3
Тайно от хозяина приказчик Томин зачастил в домик с вывеской: "Портные и фотографы Друговы".
В 1902 году отец и сын Друговы были заводилами крестьянского волнения на родине. Из Тамбовской губернии их выдворили на Урал в заводской поселок, под негласный надзор полиции. Но и здесь они продолжали революционную агитацию. На расстрел мирной демонстрации в Петрограде 9 января 1905 года рабочие, руководимые Друговыми, ответили массовым выступлением против самодержавия. Руководителей арестовали и после следствия отправили на вечное поселение в Куртамыш с предписанием: под негласный надзор, без права выезда.
Запрет не устраивал их. Необходимо было установить связи с политическими ссыльными, которые были разбросаны по всему Зауралью.
Друговы подали прошение в жандармское управление о разрешении выезда в села по условиям их работы.
Куртамышский жандарм приложил положительную характеристику и свое заключение.
Это он сделал неспроста. Жена жандарма, увидев на Гириной хорошо пошитое Друговыми пальто, решила перещеголять купчиху. И Яков Максимович постарался. Потом он пошил жандарму такую шинель, что ахнули даже жандармы в Челябинске.
К заключению жандарма присоединились некоторые куртамышские купцы. Замолвил, где нужно, словечко владелец мельницы, член губернского земства.
Наконец-то Друговым разрешили выезд на расстояние семидесяти верст от Куртамыша с ведома жандарма и непременной отметкой старосты на месте.
Это была победа!
*
В конце апреля Яков Максимович Другов сказал Николаю:
- Приедет один товарищ, отпразднуем Первое Мая по-нашему.
Утро выдалось чудесное: тихо, тепло, ярко светит солнце. В одиночку к назначенному часу пробирались в условное место.
В излучине реки Куртамыш, на поляне, окруженной сосновым бором, собралось человек сорок: политические ссыльные, рабочие, приказчики.
Для отвода глаз захватили еду, квас в бутылках, гитару, балалайку, гармошку. На случай появления стражников выставили дозорных.
На пригорок поднялся приезжий мужчина в пенсне. Он говорил не громко, но каждое слово его так и брало за сердце. Оратор рассказывал, как рабочие Москвы дрались на баррикадах и умирали за счастье трудящихся.
Как удивился и обрадовался Николай Томин, узнав в выступающем Андрея Кузьмича Искрина. Дядя Андрей очень изменился. Сбрил бородку, отрастил пышные усы. Не стало вьющейся шевелюры. На груди - темный галстук с белыми горошинами. Не изменились только ласковые карие глаза, весело поблескивающие под пенсне.
А знакомый голос продолжал:
- Декабрьское вооруженное восстание в Москве потоплено в крови, враги народа и их прихлебатели пропели отходную революции, но рано они злорадствуют. На борьбу поднимаются новые миллионы рабочих, проснулся от спячки крестьянин. Вождь трудящихся Владимир Ильич Ленин говорит: демократическая революция в России идет к новому подъему, и вооруженное восстание в скором времени примет наступательную форму вооруженной борьбы! К этому мы должны готовить рабочих и крестьян. Дорогие друзья! Сегодня нас собралось немного, но за нами пойдут тысячи. Поднимем же выше наше Красное Знамя с боевым девизом: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Будем собирать силы для грядущих боев! Раздувайте искры в деревенских потемках!
Подталкиваемый товарищами Николай Томин занял место на пригорке, Во рту пересохло, от смущенья не знает, куда деть руки, растерянно смотрит на старших товарищей.
- Смелей, Николай! - услышал подбадривающие слова Якова Другова.
- Правильно большевики говорят. Бить надо буржуев, - сорвалось у него, и он не узнал своего голоса. - Рабочие кровь на баррикадах проливали, а мы отсиживались, как мыши в норах. Закатить бы вот на Хмелевскую гору пушки и бахнуть по куртамышским буржуям, чтобы и духу от них не осталось!
Искрин улыбнулся наивному пониманию юношей революции.
Яков Другов бросил реплику:
- Дойдет и до этого!
Тут дозорные предупредили об опасности, поляна быстро опустела. Многие перешли вброд Куртамыш, скрылись в лесу, другие образовали компании за скатертями-самобранками.
По просеке проехали три стражника.
Когда опасность миновала, снова собрались все вместе. Искрин тихо запел "Интернационал". Все подтянули. Холодок пробежал по спине от этой песни.
Вот она настоящая жизнь!
Николай подошел к Искрину, и они медленно пошли по лесу.
- Выходит правду говорят: гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойдется. Так вот, Коля, никто не должен знать, что мы с тобой знакомы, что я в Кочердыке был богомазом. Забудь про дядю Андрея. Андрей Кузьмич Искрин утонул в Шилке при побеге из Нерчинской тюрьмы. Перед тобой другой человек, волостной писарь Скворцов Петр Семенович. Встречи не ищи: надо будет, сам тебя найду. Договорились?
- Все понял.
4
Наконец-то Николай снял комнату с отдельным ходом. Вечером, раскрыв тетрадь в твердом переплете, он записал:
"1906 год, июнь, 1-е, четверг. В эту ночь я последний раз спал у хозяина, с первого перешел на хлебы. Сейчас могу спокойно провести вечер, могу писать, читать все, что вздумается. Когда начали закрывать магазин, мне сказали, что приехал С. П. С. и что они ушли в лес. Я пошел в лес, но там их не нашел".
Затем он вытащил из кармана маленькую записную книжку. На первой странице ее размашисто написано: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" А далее - убористым, мелким почерком текст пролетарского гимна "Интернационала".
Николаю вспомнилась конспиративная маевка: в тот день была записана эта песня.
В дальнейшем в заветную записную книжку будут переписаны: "Отречемся от старого мира" ("Марсельеза"), "Вихри враждебные веют над нами" ("Варшавянка"), "Слезами залит мир безбрежный" и другие революционные песни.
Часто у Николая стали собираться товарищи: читали, обсуждали, спорили. Хозяйка не могла нарадоваться своим постояльцем: не пьет, не курит, и знакомые все степенные, обходительные.
На этажерке появились произведения Максима Горького, Ивана Никитина, зарубежных писателей, учебники.
В дневнике - новые записи:
"Воскресенье, 4 июня. В лесу собрались товарищи, разговаривали, пели. Было много новеньких. Решили до осени организоваться, а потом предъявить экономические требования.
Понедельник, 5 июня. Товарищи обещание исполнили. Читали, чем у нас занимаются депутаты.
Пятница, 9 июня. Когда закрыли магазин, я пошел гулять. Мне попались товарищи. Вместе пошли на берег, сидели, разговаривали о предстоящем.
Понедельник, 12 июня. Когда получили почту, я вышел на коридор и начал читать газеты. Подошли несколько мужиков и начали слушать. Но вдруг выходит хозяин и приказывает не читать. Я начал ему возражать, что за причина. Но он сказал, что причины никакой, но не читай.
Вторник, 13 июня. Сегодня хозяин призывает служащего И. Х. У. и говорит, что я тебя рассчитаю. Вот как нашего брата пролетариата. Сегодня живешь, завтра убирайся к черту. Нужно самим себя чем-нибудь оградить. Первым долгом нужно организоваться, а потом предъявить… Спать не нужно.
Среда, 14 июня. У нас привезли из Троицка товар. Дорога грязная. Кони устали, возчики замучились, оборвались, голодные. Бедный русский наш мужик! Вечно он работает и вечно голоден и наг.
Воскресенье, 25 июня. Сегодня после торговли пошли с Яшей в народный дом. Я там встретился с одним молодым человеком из Кургана. Товарищ по делу…
Четверг, 6 июля. Жара стоит невыносимая. Хозяин уехал купаться… Пришел хохол, едущий из Сибири. Переселенец. Истратив 300 рублей, он едет обратно. Больше нищих плодит по России наше правительство с переселением.
Понедельник, 10 июля. Сегодня получили телеграмму о роспуске Государственной Думы. Вечером с Колей Трущевым ходили к И. П., толковали о думе и о своих делах. Ничего не решили, не готовы.
Четверг, 13 июля. Ходил к Рогалеву, он рассказывал про шпика".
5
Однажды Наташа, выполняя задание тетушки, пошла к Друговым за фотоснимками. Оттуда в магазин принесла Николаю записку: "Карточки готовы, можешь забрать. Я. Д." Томин едва дождался закрытия магазина - и сразу же к фотографу.
Яков Максимович, окинув Николая внимательным взглядом, спросил:
- Когда в Курган поедешь?
- На той неделе. Хозяин решил какую-то махинацию провернуть.
- Добро. Найди портного на Набережной и передай ему: "Яков Максимович низко кланяется, просит вернуть ему долг". Запомни, не перепутай. Он тебе даст листовки, будь осторожен.
И вот эти таинственные листовки, которые зажигают сердца и будоражат умы, в его руках. Через него они пойдут в народ, расскажут правду. Николай начал с жадностью читать.
Листовок требовалось много, а привез Томин небольшую пачку. Надо размножить. Но как? Стали советоваться.
- В Куртамыше живет один старик Фомич, мастер - золотые руки, - вспомнил Николай. - Схожу к нему, может быть и выручит.
- Не Прохор ли Оглоблин? - спросил Яков Максимович. - Знаю его, он мне фотоаппарат чинил. Испытай. Только, чтобы он ни о чем не догадался.
…Прохор Фомич Оглоблин жил на рабочей окраине села. Занимал со старухой избу, в горнице - мастерская.
Когда зашел Николай Томин, Фомич мастерил для какого-то купца домашний сейф с секретом. Много он понаделал таких сейфов, и у каждого свой секрет, который знал только мастер да хозяин.
Николай с любопытством огляделся.
На одной стене висят замки размером от дамских сережек до пудовой гири. Замки амбарные, квартирные, шкатулочные. Замки с винтовыми и поворотными, с ударными и нажимными ключами; с одной, с двумя и тремя замочными скважинами, и для каждой свой ключ.
На другой стене - часы различных форм со звоном и кукушками, с петухами и колокольчиками.
Чего только нет в мастерской Фомича! Действительно, мастер - золотые руки!
- Пришел к тебе, Фомич, в праву ногу падать, - проговорил Николай.
- Падай в обе, - шуткой ответил тот. - Чего тебе?
- Библиотечка у меня своя собирается. Люблю читать.
- Хорошее дело.
- И надумал я на каждой книге штампики поставить: где купил, когда, свою фамилию. Буквочки мне надо. Маленькую, ручную типографию.
- Что книги печатают?
- Да. Только хотелось бы с секретом, пусть люди думают, что это еще одна книжка на полке стоит. Ну вот хотя бы как эта, - и Николай, развернув бумагу, положил перед мастером библию в деревянном переплете с застежками.
- Дело не хитрое, смастерю. Через две недели приходи.
Фомич сдержал слово. На деревянной обложке под кожей образ Иисуса Христа из металлических пластин, а по краям парят ангелы. Корешок весь в бугристых узорах. Надо знать, какую из множества головок нажать, чтобы открыть застежку. Откинешь обложку, а там разрисован титульный лист, и на двадцати страницах божественное писание. Чтобы открыть заднюю обложку надо тоже знать секрет. А там и шрифт, и все, что к нему положено для печатанья. "Вот бы такой мастер пригодился революционерам", - подумал юноша и, чтобы доказать старшим товарищам, на что он способен, решил сагитировать старика.
В благодарность Николай подарил Фомичу томик сочинений Максима Горького. Вручив подарок, он направился к выходу.
- Эй, парень, вернись! Ты что-то не то мне дал. За книжку премного благодарен, а листок возьми. Что надо смастерить - пожалуйста, а этим делом заниматься - нет: я тебя не видел, и ты меня не знаешь. Ступай с богом.
- А я думал, что вам, мастеровому человеку, будет интересно, - растерялся Николай.
- Истинно мастеровой. Мое дело мастерить, а не царей свергать. Насвергались - хватит: в Питере свергали, в Москве свергали, а что из этого вышло? Свергальщиков-то всех на веревочку да в Сибирь. Эвон их сколько везде нагнали.
- Ну, ладно, Фомич. Спасибо за работу.
- Не обессудь.
Юноша шел от Фомича расстроенный. Выдаст или нет? Что скажут Друговы, Искрин? Ведь без их ведома он вручил Фомичу листовку.
6
Показав Друговым книгу-типографию, Николай рассказал о необдуманном поступке.
Яков Максимович опустил вниз глаза, пощипал остренький кончик бородки. Владимир Яковлевич, обронив: "М-да!", почесал затылок. Установилось неловкое молчание. Николай ждал разноса.
- Повтори-ка, что он ответил? - попросил Яков Максимович.
Юноша повторил из слова в слово.
- Ну, если Фомич сказал, что ни ты его, ни он тебя не знает, надо полагать, что он никому не сообщит, - заключил Владимир Яковлевич.
- Мне так же думается, - согласился Яков Максимович, - все же надо принять меры предосторожности. Типографию на квартире держать опасно. О месте ее хранения придется Николаю подумать. Если же и попадется она в руки полиции, отвечай так, как говорил Фомичу, когда заказывал. Больше ты ничего не знаешь. Такая самодеятельность может привести к провалу. Ты это понял? А печатать лучше не в Куртамыше.
Николай сказался больным, отпросился у хозяина и уехал в Казачий Кочердык. Уже начался покос, и все старшие были на лугах. Дома только бабушка с маленькими ребятишками.
Николай пил парное и кипяченое молоко, бабушкины травяные навары. А вечером уходил в баню и печатал листовки.
В воскресенье вместе с Ахметом и Сашей поехали на луга. Николай рассказывал о жизни Куртамыша, за что в это захолустье сосланы правительством хорошие люди.
- Правду говорить - плохой будешь. Ай-ай-ай! - горячо отзывался Ахмет.
- Учиться тебе надо, Ахмет, - посоветовал Николай.
- Как учиться? Большой я. Школа мусульманской нет. Книга татарской нет. Как учиться?
- Учись русской грамоте. Саша поможет, а я букварь и арифметику пришлю, тетради, карандаши.
- Спасибо, Коля. Больна хорошо учиться.
Александр согласно кивнул головой.
Привал сделали на берегу Тобола, у горы Пика.
Разожгли костер, на треноге повесили над огнем котелок с водой.
Вспомнили детство, дядю Андрея.
- Я слышал, что он погиб при побеге из тюрьмы, - сообщил Николай.
- Вот какой человек был, ничего не боялся, - с грустью проговорил Александр. - А ведь его выдал Венька Полубаринов.
- Ты откуда знаешь?
- Сам Венька проболтался. "Вашего, - говорит, - богомаза на каторгу, а мне тятенька новую шинель сшил, как у генерала!"
- Иуда проклятый! - вскричал Николай. - Я бы за дядю Андрея жизнь отдал. А ты, Ахмет?
- Я отдала бы, как не отдать за хорошего человека.
- А если тебя будут пытать, гвозди будут под ногти забивать, чтобы узнать, кто тебя вовлек в борьбу с царем, ты сказал бы?
- Ахмет умеет молчать.
- А ты? - Николай посмотрел в глаза Александра.
- Я не выдержал бы гвоздей под ногтями. Тут занозишь и то боль страшная. А гвозди!.. Я орал бы, но никого не выдал.
- Верю, друзья!
Николай осмотрелся, вынул из внутреннего кармана пиджака листовку. Развернул.
- Слушайте. "Товарищи! Силой ваших рук создаются все богатства на земле; вашим трудом питаются все от царя до нищего; ваша кровь - цемент, которым связаны покой и счастье всех людей, и вы, давая всем все, - сами не имеете почти ничего".
- Совсем ничего не имеем. Рука один, - вставил Нуриев.
- Не перебивай, Ахмет. Читай, Коля.
- "Вы строите дворцы, где свободно и богато живут ваши владыки, и тюрьмы, где гниют ваши друзья; вы делаете оружие, которым убивают вас, когда вы выходите из душных стен заводов и мастерских на улицы города, чтобы требовать человеческих прав".
- Верна писал! - не выдержал Ахмет. - Моя масло делай, все кушал. Ахмет не кушал. Деньга нет.
- Каждую осень мы за гроши продаем самую хорошую пшеницу, а едим что придется. С долгами надо расплатиться, одеться, обуться. Весной берем семена втридорога. Никак не можем из нужды выкарабкаться, - с волнением проговорил Саша. - А что делать?
- Вот что, - и Николай продолжал: "Товарищи рабочие и крестьяне! Кто бы вы ни были - русские, татары, казахи, башкиры, стройтесь в единую колонну, готовьтесь к решительному штурму. Довольно терпеть тиранов и палачей! Долой кровавого царя и всю его свору! Да здравствует братский союз и свобода!"
Минуту стояла тишина. Первым ее нарушил Александр:
- Надо всем казакам знать, что тут написано.
- Надо, - подхватил Николай. - Руками казаков задушена революция. И пусть они знают, кого они защищали и кого убивали в прошлом году. Оставляю тебе листовку.
- Зачем одна! Ахмет тоже надо: будем память учить, говорить. Прятать будем.
Николай выполнил просьбу друга.
- А если найдут, что скажете? Где взяли?!
- Ездил в станицу, подобрал бумажку на базаре, тятеньке на цигарки.
- Почему сразу не отдал атаману?
- У атамана хорошая бумага есть, а тятеньке и эта ладно.
- А ты где взял?
- Куртамыш масло возил. Ехал домой, карман лежит. Кто клал не знал, как попал - не знал.
Николай захохотал; просмеявшись, протер от слез глаза, проговорил:
- Ладно придумали. Молодцы. Ну вот что. Вы взрослые и понимаете насколько опасно хранить эти бумажки и говорить о них. Но надо, надо.