лугу, неподалеку от деревни. Как только произвели посадку, к нам нагрянула ватага ребятишек. Они осторожно, с опаской дотрагивались до самолетов и тут же отдергивали руки, будто обжигались. Это были румынские дети. Но вот появились цыганята - черные и грязные. Самолеты их не очень интересовали. Они сразу бросились к летчикам.
- Дэн тютюн! Дэн тютюн! - кричали цыганята наперебой.
Даже не зная румынского языка, нетрудно было понять, что они выпрашивают табак. Многие из нас удивлялись: зачем таким маленьким табак.
- Здесь цыгане, наверное, с грудного возраста курят, - пошутил кто-то.
Получив на закурку махорки, ребята срывались с места и во весь опор мчались к деревне.
Загадка вскоре прояснилась. За ребятишками на аэродром потянулись взрослые. Оказывается, дети просили табак для родителей. "Тютюн" в Румынии для бедняка роскошь: на него была установлена государственная монополия. Крестьянам запрещалось выращивать табак, а купить его было не на что.
- Трудно жилось, очень трудно, товарищи, - заговорил один из подошедших цыган. Он был высокого роста, в потрепанной войлочной шляпе и домотканой одежде. Свободно, хотя и не чисто, говорил по-русски.