В этой реплике вся Фурцева: даже в чем-то не разбираясь, она могла улавливать суть. Ведь можаевская вещь действительно была трагедией. "Нет, нет, нет! Спектакль этот не пойдет. Это очень вредный спектакль. Даю вам слово: куда бы вы ни обратились, вплоть до самых высоких инстанций, вы поддержки нигде не найдете".
А Любимов говорит: "Спектакль смотрели уважаемые люди, академик Капица, например. У них иная точка зрения".
Фурцева: "Не академики отвечают за искусство, а я".
Юрий Любимов рассказывал, что на прогоне не разрешили присутствовать ни художнику спектакля Давиду Боровскому, ни композитору Эдисону Денисову. С трудом прорвался Андрей Вознесенский.
"После последней сцены первого акта, когда артист Джабраилов в роли ангела пролетал над Кузькиным, Фурцева прервала прогон, - рассказывал Юрий Петрович. - Обратившись к маленькому, лохматому Джабраилову, спросила: "И вам не стыдно участвовать во всем этом безобразии?!" Тот испуганно ответил: "Нет, не стыдно". "Вот видите, - обратилась она ко мне, - до чего вы всех довели". Вознесенский пытался что-то сказать: "Екатерина Алексеевна, все мы, как художники…" Она ему: "Да сядьте вы, ваша позиция давно всем ясна! И вообще как вы сюда пробрались? Одна компания. Ясно. Что это такое нам показывают! Ведь иностранцам никуда даже ездить не надо, а просто прийти сюда (а они любят сюда приходить) и посмотреть, вот они все увидят. Не надо ездить по стране. Здесь все показано. Можно сразу писать". Она очень разволновалась…
- Что вы можете сказать на все это? Вы что думаете: подняли "Новый мир" на березу и думаете, что далеко с ним ушагаете?"
На сцене висел на березках "Новый мир" с повестью Можаева. А я не подумал, и у меня с языка сорвалось:
- А вы думаете, что с вашим "Октябрем" далеко уйдете?
Она не поняла, что я имел в виду журнал "Октябрь", руководимый Кочетовым. Потому что тогда было такое противостояние: "Новый мир" Твардовского - и "Октябрь" Кочетова. А у нее сработало, что это я про Октябрьскую революцию сказал. И она сорвалась с места: "Ах вы так… Я сейчас же еду к Генеральному секретарю и буду с ним разговаривать о вашем поведении. Это что такое… это до чего мы дошли…" И побежала… С ее плеч упало красивое большое каракулевое манто. Кто-то из ее сопровождающих подхватил его, и они исчезли…"
- Андрей Вознесенский говорил, что Фурцева была не злым человеком, просто эпоха была такова… Он вспоминал, как на заре театра на Таганке Любимов вместе с министром и ее приближенными, обходя здание, ввел ее в свой кабинет и показал на только что оштукатуренные стены: "А здесь мы попросим расписываться известных людей…" Фурцева обернулась к Вознесенскому: "Ну, поэт, начните! Напишите нам экспромт!" И он написал: "Все богини - как поганки перед бабами с "Таганки"!" Юрий Петрович усмехнулся, а Фурцева передернулась, молча развернулась и возмущенно удалилась. Надпись потом пытались смыть губкой, но она устояла…
Через некоторое время состоялся еще один прогон "Живого", на котором собрались два десятка человек, в том числе и союзный министр культуры Екатерина Фурцева. После спектакля в кабинете Юрия Любимова состоялось горячее обсуждение увиденного. Большинство собравшихся высказались за то, чтобы спектакль наконец появился в репертуаре театра, даже Фурцева в своей речи отметила, что по сравнению с предыдущим разом эта версия выглядит приемлемо. Пользуясь моментом, министр не преминула коснуться и присутствующего на обсуждении Высоцкого:
- Недавно слушала пленку с записями ваших песен. Много такого, от чего уши вянут, но есть и прекрасные песни. Например, "Штрафные батальоны" и еще некоторые…
Этот прогон был явно следствием каких-то движений "верхов" навстречу "Таганке". Но, хотя приход Фурцевой и вселил надежду, длилась она недолго. Потепление в верхах быстро сменилось на очередное похолодание, и решение о выпуске спектакля было вновь отложено до лучших времен. Наступили они не скоро - в самом конце 80-х.
А Высоцкий сам рассказывал о встрече с министром культуры Фурцевой…
Однажды они встретились в Театре на Таганке. Фурцева, рассказывал Высоцкий, была необычайно любезна.
- Володя, почему вы никогда ко мне не заходите? Как вы живете?
Высоцкий отвечал коротко:
- Живется трудно.
- Что так? - удивилась Фурцева. - Помочь не могу?
- Можете, наверное. Я прошу об одном - откройте шлагбаум между мной и теми, для кого я пою. Я пробовал говорить в разных инстанциях, просить, доказывать, но… Эту ватную стену пробить невозможно.
- Зачем же о таком серьезном деле вы разговариваете с разной мелкой сошкой? - улыбнулась Фурцева. - Приходите прямо ко мне. Разберемся. Вот вам мой телефон. Я, конечно, помогу.
Окрыленный этим разговором, Володя позвонил буквально на следующий день. Трубку снял референт. Высоцкий представился и попросил соединить его с Фурцевой.
- Подождите минутку, - любезно прозвучало в ответ.
Через некоторое время референт ответил:
- Вы знаете, буквально минуту назад Екатерина Алексеевна вышла. Позвоните, пожалуйста, попозже.
Позвонил попозже. Референт огорченно:
- Владимир Семенович, какая досада! Ее только что вызвали в ЦК. Попробуйте позвонить завтра.
Звонил. Звонил по несколько раз в день. Звонил утром, днем, вечером, но каждый раз получал подобные ответы. Фурцева явно избегала разговора с помощью такого нехитрого и проверенного способа. Высоцкий вспоминал об этом с горечью и болью. И только после смерти Фурцевой вопрос о выходе его первого диска-гиганта сдвинулся.
Когда Георгий Шахназаров, который работал при Фурцевой заместителем заведующего международным отделом ЦК КПСС, взял на себя хлопоты по "пробиванию" диска-гиганта Высоцкого, Фурцева довольно резко его осадила. Она лично позвонили Шахназарову и изрекла: "Не вмешивайтесь не в свои дела!"
- Кстати с именем Екатерины Алексеевны связан и еще один скандал в театральном мире - запрещение "Доходного места" в Театре сатиры. Об этом мне рассказывали Александр Ширвиндт и режиссер этого спектакля Марк Захаров.
В 1967 году спектакль стал сенсацией, вписавшись в настроения "оттепельной" поры, которая, кстати, уже близилась к закату. Андрей Миронов в роли Жадова выразил чувства молодого человека, который не хочет жить по старым законам. Зрители штурмовали кассы, критика ждала партийного окрика. И дождалась… В своей книге Марк Захаров подробно рассказывает о подоплеке этой истории, "подковерной борьбе", которая развернулась между двумя влиятельными властными дамами: секретарем МГК партии Шапошниковой и министром культуры Фурцевой. Их взаимная неприязнь выразилась в следующем. "Незадолго до появления "Доходного места" Е.А. Фурцева, которую знавшие ее люди относили к личностям вполне нормальным, по-своему неглупым, не чуждым определенной смелости и широты, - пишет Марк Анатольевич, - демонстративно и своевременно помогла театру "Современник" с его спектаклем "Большевики" Шатрова, который многим ее коллегам казался произведением исключительной вредности. Питая добрые и уважительные чувства к Олегу Ефремову, она взяла на себя ответственность за выпуск спектакля. Естественно, Шапошникова не преминула воспользоваться этим обстоятельством и развернула наступление по всему идеологическому фронту, всячески подчеркивая глубокую порочность министерской позиции. В свою очередь Фурцева решила ответить ударом на удар и найти идеологические ошибки московского партийного секретаря. Оказывается, разрешение на "Доходное место" можно было при желании отнести к идейным просчетам МГК КПСС". Драматургию "подковерной борьбы" вокруг спектакля Захаров узнал много лет спустя от лиц, прямо причастных к разыгравшемуся дамскому сражению. Фурцева неожиданно посетила спектакль и уже в антракте разговаривала с дирекцией на повышенных тонах, всячески демонстрируя свое глубокое партийное возмущение. Помимо дамской подоплеки, были, конечно, и еще аспекты общественного характера, министр культуры назвала спектакль антисоветским…
Ну что ж, как говорят, не будем о грустном, зато известно, что Фурцева поставила на ноги "Современник", помогала Олегу Ефремову поддерживать рейтинг МХАТа…
- Да, она действительно очень помогала "Современнику", когда у них возникали серьезные проблемы. Сразу после ее прихода в министерство стало ясно: новый министр намерен отстаивать самостоятельность своего ведомства. Она не принимала горячность и поспешность в принятии решений, что было свойственно Хрущеву. На конференции в Министерстве культуры в июле 1963 года Фурцева сказала: "Должна быть уверенность, а не шараханье то в одну сторону, то в другую". Заметьте, эту фразу министр культуры произнесла после знаменитых встреч Хрущева с творческой интеллигенцией.
Олег Табаков: "Она прикрывала спину Ефремова"
"По тем временам женщина в верховных органах власти была нереальным явлением. В этом феномен Екатерины Алексеевны. А для меня она была, прежде всего, удивительно красивой и мудрой женщиной.
Екатерина Алексеевна неоднократно прикрывала спину Олега Ефремова. Он, будучи грешен, как все мы, иногда позволял себе отклонения от норм в употреблении алкоголя. Часто бывал просто на грани фола. Знаю, как дважды она отводила от него беду. А в 1970 году его назначили главным режиссером Московского художественного театра. При поддержке Фурцевой. Кто-то должен был за него поручиться, а это весьма не просто. Борьба между городским комитетом партии и Министерством культуры была очень жесткой. Одна деятельница Московского горкома даже предлагала мне сдать Олега, предъявив доказательства его "болезни". Я позвонил Екатерине Алексеевне, рассказал об этом, она спросила меня: "Ты послал ее?" Я говорю: "Да!" - "Вот так и надо!" И должен сказать, она успела увидеть правильность своего решения - первые десятилетия деятельности Олега были чрезвычайно активными, интересными, разнообразными. Он привлек по тем временам едва ли не самую лучшую труппу в Советском Союзе: Смоктуновский, Евстигнеев. И самая интересная, гонимая и преследуемая режиссура: Лев Додин, Кама Гинкас. Решиться на это надо было! Если бы у Олега не было поддержки Екатерины Алексеевны, вряд ли бы у МХАТа была такая история. Повторяю, делала все это - ЖЕНЩИНА!
Мне еще не было 35, когда меня назначили директором театра "Современник". Как? Не без ее ведения, конечно. Очень Фурцева симпатизировала и Галке Волчек. Она, еврейка, беспартийная, женщина, все-таки была утверждена на должность главного режиссера "Современника". Опять-таки не без помощи Екатерины Алексеевны. Если человек вызывал у нее доверие, его национальность, партийность не были важны. Екатерина Алексеевна довольно круто умела брать руль на себя. При этом она была веселым, лукавым человеком, но не хитрым. Знала, что красивая. Это сказывалось в том, как она одевалась: носила нейлоновые кофточки с черненьким башмачным шнурком - вроде бы строже не бывает, а все равно она была очень женственна. А уж это либо есть, либо нет - вне зависимости от должности".
"Разогнать в шею и отправить в Муром…"
- Когда я брал интервью у Олега Павловича Табакова в его "Табакерке" на Чистых прудах, он с юмором рассказал мне о скандале со спектаклем "Голый король", который вызвал, с одной стороны, высокую оценку в некоторых газетах, а с другой - недоброе отношение наверху. На "Голого короля" в "Современник" пожаловал министр культуры Михайлов, предшественник Фурцевой. После первого акта он обвинил театр в пошлости и вечером того же дня продиктовал приказ о закрытии театра. Но вот незадача, приказ оказался "липой", так как именно к часу его подписания Михайлов уже министром не был, а был назначен послом в Польшу. Такие синкопы там наверху бывали регулярно. Но на этом история не закончилась. "Новый министр культуры Фурцева, - рассказывал Олег Павлович, - заготовила два варианта расправы над театром: первый - часть труппы отдается Охлопкову (руководитель театра имени Маяковского), остальных - "разогнать в шею". Второй вариант - отправить всю труппу в город Муром, дескать, там пустует театральное здание. Артисты "Современника", которые к этому времени в некоторых эшелонах власти стали привечаться, разузнали, что накрутил Фурцеву первый секретарь ГК КПСС Москвы. Записались к нему на прием. Но как раз в день намечаемой встречи его тоже сняли с поста. Вот и считай, что нечистой силы не существует.
Однажды Михаил Шатров, Олег Ефремов и художник театра Кириллов, находясь в Болгарии по случаю постановки пьесы "Большевики" в Софийском театре, допустили якобы идеологически вредные высказывания. Ефремов что-то не очень лестное про тех, кто хотел пьесу зарезать в Москве, а Кириллов подлил масла в огонь, что, дескать, ему очень нравятся чехи, нравится их стремление к демократизации…
С этой "информацией" от бдительных болгарских "друзей" ознакомили Фурцеву. Мы думали, что нам пришел каюк… Через некоторое время в ЦК пришел весьма красноречивый ответ Екатерины Алексеевны: "В Министерстве культуры СССР с т.т. Шатровым М.Ф. и Ефремовым О.Н. проведена обстоятельная беседа, в которой было указано на необходимость более ответственного поведения за рубежом".
Но на самом деле никакой обстоятельной беседы не было, просто Фурцева, соблюдая правила партийной игры, сделала так, как ей хотелось сделать. Иногда Екатерина Алексеевна, о которой я не устаю говорить добрые слова, казалась непредсказуемой, но мы чувствовали, что правда будет за нами".
"О чем думает Фурцева? "Современник" Ефремов уже развалил, теперь будет доразваливать МХАТ"
Конечно, МХАТ имени Горького всегда занимал особое положение. Никакому другому театру не уделялось столько внимания со стороны министерства и отдела культуры ЦК. Такое пристальное внимание объяснялось тем, что во всем мире систему Станиславского изучают как передовую и обсуждают проблемы нашего МХАТа. Это прекрасно, что советский театр служил примером для мирового театрального искусства. К тому же известно, что Сталин любил МХАТ и всячески ему покровительствовал. Отсюда и небывало высокие актерские ставки, и двухмесячный оплачиваемый отпуск, и государственные дачи, и бесконечные награды. Но все это не просто так, из любви к чистому искусству, а в обмен на послушание и верноподданничество. И театр, обладавший уникальной труппой, еще при Михайлове стал быстро чахнуть. Проблема состояла и в том, что после смерти Владимира Ивановича Немировича-Данченко в 1943 году в театре не осталось признанного артистами и зрителями лидера, руководителя с непререкаемым авторитетом. А в таком большом театре, каким был МХАТ, при таком количестве ведущих актеров с их амбициями МХАТу необходим был сильный главный режиссер.
Мешала и сложившаяся в коллективе атмосфера всеобщего недоверия. В 1963 году Фурцева обратилась в ЦК с предложениями об омоложении МХАТа, о перетарификации труппы, переводе на пенсию старых артистов, приглашении в театр новых режиссеров. А поскольку отдел культуры ЦК еще в 1957 году выступил с инициативой создания молодежно-театральной труппы одаренной артистической молодежи и студийцев МХАТа, это по сути дела явилось окончательным решением о создании "Современника".
Перемены во МХАТе начались в 70-м году с приходом в должность главного режиссера Олега Ефремова. Кстати, пригласить его решили "старики" театра, собравшись в доме Михаила Михайловича Яншина.
Екатерина Алексеевна поручила Кухарскому поговорить с Ефремовым. Василий Феодосьевич пригласил его к нам домой, они попили чайку. Я предложила мужчинам чего-нибудь покрепче. Поговорили, подискутировали. Но окончательного согласия Олег Николаевич в тот вечер не дал. Объяснил, что "старики" настаивают, чтобы "Современник" в полном составе влился во МХАТ. А он этого не хотел бы. Говорил о студиях Художественного театра, существовавшего в десятые - двадцатые годы. Тогда их руководители не пошли на уговоры Станиславского и Немировича-Данченко и продолжали работать самостоятельно.
Через некоторое время решение в высоких инстанциях приняли без согласия Ефремова, но "Современник" он отстоял. А его контакты с Фурцевой не прерывались и после перехода во МХАТ. Она приходила на каждую премьеру, обсуждала вместе с труппой планы театра.
Помню, во время того разговора у нас дома Кухарский сообщил Олегу Николаевичу, о чем тот не знал: против его назначения во МХАТ был глава горкома партии Гришин. Уже после того как было принято окончательное решение, Гришин позвонил Василию Феодосьевичу и с возмущением произнес: "О чем думает Фурцева? "Современник" Ефремов уже развалил, теперь будет доразваливать МХАТ!"
Позже Олег Ефремов вспоминал о Фурцевой, как о руководителе, которая отличалась от многих других чиновников тех времен. Заместители писали ей тексты выступлений, но она демонстративно отодвигала их в сторону. Фурцевой важна была обратная связь, вовлечение людей в заинтересованный диалог. Такими были, по воспоминаниям Ефремова, все встречи с труппой "Современника". Он называл ее "человеком в процессе", с которым можно было спорить. Да, иногда она была несправедливой, в сердцах вспыхивала, но к возражениям прислушивалась, бывало, что признавала свою неправоту, но если была уверена в своей правоте, стояла на своем до конца. Побеждало в ней главное - творческое, человеческое, чисто женское. Ефремов говорил ей, что если министром культуры и должна быть женщина, то только такая, как она сама, - эмоциональная, воодушевленная, способная убеждать. "Мужики к этому делу не подходят, - шутил Олег Николаевич, - и еще у вас в генах "рабочая косточка". Скажете что-нибудь по-народному простое, как обыкновенная русская женщина, а нам, поднаторевшим в театральных университетах, это и в голову не приходило".
Приподняв юбку, показала очаровательные ножки
Во время одной из встреч, по воспоминаниям Ефремова, они, чуть выпив, серьезно поговорили "за жизнь". Екатерина Алексеевна поведала ему о главном: чувствует себя одинокой, недолюбила, не заживает обида, что вывели из Президиума ЦК. Вздохнула: "Обиду скрываю, говорю только вам". Вообразила, что больна неизлечимой болезнью, и тут же, приподняв юбку, показала очаровательные ножки. Она всегда ощущала себя женщиной до мозга костей. Но при этом, когда однажды молодой Олег Ефремов, прощаясь, хотел поцеловать ей руку - Екатерина Алексеевна только-только вступила на министерский пост, - она отдернула ее, вспыхнула как маков цвет: "Что вы, товарищ Ефремов! Это ни к чему, ни к чему", и строго на него посмотрела. Это произошло, повторяю, в самом начале ее министерского статуса. Потом уже по Москве стали гулять слухи, что Фурцева-де благоволит к Олегу, что благодаря ей он только и держится.