Советских авторов такое объяснение не устраивало. "Потемкин обомлел. Подобного тона он никак не ожидал, - читаем у самого растиражированного биографа Суворова К. Осипова. - Они молча ходили по залу; ни тот ни другой не могли найти слов. Наконец Суворов откланялся и вышел. Это была его последняя встреча с князем Таврическим… Пять минут независимого поведения дорого обошлись Суворову… Екатерининская эпоха еще раз зло посмеялась над ним. Суворову горше, чем когда бы то ни было, было суждено почувствовать, что недовольство фаворита значит для царицы больше, чем любые подвиги полководца… Суворов выехал в Петербург. Потемкинские эстафеты опередили его. Он был принят очень холодно". Абтор, видимо, даже не подозревал о том, что по приезде в столицу Александр Васильевич и Григорий Александрович не раз встречались на официальных приемах.
Анонимный анекдот является позднейшей выдумкой. Кстати, еще в 1841 году известный русский военный историк Александр Васильевич Висковатов в работе "Сведения о князе Потемкине" заметил: "Должно ли после сих слов и после всех знаков веры Потемкина в воинские дарования Суворова согласиться с преданием, что он завидовал Рымникскому и препятствовал ему получить должную награду? Прибавим к тому, что Суворов и не был обижен: важный в то время чин Подполковника Лейб-Гвардии Преображенского полка и выбитая в его честь золотая медаль были наградами, полученными им от Императрицы за Измаильский подвиг".
Полным вымыслом являются ссылки биографов Суворова на "эстафеты разгневанного временщика", которые якобы помешали герою получить фельдмаршальский жезл. Донесения, опередившие приезд измаильского победителя в столицу, были опубликованы в "Санкт-Петербургских ведомостях" вскоре после штурма крепости. "Не Измаил, но армия турецкая, состоящая в 30 с лишком тысячах, истреблена в укреплениях пространных, - говорилось в первом донесении Потемкина Екатерине. - Храбрый Генерал Граф Суворов-Рымникский избран был мною к сему предприятию". А вот отрывок из второго донесения: "Отдав справедливость исполнившим долг свой военачальникам, не могу я достойной прописать похвалы искусству, неустрашимости и добрым распоряжениям главного в сем деле вождя Графа Суворова-Рымникского. Его неустрашимость, бдение и прозорливость всюду содействовали сражающимся, всюду ободряли изнемогающих и, направляя удары, обращавшие вотще неприятельскую оборону, совершили славную сию победу". Таким образом, миф о размолвке Суворова с Потемкиным должен быть вычеркнут из биографии великого полководца.
Нельзя не остановиться на еще одной фальсификации. Западные историки выставляют Суворову очень строгий счет за Измаил, обвиняя его в чрезмерной жестокости. О кровавом штурме сразу же стала писать европейская пресса. Особенно усердствовали журналисты революционной Франции. В дни якобинского террора, унесшего жизни десятков тысяч французов, эти "разбойники пера" проклинали русского полководца за кровь "несчастных жертв", пролитую в Измаиле. Играя словами, они сравнивали Суворова с беспощадным султаном Марокко Мулаем Исмаилом ибн Шерифом (1672-1727), изгнавшим из страны европейцев.
В начале XIX века великий английский поэт лорд Байрон в своем сатирическом эпосе, поэме "Дон Жуан", описал "измаильскую эскаладу":
Суворов появлялся здесь и там,
Смеясь, бранясь, муштруя, проверяя.
(Признаться вам - Суворова я сам
Без колебаний чудом называю!)
То прост, то горд, то ласков, то упрям.
То шуткою, то верой ободряя.
То арлекин, то Марс, то Мом,
Он гением блистал в бою любом.
Советские биографы полководца часто цитировали эти строки, стыдливо скрывая продолжение:
Суворов в этот день превосходил
Тимура и, пожалуй, Чингисхана:
Он созерцал горящий Измаил
И слушал вопли вражеского стана;
Царице он депешу сочинил
Рукой окровавленной, как ни странно -
Стихами: "Слава Богу, слава Вам! -
Писал он. - Крепость взята, и я там!"
Двустишье это, мнится мне, страшнее
Могучих слов "Мене, Мене, Текел!",
Которые, от ужаса бледнея,
Избранник Даниил уразумел.
Но сам пророк великой Иудеи
Над бедствием смеяться не посмел.
А этот рифмоплет - Нерону пара! -
Еще острил при зареве пожара.
Приведя библейский рассказ о страшной гибели Вавилона, предсказанной пророком Даниилом, и повторив ходячий анекдот о стихотворном донесении Суворова по случаю взятия турецкой крепости Туртукай, британский лорд отнес русского полководца к самым жестоким деятелям мировой истории. Суворов "не острил при зареве пожара". Его донесения шли не царице, а, как положено, главнокомандующему:
"Простите, сам не пишу: глаза от дыму болят. Легло наших героев сухопутных с флотскими за отечество до двух тысяч, а раненых больше. Варваров, получавших провиант, до 40 000, но числом менее того; в полону при разных пашах и чиновниках около трех, а всех душ до пяти тысяч. Протчие погибли… Трофей - больших и малых пушек ныне около 200 и знамен до 200, должно быть больше. Победоносное войско подносит Вашей Светлости городские ключи".
Казалось бы, грандиозная победа должна была ускорить окончание войны. Но вышло иначе: союзники султана заверили его, что, если Россия не заключит мир на условии сохранения статус-кво, против нее двинутся британский флот и прусская армия.
В период зимнего затишья Потемкин и Суворов отправились в Петербург. Там между ними и произошел конфликт, совершенно искаженный биографами великого полководца. И виноват в нем был измаильский победитель.
ПОСЛЕ ИЗМАИЛА
Четвертого марта 1791 года в камер-фурьерском церемониальном журнале появилась запись: "В 11 часу утра… приехал ко двору и имел счастие представиться пред Ее Императорским Величеством во внутренних Ея Величества покоях прибывший накануне из главной армии Господин Генерал-Аншеф Граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский, который потом около полудня, для отдания всенижайшего поклона, был у Их Императорских Высочеств Государя Цесаревича и Государыни Великой Княгини и у Государей Великих Князей".
Герою войны была оказана высокая честь: почти два часа с ним наедине беседовала императрица. Затем он был принят наследником престола и его супругой.
Через день в Эрмитаже состоялся большой вечерний прием. "В 3/4 10-го благоволила Ее Императорское Величество из Эрмитажа отсутствовать в свои апартаменты, а Их Императорские Высочества по прошению Его Светлости Князя Григория Александровича Потемкина-Таврического проходить изволили из Эрмитажа в покои Его Светлости, к чему также были приглашены Его Светлость Принц Виртемберг-Штутгардский и прочия до 65-ти знатные обоего пола особы… Сего числа в реестр, по которому были приглашены в Эрмитаж, по приказу Господина Гофмаршала внесен Господин Генерал-Аншеф Граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский, который потому в сей вечер и приглашен был".
Девятого марта "пополудни мимо Зимнего дворца везены турецкие знамена и другие трофеи, взятые под Измаилом российским войском". В журнале не указаны имена присутствовавших на церемонии, но, очевидно, как и два года назад, Суворов стоял рядом с Екатериной и Потемкиным. Граф двух империй, кавалер Георгия 1-й степени, обладатель драгоценной шпаги с надписью "Победителю Визиря" выделялся из когорты генералов империи. Сановники и придворные устно и письменно поздравляли героя, его приглашали в гости друзья, поэты подносили хвалебные стихи.
"25 марта, - читаем в камер-фурьерском журнале, - после литургии Ее Императорское Величество изволила прибыть обще с Их Императорскими Высочествами в аудиенц-камеру и Всемилостивейше жаловала Монаршими милостями как предводительствовавшего на юге Российским оружием Генерал-Фельдмаршала Князя Григорья Александровича Потемкина-Таврического, так рекомендованных от Его Светлости и от частных командиров разных чинов военнослужащих за отличные подвиги, оказанные в прошедшую пред сим кампанию и особливо при взятии приступом города и крепости Измаила, со Всемилостивейшим пожалованием всему войску, бывшему на приступе, каждому по серебряной медали с надписью "за храбрость и усердие"". Награждения были щедрыми и ничуть не уступали очаковским.
Через три дня Потемкин получил короткое письмо. "Светлейший Князь, Милостивый Государь! - писал Суворов. - Вашу Светлость осмеливаюся утруждать о моей дочери в напоминовании увольнения в Москву к ее тетке Княгине Горчаковой года на два. Милостивый Государь, прибегаю под Ваше покровительство о ниспослании мне сей Высочайшей милости. Лично не могу я себя представить Вашей Светлости по известной моей болезни".
Как мы помним, "Суворочка", определенная при участии Потемкина и самой государыни в Смольный институт, росла без матери, жившей с маленьким сыном у родственников в Москве. Всю нежность родительского сердца Суворов перенес на дочь, о чем красноречиво говорят его письма. Мы видели, как отец радовался успехам Наташи в учебе, передавал поклоны директрисе Смольного Софье Ивановне Делафон и "сестрицам" - одноклассницам дочери, как мечтал о времени, когда его "Суворочка" наденет белое платье - символ скорого окончания учебы.
Александр Васильевич писал дочери о своей боевой и походной жизни, о своих победах, применяясь к ее понятиям. Отметим интересную подробность: Наташу несколько раз приглашала государыня для чтения перед ней и придворными писем ее ставшего знаменитым отца. Дочь относилась к нему с уважением, почтительностью и любовью. К сожалению, ее ответные письма, за редкими исключениями, до нас не дошли. Процитируем одно из сохранившихся, датированное 17 апреля 1790 года:
"Довольно долгое время, дражайший батюшка, я была лишена удовольствия получать от Вас новости. Не зная причины столь жестокого молчания, я приписывала ее нездоровью либо какой другой напасти. Но благодаря Богу Ваше письмо успокоило мои тревоги. Не могу выразить Вам радость, какую оно мне доставило. Будьте уверены, батюшка, я сделаю всё, чтобы жить в соответствии, согласно Вашим советам, которые Вы даете мне, всегда самым совершенным образом покоряться Вашей воле, ибо Вы знаете, сколь Вы мне дороги.
Моя милая матушка Софья Ивановна всем сердцем согласна, чтобы я потратила деньги, которые Вы назначили мне на гостинцы, на покупку клавесина. Он уже совсем готов. Она испрашивает Вашего приказания, чтобы эти деньги были мне переданы, так как Вы знаете, дражайший батюшка, что она не дала тогда согласия на это и с тех пор больше не видела господина, который должен был ей его передать. Это органный клавесин стоимостью 500 рублей, и лишь только я буду в состоянии заплатить за него, я смогу им пользоваться сразу же.
От всего сердца прошу Бога, чтобы он сохранил милого батюшку. Не могу и думать, не проливая слез и не трепеща, об опасностях, которые каждый день угрожают драгоценной жизни моего отца. Сестрицы вам кланяются. Я целую Ваши руки".
Второго марта 1791 года, накануне приезда Суворова в столицу, Екатерина пожаловала пятнадцатилетнюю графиню Рымникскую в свои фрейлины. Много горестных часов доставил старику-отцу этот знак монаршей милости. Будучи невысокого мнения о придворных нравах, он сокрушался об опасностях, подстерегавших дочь. Придворные интриганы сразу заметили его терзания. Особо следует отметить опытного царедворца графа Николая Ивановича Салтыкова. В отсутствие Потемкина он руководил Военной коллегией и по совместительству занимался воспитанием внуков императрицы. Салтыков ладил и с Екатериной, и с ее раздражительным сыном. Именно при его поддержке Зубов занял место подле государыни. Граф Николай Иванович предложил Суворову выдать Наташу замуж за своего сына Дмитрия, а до осуществления этого марьяжа поручить опеку над юной фрейлиной своей супруге Наталье Владимировне, статс-даме императрицы.
Осведомленный Гаврила Романович Державин в своих "Записках" рассказывает: "Надобно знать, что в сие время крилося какое-то тайное в сердце императрицы подозрение против сего фельдмаршала (Потемкина. - В.Л.) по истинным ли политическим каким, замеченным от двора причинам, или по недоброжелательству Зубова, как носился слух тогда, что князь, поехав из армии, сказал своим приближенным, что он нездоров и едет в Петербург зубы дергать. Сие дошло до молодого вельможи и подкреплено было, сколько известно, разными внушениями истинного сокрушителя Измаила, приехавшего тогда из армии. Великий Суворов, но, как человек со слабостьми, из честолюбия ли, или зависти, или из истинной ревности к благу отечества, но только приметно было, что шел тайно против неискусного своего фельдмаршала, которому со всем своим искусством, должен был единственно по воле самодержавной власти повиноваться".
Державин писал свои "Записки" спустя много лет после Итальянского и Швейцарского походов, обессмертивших имя Суворова. В оценке "неискусного фельдмаршала" слышатся сплетни, распространявшиеся еще при жизни Потемкина в придворных и дипломатических кругах. Но главное передано верно: осложнение отношений Потемкина с императрицей, недоброжелательство к нему Зубова и участие измаильского героя в противостоянии князю Таврическому. Это подтверждается письмами самого Суворова.
Летом 1791 года Александр Васильевич действительно резко отзывался о властолюбии Потемкина и даже писал сатирические стихи на своего начальника. Однако всё это не предназначалось для чужих глаз и проявлялось исключительно в личных письмах Суворова Дмитрию Ивановичу Хвостову. Женатый на племяннице полководца, Хвостов сделался своего рода представителем графа Рымникского при дворе. От него у Суворова не существовало тайн. Что же случилось? Чем провинился Потемкин?
Воспользовавшись его двухлетним отсутствием в столице, придворные завистники пытались ослабить влияние соправителя и супруга императрицы. Им удалось провести в фавориты Екатерины молодого и малоопытного в делах Платона Зубова. Измаильский герой понадобился им для того, чтобы внушить недоверие к главнокомандующему, якобы только пожинавшему плоды побед своих подчиненных. Общественное мнение, которое сам Суворов называл "стоглавой скотиной", приняло эту сплетню. Но государыню обмануть было невозможно - она знала настоящую цену Потемкину, более того, понимала, что в случае его отставки ключевые посты в армии окажутся в руках сторонников наследника престола, поклонника Пруссии. В Берлине уже ходили слухи о скорой перемене в России царствующей особы. Этому должны были способствовать угрозы Англии и Пруссии.
Екатерина разгадала маневры домашних друзей прусского короля и не предала своего тайного мужа и соправителя. Суворов же поплатился за свою доверчивость. Горько читать строки из письма поседевшего в битвах полководца мальчишке Зубову, с которым его свели "новые друзья" и вся сила которого заключалась лишь в привязанности престарелой императрицы. "Ежечасно возпоминаю благосклонности Вашего Превосходительства и сию тихую нашу беседу, наполненную разума с приятностью честосердечия, праводушия, дальновидных целей к общему благу", - писал Суворов 30 июня 1791 года. Неужели он верил, что этот юнец способен понять и оценить его лучше, чем "батюшка князь Григорий Александрович"?
Из писем Суворова лета-осени 1791 года видно, что он, презиравший придворную суету, хотел во что бы то ни стало задержаться при дворе. Не фельдмаршальский чин, как считают многие биографы Суворова, желал получить он за свой подвиг, а звание генерал-адъютанта, открывавшее прямой доступ ко двору, которое обещал исхлопотать ему Платон Зубов. Старый воин не знал, что Потемкин, представляя наградной список отличившихся при штурме Измаила, предлагал Екатерине отличить главного предводителя "гвардии подполковника чином или генерал-адъютантом", но императрица не пожелала иметь среди своих генерал-адъютантов человека, который в ответ на ее милость торопится забрать дочь из дворца, словно это притон.
Какие же награды мог получить Суворов? Он уже имел высшие степени всех российских орденов, а дважды одним и тем же орденом не награждали. "Чин фельдмаршала!" - вслед за Полевым и Петрушевским заявляют биографы полководца.
Екатерина очень скупо жаловала в фельдмаршалы. Князь Александр Михайлович Голицын и граф Петр Александрович Румянцев получили этот чин, командуя армиями в первой войне с Турцией. Граф Захар Григорьевич Чернышев и князь Григорий Александрович Потемкин стали фельдмаршалами по должности президента Военной коллегии. Суворов будет пожалован им после выдающегося успеха в Польской кампании 1794 года, когда его победы поставят точку в военных действиях. Весной 1791-го до мира с турками было еще далеко, вот он и получил почетный чин подполковника лейб-гвардии Преображенского полка.
Полковником всех гвардейских полков значилась сама императрица. В число подполковников (около десяти) входили Потемкин, Румянцев, а также те, кого Суворов считал своими соперниками: Репнин, Салтыковы, Брюс, Мусин-Пушкин, Долгоруков.
Потемкин предложил также наградить измаильского победителя именной медалью с его портретом. Императрица согласилась и написала статссекретарю Д.П. Трощинскому: "Я думаю Суворову приказать вытиснуть медаль за взятие Измаила и для сего, когда приедет, приказать профиль его срисовать".
Медаль была выбита в 1791 году на Петербургском монетном дворе, ее автор - придворный медальер Карл Лебрехт. На лицевой стороне помещен профильный портрет Суворова. Знатоки суворовской иконографии давно разошлись во мнениях. Одни (Д.А. Ровинский, С.В. Козлов) считали это изображение совершенно непохожим на прототип, вымышленным, героизированным. Другие (М.Б. Стремоухов, П.Н. Симанский) доказывали, что изображение "не совсем вымышленное", на что "указывают некоторые схваченные на медали черты суворовского типа, как, например, выдвинутая вперед нижняя губа, изогнутое очертание бровей, развитые лобные кости, глубокие правильные морщины на лбу и сосредоточенное выражение лица".
Лучший исследователь портретов великого полководца А.В. Помарнацкий убедительно доказал, что профиль срисован с натуры, прибавив, что "Суворов на этой медали очень некрасив… на ней беспощадно подчеркнут его возраст со всеми присущими старости… чертами". В соответствии со вкусами времени он изображен в виде Геркулеса со шкурой немейского льва, наброшенной на обнаженные плечи. Однако героизация образа полководца неожиданно сочетается в изображении на медали с "весьма натуралистической передачей его невзрачной внешности", что, по мнению исследователя, противоречит "'основным установкам эстетики классицизма, неизменно требовавшей "поправления", идеализации "натуры"". Поэтому медаль стала своего рода "гротеском". Потемкин, раздраженный "дерзостью" подчиненного при встрече в Яссах, не только помешал производству героя в чин фельдмаршала, но и подсказал Екатерине "изобразить Суворова на памятной медали хотя и с атрибутами могучего Геркулеса, но без прикрас, а таким, каким он был в действительности".