Выйдя на исходную позицию, подаю команду "За мной, в атаку" и устремляюсь на флагманский самолет. Один из выпущенных мной снарядов попадает точно в кабину "хейнкеля". Тот сваливается на крыло и летит к земле. Во второй атаке стараюсь показать молодежи, как нужно подходить к плотному строю бомбардировщиков, прикрываясь одним из них. В результате сбиваю еще один самолет.
Отхожу в сторону и приказываю молодым летчикам нанести удар по отставшему от группы "хейнкелю". Сам по радио корректирую их действия. Аскирко стремительно повел свою пару на цель. Атака, вторая, и вот уже вспыхнувший фашистский бомбардировщик входит в последнее глубокое пике. Семыкин тем временем вел бой с "мессершмиттами" и ни одному из них не дал прорваться к нам.
Перед вечером поступил приказ прикрыть эту же переправу от ночных бомбардировщиков. Группу повел сам командир дивизии полковник Немцевич. Над целью мы появились, когда уже стемнело. Первые десять минут небо над районом патрулирования было спокойным. Казалось, немцы вообще не прилетят.
Но вот неподалеку разорвалось несколько снарядов. Значит, наши зенитчики уже заметили вражеских бомбардировщиков, а мы их прозевали. Снижаюсь и сразу же различаю над собой силуэты неуклюжих "хейнкелей". Отсюда они хорошо видны на белесом фоне неба. Маскируясь темнотой, атакую их снизу почти в упор. Как только я открыл стрельбу, ко мне тоже потянулись огненные трассы. Но теперь по "хейнкелям" начали бить другие наши истребители. Три бомбардировщика вспыхнули, вывалились из строя и начали беспорядочно падать.
Сгустившаяся темнота не позволяла действовать даже в паре. Теперь каждый из нас дрался самостоятельно. А результат оказался все-таки неплохим: на земле осталось гореть семь "хейнкелей"…
Наземные войска продвигались вперед. На левом фланге они подошли к Кривому Рогу, а на правом - заняли город Александрию. Мы перелетели на аэродром Пятихатка.
На нашем участке конфигурация фронта напоминала, как тогда шутили, "штаны": фланги узкими коридорами выдались вперед, а центр значительно отстал. Противник стал подтягивать резервы, и прежде всего танковые, чтобы срезать выступы.
Хотя ноябрь не баловал нас погодой, мы и в неблагоприятных условиях непрерывно вели воздушную разведку, наблюдая за передвижением вражеских сил. Вскоре мы обнаружили крупную группировку немецких танков в районе Желтые Воды - Кривой Рог - Пятихатка. Сомнений не было: именно здесь, на левом фланге, фашисты готовятся к контрудару.
Командование нашего фронта немедленно приняло меры. Штурмовики стали с утра до вечера висеть над этим районом. Но странное дело: прошел день, другой, третий, а вражеские танки и самоходки по-прежнему оставались на исходных позициях. И это несмотря на ежедневные потери.
Причина простаивания столь грозной силы выяснилась позже. Оказалось, что у противника не было горючего. Украинские партизаны пустили под откос эшелоны с цистернами бензина.
Фашисты начали подвозить горючее на автомобилях. С рассвета до темна мы штурмовали их автоколонны. На дороге, идущей от Лозоватки до Беленихино, непрерывно горели автоцистерны.
Возвращаясь однажды со штурмовки, я заметил скопление немецких танков. Это была свежая, еще неизвестная группировка. Требовалось установить ее численность. Решаю произвести разведку вместе со своим ведомым.
Низкая облачность затрудняет наблюдение, и мы снижаемся до ста пятидесяти метров. Под нами - камуфлированные под осеннюю траву танки. Фашисты открывают сильный огонь. Маневрируя по направлению, пытаюсь сосчитать количество машин. С первого захода это не удается сделать. Приходится пролетать над пеклом еще два раза. Наконец данные получены. Немедленно докладываю их по радио на командный пункт и разворачиваюсь в сторону своих войск.
В этот момент я ощутил глухой, тяжелый удар. Самолет стал плохо слушаться рулей, его трясет так, что я с трудом удерживаю ручку управления. Но боевое счастье не изменило и на этот раз: мне удалось дотянуть до своего аэродрома.
- Опять прямой попала, товарищ командир. Помните, как на Дону? - говорит Закиров, осматривая зияющую пробоину в стабилизаторе. - И как только хвост не оторвало.
- Да, с этим шутить нельзя, снаряд-то был восьмидесятипятимиллиметровый, - говорит многозначительно Павлычев, - хорошо, что не разорвался.
- По всем правилам надо менять стабилизатор, - заключает Васильев, - но у нас их нет в запасе.
Я уже собирался уйти, когда у самолета появились инженер нашего полка и молодая женщина-капитан. "Кто бы это мог быть?" - подумал я о ней. А она уже осматривала пробоину, определяя возможность восстановления самолета в полевых условиях. Закончив осмотр машины, незнакомка со знанием дела стала расспрашивать, как вел себя подбитый истребитель в воздухе. Оказалось, что женщина-капитан - авиационный инженер эксплуатационного отдела нашей воздушной армии. Так мы впервые встретились с Тамарой, которая потом стала моей женой.
…После боев за плацдармы установилось затишье. Мы накапливали силы для нового удара. Пауза продолжалась около месяца. Потом войска снова перешли в наступление. Введенные в прорыв танки двинулись в двух направлениях - на Знаменку и на Ингуло-Каменку.
Наступление застало немцев врасплох. Мы полностью господствовали в воздухе, не встречая с их стороны почти никакого сопротивления. Но 28 ноября фашистское командование подбросило сюда части бомбардировочной и истребительной авиации. На исходе этого дня я, возвращаясь со штурмовки, встретил западнее Александрии пятнадцать "хейнкелей", шедших под прикрытием четырех "фокке-вульфов". Решил шестеркой атаковать бомбардировщиков, а парой связать истребителей.
Первой внезапной атакой нам удалось сбить трех бомберов. Вторую нашу атаку сорвал "фокке-вульф". Жертвуя собой, он бросился нам наперерез. Его сбил Орловский. Тем временем "хейнкели", беспорядочно сбросив бомбы, начали по одному уходить на запад, надеясь скрыться в сумеречной мгле.
- Нет, так мы вас не отпустим! - кричит по радио Аскирко и вырывается вперед. Догнав заднюю машину, он с короткой дистанции бьет длинной очередью. Бомбардировщик, потеряв хвостовое оперение, начал беспорядочно падать. Одновременно с ним пошел к земле и второй "хейнкель", подожженный меткой очередью Мотузко.
- Молодец, Мотузко! - подбадриваю его по радио.
Группа вражеских бомбардировщиков была разгромлена. Остатки ее потерялись в вечерней мгле. Наступившая темнота осложняет преследование врага: молодые летчики с трудом выдерживают боевой порядок. Включив аэронавигационные бортовые огни, увожу эскадрилью на свой аэродром.
Этот эпизод еще раз подтвердил, что в бою оба летчика пары должны одинаково активно использовать бортовое оружие. Раньше задача ведомого сводилась обычно лишь к охране хвоста ведущего от атак истребителей противника. Сам же он почти не стрелял. В результате - огневая мощь пары снижалась наполовину.
Теперь мы стали больше думать и о тактике уничтожения бомбардировщиков. Для более полного использования оружия ведомых боевой порядок перед атакой начали перестраивать из фронта в сильно вытянутый пеленг. Он позволял осуществлять огневое прикрытие не только внутри каждой пары, но и между ними. Ведущие были обязаны строить маневр с таким расчетом, чтобы их ведомые могли свободно маневрировать, выбирая наиболее выгодное положение для прицельной стрельбы.
…К половине декабря наши наземные войска заняли Ингуло-Каменку и завязали бои на подступах к Кировограду. Пытаясь их остановить, противник бросал в контратаки свежие силы пехоты, танков и авиации. На земле и в воздухе снова вспыхнули тяжелые бои.
Анализируя тактику противника и свою, мы пришли к выводу, что до вступления в бой прикрывающая группа должна занимать иное положение по отношению к ударной - находиться не на одной линии, как раньше, а выше ее и на некотором удалении в направлении солнца. При таком построении, напоминающем этажерку, значительно легче предотвращать внезапные атаки противника. Вскоре нам удалось убедиться в этом на практике..
Эскадрилья получила задание охранять свои наземные войска на участке Ингуло-Каменка-Батызман. Группу прикрытия из четырех истребителей возглавлял Семыкин, ударную - такой же численности - я.
Истребители противника шли, как всегда, впереди и выше своих бомбардировщиков, маскируясь в лучах солнца. Но на этот раз они были быстро замечены четверкой Семыкина и атакованы внезапно. Сбив первым же ударом два самолета, наша прикрывающая группа сковала боем всех остальных "фоккеров".
Моя ударная четверка обрушилась на "юпкерсов" с ходу, на встречных курсах. Нам тоже удалось свалить сразу две машины, в том числе ведущего группы.
Проскочив через боевой порядок бомбардировщиков, мы быстро развернулись и ударили по ним снизу сзади. Длинной пулеметной очередью я поджег одного "юнкерса". Гитлеровцы стали спасаться бегством, но потеряли еще две машины от меткого огня Аскирко и Будаева.
…В конце декабря 1943 года советские войска заняли Кировоград. Снегопады и метели сковывали действия авиации, но и в такую погоду мы продолжали летать, оказывая помощь своим наступающим наземным частям.
На этом рубеже мы потеряли Орловского. Его звену пришлось вступить в бой с восемнадцатью истребителями противника. Советские летчики дрались геройски и умело - сбили пять вражеских самолетов. Но и два наших истребителя были подбиты. Одному из них - Аскирко - удалось дотянуть до своего аэродрома, а Орловскому - нет. Тяжело раненный, он выбросился с парашютом, но приземлился… в расположении врага.
* * *
В 1944 году зима на Украине была очень капризной - то снег, то дождь. Дороги раскисли. Наше наступление остановилось. На фронте не умолкала лишь артиллерийская перестрелка, да велась разведка. Только авиация по-прежнему действовала активно.
Однажды, во время очередного полета на разведку, Семыкин и Будаев обнаружили у деревни Яковлеве новый аэродром противника. На нем базировалось около тридцати "фокке-вульфов". Наше командование приняло решение уничтожить их ударом с воздуха. Штурмовую группу поручили вести мне.
Готовясь к вылету, я выслал вперед пару разведчиков. Когда мы стали подходить к линии фронта, они сообщили по радио, что аэродром пуст, видимо, самолеты ушли на задание. Узнав, что наши наземные войска не подвергались налету вражеской авиации, я сделал вывод: противник находится в воздухе, где-то за линией фронта.
В предвидении встречного боя перестроил боевой порядок.
Путь преградила снеговая туча. Пробив ее, мы сразу же встретились с большой группой тупоносых "фоккеров".
Я дал команду:
- Всем звеньям атаковать одновременно!
Двадцать четыре наших истребителя пошли в лобовую атаку. Немцы не ожидали встречи и на какое-то мгновение растерялись. Два "фокке-вульфа", вспыхнув, пошли к земле.
Однако остальные не обратились в бегство и стали готовиться к отражению второй нашей атаки. Завязался упорный воздушный бой.
Все ребята дерутся одинаково храбро и упорно. Но у каждого из них, как говорится, своя манера бить фашистов. Рыбаков, например, колотит их молча. Лишь изредка подает скупые команды. Его звено свалило уже двух "фоккеров". А вот Ерофеев атакует врага с мальчишеским задором. Перед тем как послать новую пулеметную очередь, он обязательно предупреждает противника, хотя и отлично знает, что, кроме нас, его никто не услышит. Ведь вражеские летчики ведут радиообмен на другой волне.
- Тебе жить надоело? Молись, если в бога веруешь! - кричит Ерофеев и решительно наседает на "фокке-вульфа". Фашист пытается уйти, но его одна за другой настигают две меткие пулеметные очереди. Неуклюже перевалившись через крыло, он падает на землю.
Справа и слева от меня проносятся огненные трассы. В эфире непрерывно слышатся команды и выкрики… Немцы не выдерживают. Потеряв семь самолетов, они буквально выскакивают из боя и спешат к спасительной снеговой туче.
Еще не успела наша группа собраться, как из-за облаков неожиданно вынырнул "фокке-вульф" и стремительно зашел в хвост приотставшему Ерофееву. Помочь товарищу было невозможно. Кто-то лишь успел крикнуть:
- Ерофеич, на хвосте "фоккер"!..
Услышав предупреждение, Ерофеев попытался уйти переворотом. Но не успел. Его прошила длинная пулеметная очередь фашиста. Еще одна тяжкая потеря…
…Идут дни. Мы летаем на широком фронте, действуя в основном в оперативном тылу противника: штурмуем наземные цели, ведем разведку, а иногда и воздушные бои. Но каждый знает, что затишье, вызванное весенней распутицей, продлится недолго. Советские войска готовились нанести по врагу новый сокрушительный удар.
Так оно и случилось. Вскоре два фронта - Первый и Второй Украинские - перешли в наступление и стали окружать корсунь-шевченковскую группировку противника. Никто из нас тогда еще не предполагал, что эта операция, начатая в исключительно трудных условиях весенней распутицы, завершится нашей замечательной победой.
Под Уманью
Войска нашего фронта, завершив ликвидацию окруженной корсунь-шевченковской группировки противника, смяли его танковый заслон и устремились на Умань. Вскоре они овладели этим городом.
Нам приказали перебазироваться. Несмотря на снегопад, мы вылетели на новое место. Группу повел сам командир полка Оборин. Шли на бреющем полете. На земле хорошо различались следы вчерашних упорных боев: исковерканные танки, перевернутые пушки и множество трупов вражеских солдат.
Пробиваясь через снежные заряды, мы добрались наконец до конечного пункта. Оставленный противником аэродром безлюден. На взлетно-посадочной полосе нет ни привычного "Т", ни солдата-стартера. Нас никто не встречает: техники и механики застряли где-то под Шполой. А настроение и без того паршивое: после вчерашнего налета немецких бомбардировщиков в нашем истребительном полку осталось всего двенадцать самолетов.
Оборин заходит на посадку первым, мы, вытянувшись в кильватер, следуем за ним. И вот уже вся группа рулит по гравийной дорожке. Движемся медленно, осторожно: ведь аэродром никто не проверял, не видно ни одной таблички с надписью "Разминировано".
- С этого аэродрома не повоюешь, - сказал Оборин, снимая парашют. - Надо прежде всего осмотреть его, может, где-нибудь фрицы притаились.
Летчики замерли в ожидании команды.
В это время над аэродромом появилась эскадрилья штурмовиков. Веселее будет!
Штурмовики так же, как и мы, садились без стартовых сигналов. Приземлившись, заруливали на другую сторону аэродрома.
- Технари-то наши, товарищ командир, видно, надолго задержались, - сказал с иронией Егоров.
- Действительно, получается черт знает что, - согласился Оборин, - ни горючего, ни боеприпасов, ни связи, даже стартовой команды нет. Закрывайте кабины, надо осмотреться.
Летчики толпой пошли за командиром к уцелевшему бараку.
- Вот здесь и разместимся, - распорядился Оборин и, обернувшись ко мне, добавил: - Останешься за меня. А я полечу в Кировоград начальство тормошить.
Барак оказался закрытым.
- Дьявол его знает, ставни захлопнуты, двери тоже на замке, по всему видно - заминирован, - после недолгого раздумья сказал Оборин. - Пойдем на другую сторону, может, там что есть.
- Там, наверное, уже штурмовики шуруют, - предупредил Мотузко.
- Пошли посмотрим.
Но летчики-штурмовики не стали нам мешать. Они устроились в уцелевшем контейнере из-под самолета. - У вас тоже ни тыла, ни техников? - спросил Оборин у командира штурмовиков.
- Тоже, - уныло отозвался тот. - Где-то в грязи буксуют. Что будем есть, где спать - понятия не имею.
Пошел моросящий дождь со снегом. Все быстро озябли и промокли.
- Пошли "домой", - сказал командир, махнув рукой.
Под словом "дом" каждый из нас привык подразумевать место, где стоят наши самолеты.
- Я полечу, а вы, если не устроитесь здесь, идите ночевать в деревню, - поднимаясь на плоскость самолета, сказал Оборин.
Через пять минут его истребитель был уже в воздухе и вскоре скрылся за горизонтом.
- Если к ночи не придут наши автомашины, вот здесь и придется ночевать, - уныло сказал Будаев.
- Командир сказал, в деревню идти, - ответил Егоров.
- А самолеты? Кто их будет охранять?
Надо было искать какой-то выход, и я снова направился к бараку. Летчики потянулись за мной. От мокрых и серых барачных стен веяло чем-то чужим и неприятным. Но другого выбора у нас не было.
- Эх, ноги бы просушить, - мечтательно сказал кто-то из летчиков.
- А ну, отойдите подальше, - приказал я, шагнув на порог барака. Летчики остановились и притихли.
- Отойдите, говорю!
- Товарищ командир! - крикнул Мотузко. - Дайте лучше я.
- Я приказал отойти!
И когда ребята попятились, я рванул дверь на себя - взрыва не последовало.
- Ура! - закричали летчики, когда дверь распахнулась.
Быстро открыли запертые изнутри ставни, кто-то принялся растапливать печь. Выметали мусор, выбрасывали старую измятую солому, на которой не дальше как прошлой ночью спали фашисты.
- Фрицы убегали, можно сказать, впопыхах: ни барак не заминировали, ни даже полосу не успели взорвать, - деловито рассуждает Семыкин. - А все-таки ты головой рисковал, командир. Так нельзя.
- Риск оправданный, - отвечаю ему. - Если бы на ночь под крышу не забрались, все тут перемерзли бы. А какой прок от мороженых летчиков? Мы нужны в свежем и здоровом виде.
- Сейчас в этой келье будет Ташкент, - улыбается во весь рот Мотузко, ломая о колено сухую доску.
Когда чугунная печь дохнула теплом, мы принялись сушить промокшее обмундирование.
- Благодать! - щуря глаза, говорит Мотузко.
- Благодать-то благодать, а что глотать будем? - спрашивает Олейников.
- Хочешь кушать - ложись спать, - отвечает Семыкин.
Над крышей затрещал "кукурузник": кто-то прилетел.
- А ну-ка, Робинзон, ты уже просох, сбегай и узнай, кто прилетел, - приказал я молодому летчику.
Андросенко вскочил, шмыгнул за дверь и, не разбирая дороги, побежал к взлетной полосе. Робинзоном его прозвали потому, что когда-то у него был такой позывной. С тех пор так и прилипло к нему это слово. И он не обижался, когда товарищи называли его Робинзоном.
Андросенко вернулся вместе с высоким, изрядно продрогшим, а потому, наверное, и сердитым штабным офицером. В бараке пахло табаком, мокрыми портянками, дымом. Офицер недовольно покрутил носом и строгим тоном спросил:
- Кто командир?
- Я за командира, - отвечаю вошедшему.
- Немедленно вылетайте на прикрытие переправы через Южный Буг, - скороговоркой приказывает он.
- А вы горючее привезли, чтобы хоть пару заправить?
- Там скоро должны начать переправу, ее надо прикрыть от ударов бомбардировщиков противника, - настаивает офицер.
- То, что надо прикрыть переправу, - ясно, - говорю ему. - Ясно и то, что начинается она, видимо, без настоящего авиационного обеспечения, но здесь, на аэродроме, ни черта нет, нечем заправить баки.
- Ну а что же теперь делать? - изменив тон, спрашивает офицер связи.
- Что делать? На один вылет звена, может быть, соберем бензина со всех машин. Больше ничего придумать нельзя.