Но это явная натяжка и дань антипотемкинской легенде. Именная медаль была очень редкой и, безусловно, очень почетной наградой. Румянцев получил такую медаль за Кагул, Орлов - за Чесму. Сам Потемкин удостоился трех таких медалей, последней - за очаковский штурм. Ее штамп резал тот же Лебрехт.
"Посылаю тебе медали три, кои ныне лишь поспели, - писала 7 сентября 1789 года Екатерина Потемкину. - Я в них любовалась на образ твой, так как и на дела того человека, в котором я никак не ошиблась, знав его усердие и рвение ко мне и общему делу, совокупно со отличными дарованиями души и сердца". Однако самому князю медаль не понравилась. "Изображен я сердитым, - отвечал он императрице, но тут же сгладил вырвавшийся упрек: - ибо сержусь, что не в силах заслужить бездны твоих милостей".
В апреле 1791 года Екатерине и Потемкину было не до иронии над Суворовым - Россия стояла на грани войны с Англией и Пруссией. Измаильский победитель в этом месяце несколько раз приглашался во дворец: 17-го он присутствовал на эрмитажном собрании и трижды (последний раз 24-го) удостоился чести обедать за "высочайшим столом". На другой день императрица писала Потемкину: "Я нахожу Вашу мысль - составить наилучшим образом значительный корпус в Финляндии и прежде всего назначить начальником Графа Суворова - отличною. И чтобы ускорить дело, посылаю Вам при этом записку к Генералу Суворову, если Вы найдете нужным передать ее ему". Тем же числом помечен рескрипт: "Граф Александр Васильевич! Я желаю, чтоб Вы съездили в Финляндию до самой шведской границы для познания положения мест, служащих для обороны оной. Пребываю к Вам доброжелательна. Екатерина".
Большинство биографов Суворова видят в этом назначении опять-таки происки Потемкина, якобы не желавшего присутствия измаильского героя на великолепном празднике, устроенном им 28 апреля в своем дворце, впоследствии названном Таврическим. На празднике присутствовали императрица со своим семейством, придворные, генералитет, члены дипломатического корпуса - всего три тысячи человек. Программу торжества помогал составить Державин, написавший тексты для исполнявшихся хоров. Он же в 1792 году опубликовал подробное описание праздника.
Одни живые картины сменялись другими. Гости слушали хоры, смотрели балет, который, по словам Державина, "представлял Смирнского купца, торгующего невольниками всех народов, но, к чести Российского оружия, не было ни одного соотечественника нашего в плену у сего корыстолюбивого варвара". "Какая перемена политического нашего состояния! - восклицал поэт и кабинет-секретарь императрицы. - Давно ли Украина и Понизовые места подвержены были непрестанным набегам хищных орд? Давно ли? - О! Коль приятно напоминание минувших напастей, когда они прошли, как страшный сон. Теперь мы наслаждаемся в пресветлых торжествах благоденствием. О потомство! Ведай: всё сие есть творение Духа Екатерины".
Особенно поразил гостей польский танец, в котором участвовал цвет петербургской молодежи. Две великолепные кадрили вели юные внуки государыни Александр и Константин. Танец сопровождал хор на слова первого поэта России.
Гром победы, раздавайся!
Веселися, храбрый Росс!
Как и балет, он был пронизан злободневным политическим содержанием:
Воды быстрые Дуная
Уж в руках теперь у нас;
Храбрость Россов почитая,
Тавр под нами и Кавказ.
Уж не могут орды Крыма
Ныне рушить наш покой;
Гордость низится Селима,
И бледнеет он с луной.
Стон Синила раздается
Днесь в подсолнечной везде;
Зависть и вражда мятется
И терзается в себе.
Мы ликуем славы звуки,
Чтоб враги могли то зреть,
Что свои готовы руки
В край вселенной мы простреть.
Зри, премудрая Царица,
Зри, Великая Жена,
Что твой взгляд, твоя десница
Наш закон, душа одна.
Императрица, пробывшая на празднике девять часов, в письме своему давнему зарубежному корреспонденту, барону Фридриху Мельхиору Гримму подвела под торжество политический подтекст: "Зрелище было чудное… Вот так, государь мой, проводят время в Петербурге, не смотря на шум, и войну, и угрозы диктаторов!" Устроенный Потемкиным праздник продемонстрировал друзьям и недругам России несокрушимую мощь империи и отсутствие разногласий в ее верхах.
Пока в Таврическом дворце гремела музыка и звучали хоры, Суворов по раскисшим весенним дорогам двигался вдоль границы со Швецией. По какому-то недоразумению историки связали этот праздник с взятием Измаила, поэтому отсутствие главного героя объясняли кознями "всесильного временщика".
Выдающиеся победы армии и флота, венцом которых стало взятие Измаила, не приблизили мира. Султан Селим под давлением Англии и Пруссии поставил на место казненного визиря "бешеного" Юсуфа-пашу, зачинщика войны. Британский парламент проголосовал за вооружение флота. Готовые к походу на Кронштадт английские корабли ждали, когда на Балтийском море растает лед. Премьер-министр Уильям Питт Младший лично составил ультиматум России.
К западной границе империи выдвигалась прусская армия, а шведский король Густав настаивал на выплате крупных сумм, обещанных ему при заключении мира. В российской казне, истощенной двумя войнами и новыми военными приготовлениями, свободных денег не было, зато английский посол в Стокгольме предлагал их за "небольшую услугу" - разрыв мира с Россией и предоставление британскому флоту права пользоваться шведскими гаванями.
Поручение осмотреть границу в Финляндии, данное лучшему боевому генералу империи, было хорошо продуманным политическим актом. Екатерина в письме принцу де Линю в Вену высказалась на этот счет вполне определенно: "Страх ни на что не годится в сем мире, сказала я, как бы по вдохновению, при виде возвратившегося весьма неустрашимого Графа двух Империй Суворова-Рымникского, который от нечего делать съездил прогуляться в Финляндию…" Горячие головы были предупреждены: если Швеция рискнет воевать - придется сразиться с "росским Геркулесом".
Потемкин, несомненно, был осведомлен о попытках втянуть его друга в дворцовые интриги. Светлейший князь знал о коварстве придворных кругов, жертвами которых становились и не такие неискушенные люди, как измаильский триумфатор, и решил занять полководца делом. В суворовских письмах тех дней нет и тени уныния и обиды. Как всегда, он краток и точен, его сведения исчерпывающе полны, предложения целесообразны.
Екатерине, Потемкину и их соратникам удалось одержать победу в тяжелейшей дипломатической битве с европейскими противниками. Новая война была предотвращена. В Англии парламентская оппозиция убедительно доказала пагубность политики Питта для британской торговли и промышленности, премьера обвинили в потворстве корыстным планам прусского короля. На митингах в промышленных центрах Англии звучали протесты против намерения правительства послать флот на Кронштадт. Антивоенная кампания развернулась в печати. Теряя авторитет и доверие сторонников, Питт был вынужден отступить. Курьер, везший ультиматум России, был возвращен - вместо него в Петербург отправился специальный представитель правительства. Открывшиеся переговоры показали, что Англия войны не начнет, не решится на разрыв и Пруссия. На юг поскакали нарочные с приказаниями Потемкина армии и флоту перейти в наступление.
Императрица была очень довольна миссией Суворова. Чуть ли не каждый день он приглашается к царскому столу. 22 июня 1791 года на приеме в Царском Селе Александр Васильевич в последний раз видел "великолепного князя Тавриды". Могучая фигура Потемкина возвышалась над толпой придворных. К сожалению, неизвестно, беседовали ли они.
Очередное свидетельство дружеского отношения князя к боевому товарищу - его письмо государыне от 24 июня: "Подполковник Князь Алексей Горчаков приобрел особливое внимание усердием и способностьми своими к службе. Во уважение оных, а равно и заслуг дяди его Графа Суворова-Рымникского, всеподданнейше испрашиваю пожалования его в полковники". Так суворовский племянник получил новый чин.
Двадцать пятого июня Екатерина именным указом предписала Суворову исполнить предложенный им план укрепления границы. Граф отбыл в Финляндию. Незадолго до этого ему удалось добиться отпуска для Наташи, которая вместе с теткой Марией Васильевной Олешевой (овдовевшей младшей сестрой Суворова) поселилась в столице у Хвостовых.
Александр Васильевич со свойственной ему энергией принялся за новое большое дело. О его хорошем настроении красноречиво свидетельствует письмо Хвостову от 11 июля из Кюменьгорода. "Я очень от вояжей и дела устал, насилу это письмо кончу", - пишет он. И тут же следует наставление племяннику: "Господин полковник Князь Алексей Иванович, благодарите Бога ревностию к службе вашей Великой Императрицы и в моральном виде будьте моральны". Основное содержание письма (с небольшими отступлениями) посвящено "Суворочке": "Что дитя читает, шьет, вяжет и для здоровья прыгает, гуляет, за рапорт благодарность Петру Григорьевичу (Корицкому. - В. Л.). Дмитрия Ивановича поздравляю с наследником Магометовым; желаю скоро поздравить с Наташею в отцовском доме; хоть бы там батюшка месяца два ее не видал, да сердце его будет спокойно".
Суворов обращается к дочери: "Ай-да душа моя Наташа, поезжай на кораблике: так-то там весело катаца, и везде там кошечки! Каких же у нас ловят прекрасных лососей живых! Я в пятницу пишу, а ты в пятницу хотела поехать к Графине Наталье Володимировне (Салтыковой. - В. Л.). Вот приходит [письмо] в один день и в тот самый час, как ты где-нибудь кушаешь, и мне пора кушать. Много писал, глаза будто в стеклышках, что на нос надевают. Божье благословение с тобою! Поцалуй за меня тетушку".
В Петербурге завершились переговоры: английские и прусские дипломаты согласились на российские условия мира с Турцией. И в тот же день, 12 июля, из Главной армии прискакал курьер. Репнин доносил Потемкину, что русская армия (30 тысяч человек при 78 орудиях) переправилась через Дунай и, совершив тридцативерстный марш, 28 июня атаковала при Мачине главные силы турок. После упорного шестичасового сражения шестидесятитысячная армия противника была разбита. Лагерь, обоз и до сорока орудий достались победителям.
Немного найдется в истории примеров, когда истощенная четырехлетней войной страна столь впечатляюще доказывала свое военное и моральное превосходство над сильным противником. Русская армия, преобразованная реформами Потемкина, выполнила свой долг.
Еще до этих побед Безбородко чутко уловил перемену обстановки: "За Дунаем начали драться, а Гудович уже перешел Кубань и идет к Анапе, а оттуда далее. Кажется, всё клонится к миру".
В пять часов утра 24 июля из Царского Села по большой дороге промчалась тройка - Потемкин поскакал на юг. Взятие Анапы и мачинская победа вкупе с дипломатическими успехами поставили Блистательную Порту в безвыходное положение. Вековая борьба России за выход к Черному морю подходила к концу.
Суворов поздравил императрицу с новыми успехами. Но вскоре его хорошее настроение сменилось тревогой. "Между нами: Вы знаете, у меня больше всего на сердце благонравие моего невинного ребенка, - пишет он 19 июля Турчанинову. - При Высочайшей милости только что ей пока жить в отцовском дому, у ее двоюродной замужней сестры. Дойдет до Вас, будь Ваше доброе слово". На другой день - письмо Хвостову:
"Сонное суеверство… Ныне я видел, потерявши, отыскавши, Наташу в присутствии Вел[икого] Гет[мана] с б[аронессовыми] Мальтицовыми девицами наряду, калмыковатую, с горбом, так что разсмеялся.
Поди сюда, гетман,
Язык твой на аркан.
Марс пошлет Геркулеса,
А ты пошлешь Зевеса.
Ты Терзиту подобен.
И Царь-Град вам покорен.
Г[рафа] Н[иколая] Ивановича] С[алтыкова] сын… Тупой ответ. Для чего не помолвка, сговор, обрученье? Отложить года на два. Холодный ответ: почивает тут цель!.. Какая?.. Гетман и сераль - Боже соблюди!
Между тем я в оковах, в ласкании. Чужие край - и то временить. Я слышу - [князь Потемкин] отсутственен, предвижу обновившуюся возрастшую силу. Перун в руках - кто не припадет? Летит моя глава…
У Платона Александровича длят, избирают время - у Гетмана всё секунды… Но где ж Наташа? Утверждена ли у вас? Что за препятствы? Приятное обличается само собою, неприятное поспешно объяснять для мероприятиев. Малые притчины рождают великие приключения. Цалую тебя, Наташа!"
Всю эту бурю мыслей вызвали перемены в придворных кругах. Было очевидно: свалить соправителя государыни не удалось; он заключит мир и станет могущественнее, чем прежде. И Салтыковы сразу же решили отложить сватовство своего сына к Наташе "Суворочке" на два года. Один из подчиненных Суворова подполковник Фабиан Вильгельмович фон дер Остен-Сакен (будущий фельдмаршал) поспешил предупредить шефа о грозящих опасностях. "Графиня живет с ее кузиной, что возможно, пока двора нет здесь, - сообщал он из столицы. - Но коль скоро он вернется, нет никакой причины ее удерживать. Вы знаете, какими красками расписывали враги Ваши поступки, когда Вы требовали ее возвращения… Мой совет: действуйте с большей деликатностью. Нужно, чтобы Графиня была уже при дворе в тот день, когда Императрица вернется в город".
Связавшись с противниками светлейшего князя (великого гетмана) и доверившись нерешительному Платону Зубову, Суворов оказался в проигрыше. Его терзают сны: Наташа в кругу фрейлин, которыми командует преданная Потемкину баронесса Мальтиц; он боится, как бы его дочь не стала жертвой ухаживаний гетмана.
Из-под его пера выходят сатирические стихи. Он сравнивает Потемкина с трусливым Терзитом, противником Ахилла, героя Троянской войны. И этому новому Терзиту судьба готова подарить Царьград. Словно всемогущий Зевс, князь Потемкин держит в руках стрелы молний, снова велик и могуч: "Кто не припадет? Летит моя глава".
Нарастала тревога не только за дочь, но и за собственную судьбу Репнин получил Георгия 1-й степени, а Гудович - 2-й. "Не навлекут ли эти успехи мне упадок? - вопрошает он Хво-стова. - Вправду, не пошлете ли оду Князю Николаю Васильевичу Репнину? Тем пииты утверждают себя в патриотстве. Как думаете?" И тут же - новые вопросы: "Что за слухи? Будто под Мачином наши потеряли несколько сот больше - это неважно, - притом, что Визиря тут не было… Кто при дворе мне отзывается зложелательным? Надобно их имяна мне знать для ежевременных предосторожностей и чтоб не принять ель за сосну".
В его голове стремительно возникают и исчезают предположения о возможных политических комбинациях. После новых побед и заключения мира Потемкин станет генералиссимусом, Безбородко - канцлером, а приехавший в столицу Алексей Орлов - фельдмаршалом. "Вот и триумвират", - делает вывод Суворов. Противостоять им некому, даже если Репнин получит чин фельдмаршала, а Салтыков станет президентом Военной коллегии.
Особенно велика сила Потемкина: "Чин страшен… Перун его грозит, его рог изобилия привлекает… По победе над Визирем чем далее Князь Потемкин пойдет, тем опаснее… Я легкий временщик и для него прах. Разве быть в так называемой "Его армии" помощником Князя Николая Васильевича Репнина? Какое ж было бы мне полномочие? Вогнавши меня во вторую ролю, шаг один до последней… Здесь колебался Князь Потемкин, там Князь Николай Васильевич Репнин дал ему новые силы, так чтобы лутче вовсе не было Мачина".
Только душевным терзанием можно объяснить последние слова. Он, Суворов, выиграл четыре самых главных сражения и всё же оказался в тени, а лавры победителя достались Репнину, проведшему три года войны почти в полном бездействии, но подписавшему с визирем предварительные условия мира. И всё же трудно поверить, что это пишет Суворов, известный своим горячим патриотизмом. Лучше вовсе не было бы мачинской победы, принесшей долгожданный мир России? Разве не очевидно, что вовлеченный в придворные интриги полководец погрешил против своего жизненного кредо - служить Родине. Но он быстро взял себя в руки. На рескрипт императрицы он ответил искренним поздравлением: "Какой же прекрасный новый предел! Приобретением знаменитого пространства и вящим обезпечением прикосновенных. Слава, польза, благоденствие России паки верховно возросли под премудрейшей Державой Вашего Императорского Величества. Европа от северо-запада до юга поднятое оружие повергла пред освящен-нейшие стопы Великия Екатерины! И Азия трепещет".
Суворов уже раскаивается и признается Хвостову:
"И с какими ж гусями… сей К[нязь] Г[ригорий] Александрович] имеет дело. Всего больше я могу остаться между неба и земли. Я в счислении на юге и по обстоятельствам… легко исключусь. В норде служу, но чужая команда не постоянная. Вот мое перспективное благосостояние! Разсмеется К[нязь Пригорий] Александрович] Щотемкин].
Бежа гонениев, я пристань разорял.
Оставя битый путь, по воздухам летаю.
Гоняясь за мечтой, я верное теряю.
Вертумн поможет ли? Я тот, что проиграл".
Да, он проиграл, пойдя против "батюшки князя Григория Александровича". Какое-то затмение окутало его ум, и он "принял ель за сосну".
С удвоенной энергией Суворов занимается строительными работами на шведской границе. "Государева служба мне здесь несказанно тяжела, - пишет он Хвостову в середине августа, - но по святости усердия невероятно успешна: прибавление вящее практики по инженерству…"