В январе 1970 года в Париже намечался его концерт. Мирзоян должен был ехать с ним. Обычно вначале принималось решение ЦК партии республики, затем Москвы - отдела культуры и выездной комиссии ЦК КПСС. Приехали в Москву. В Москве решения из Армении нет. Звонят в Ереван, после долгих разговоров с разными лицами в ЦК добиваются принятия решения. Но выездная комиссия в Москве отказывает в поездке.
"Бросаюсь к Фурцевой, - рассказывал Эдуард Михайлович, - она возмущена, что так долго не давали ответ, ведь остался один день. Екатерина Алексеевна звонит в ЦК Демичеву - тогда секретарю ЦК. Его нет ни на работе, ни дома, ни на даче. Время не терпит: конец рабочего дня. Набирает телефон выездной комиссии: "Прошу не расходиться". Поиски Демичева продолжаются - он должен дать указание. Наконец в восемь часов вечера Екатерина Алексеевна находит его на даче. Объясняет проблему. Ждем решения Демичева, проходят тягостные минуты. Ее заместитель Попов советует позвонить Суслову. Екатерина Алексеевна снимает трубку, потом кладет ее обратно: "Нет, он не сделает". Я говорю, что, вероятно, в комиссии Демичеву объясняют причины одиннадцатилетнего отсутствия Дуряна. Фурцева мечется по комнате. Наконец раздается звонок - Демичев. Сообщает, что комиссия приняла решение, я могу ехать, а Дурян - нет. Екатерина Алексеевна решительно требует: "Вылететь должны обязательно оба…"
Вечером следующего дня получаем паспорта. Наутро вылетаем в Париж.
В Париже бежим к концертному залу, где должно состояться выступление, и видим - афиша с другой фамилией! Ищем главного режиссера, он объясняет: так как не было уверенности, что Дурян приедет, пригласили другого дирижера, но еще можно все исправить. Афишу заменили. Концерт состоялся. Успех был грандиозный.
Через несколько дней мы вернулись в Ереван".
- Слушая ваши рассказы о Екатерине Алексеевне, Нами, я все больше понимаю, что она была одержима делом, которым занималась, и ценила в других это качество…
- Да, это так. Но были у нее свои симпатии и свои антипатии. А если кого-то невзлюбила, или что-то не по ней, пиши пропало… Например, не захотела дать звание народной артистки СССР Серафиме Бирман - и все! Как ни молили ее об этом Завадский, Марецкая, Плятт, к которым она благоволила, - ни в какую!
Чем не угодила министру Серафима Германовна - интересный театральный режиссер, педагог, актриса - совершенно непонятно, но факт остается фактом.
- Мне рассказывала актриса Наталья Фатеева, что на фестивале в Каннах произошел случай, чуть было не стоивший дальнейшей карьеры Ларисе Лужиной. На приеме ее пригласили на танец… твист, который считался в СССР непристойным и был почти запрещен.
Когда Лариса вернулась в Советский Союз, на столе у министра культуры Фурцевой уже лежал французский журнал "Пари Матч" с фото Лужиной и заголовком "Сладкая жизнь советской студентки". Разгневанная Фурцева вычеркнула "неприличную" актрису из дальнейших поездок, и кто знает, как сложилась бы ее судьба, если бы не Герасимов, который спас молодую талантливую актрису от дальнейшего разноса. Сергей Аполлинариевич явился на прием к министру и нейтрализовал тот инцидент.
- Я уже подчеркивала, что Екатерина Алексеевна прежде всего исходила из партийных принципов, но при этом у нее была, как говорят, добрая душа. Многие отмечают простонародное происхождение Екатерины Алексеевны, говорят: что с нее взять - ткачиха! Но Станиславский, к примеру, был фабрикантом, а Шаляпину и Горькому доводилось ходить в бурлаках. Что с того?
Политик Александр Яковлев считал ее одним из сильнейших министров культуры. Виктор Розов отзывался о ней так: "Она была абсолютно интеллигентная, образованная женщина, за словом в карман не лезла. Но главное - внутренне свободная".
Кинорежиссер Владимир Наумов вспоминал, как Фурцева критиковала их с Аловым картину "Мир входящему", а потом… послала ее на фестиваль в Венецию. "У нее была интуиция, и было какое-то женское - даже не знание, а восприятие определенных вещей в искусстве. Она сделала много хорошего, несмотря на то, что проводила политику, естественно, контролирующую искусство. Фактически она выполняла роль цензора в искусстве. Но при этом спасла картину Чухрая "Чистое небо". Как она критиковала нас на коллегии! Покрывалась пятнами. А когда кончалось заседание, вдруг приглашала: "Алов, Наумов! Зайдите ко мне, пожалуйста". Мы заходили к ней в кабинет, уже без всех. "Кофе хотите?" Мы были крайне удивлены! "Ну, да, - говорим, - хотим, Екатерина Алексеевна". Хотя уж не до кофе! И вот между нами и министром начинался доверительный разговор. "Где вы видели эти драные, вонючие, паршивые шинели, в которых у вас ходят солдаты на экране? Где вы видели всю эту вонь, грязь и так далее?" - горячилась она, в основном обращалась к Алову. И я видел, как у него потихонечку начинает белеть шрам. Он не выдержал и жестко произнес: "Екатерина Алексеевна! Вы видели шинели с Мавзолея, а я в этой шинели проходил всю войну и знаю, как она пахнет, насколько она жесткая. Посему по поводу шинели не надо делать нам замечаний". Екатерина Алексеевна обижалась, но быстро отходила. Когда мы вернулись из Венеции, получив три премии, в том числе за лучшую режиссуру, она пригласила нас к себе: "Ну, вот, видите, мы с вами победили!" Как будто мы втроем, вместе с ней, сняли эту картину. А если честно, так оно и есть. Ведь можно сказать, она спасла фильм".
О ее компетентности в искусстве спорят до сих пор. Драматург Иосиф Прут удивлялся: "В операторском искусстве, возможно, она ничего не понимала. Но в искусстве жизни, может быть, понимала. Во всяком случае, была очень доброжелательна".
Лидия Ильина делила руководителей на созидателей и разрушителей. Фурцеву относила к первому типу: "Вот это типичный представитель созидателя. Если посмотреть, что она оставила после своего пребывания в роли министра". О строительстве театра Натальи Сац она вспоминала так: "Фурцева собирала строителей - всегда с улыбкой: "Ну, миленькие мои, ну, как же? Ну, надо, поймите! Ведь первый в мире! А вы посмотрите на Наталью Ильиничну! Ведь она тоже первый в мире такой человек! Ведь в восемнадцать лет она уже руководила театром!" И начинала рассказывать, кто такая Сац. Наталья Ильинична, конечно, сидит, кивает. Фурцева продолжает: "Ну, дорогие, ну, пожалуйста! Мы вас очень просим!" Она умела использовать свое обаяние для дела, не для себя".
Театровед Вера Максимова считала, что до Фурцевой можно было докричаться, достучаться. Хотя были у нее и свои любимчики.
К примеру, одним из таких любимчиков Ролан Быков считал Сергея Бондарчука. А вот самому Ролану Быкову повезло гораздо меньше, на "звездную роль" Пушкина его не утвердили. Во МХАТе готовился спектакль по пьесе Леонида Зорина "Медная бабушка". Ефремов объявил конкурс на роль Пушкина. Пробовались многие: Кайдановский, Даль, Всеволод Абдулов. Но в Быкове режиссер увидел то, что нужно. Автор пьесы считал, что в роли Пушкина Быков словно исповедуется. Исповедуется за свои прожитые 40 лет. Он очень прочувствовал пушкинский образ. И боль гения, и комплекс маленького человека.
Сам Ролан Быков считал, что эта роль могла стать одной из его лучших ролей, "а, может быть, и самой лучшей ролью". Но Фурцева Быкова не утвердила. Ее убеждали, что игра Ролана - редкостное попадание, что другого такого исполнителя не найти. Екатерина Алексеевна "уперлась", не уступила…
- Известно и другое. Галина Волчек любит вспоминать, как помогла им Екатерина Алексеевна с пьесой Шатрова…
- Да, спектакль "Современника" "Большевики" по пьесе Шатрова не понравился влиятельному институту марксизма-ленинизма. И это в тот момент, когда премьера стояла во всех праздничных афишах. Галина Волчек и Олег Ефремов ринулись к Фурцевой…
Вспоминает Галина Волчек:
"Вбегаем в приемную, и нам показалось, что министр отсутствует. Даже секретарши не было на месте. По-мальчишески решили подсунуть записку под дверь кабинета. Но чем писать? Никак не могли найти ни карандаша, ни ручки. Ефремов - совсем белый, Шатров дергается. И вдруг пронзило: губной помадой! Я написала: "Дорогая Екатерина Алексеевна, у нас катастрофа! Театр "Современник". Подсунули. Вдруг открывается дверь, вылетает Фурцева, а в кабинете у нее полно народу. Мы успели сказать о спектакле "Большевики" пару слов: "не имеет лита", "и лит не идет", "и они не хотят" и все такое… Она вошла в кабинет и объявила: "Извините, пожалуйста, короткий перерыв". Все вышли, Фурцева впускает нас к себе, хватает трубку, начинает звонить Романову - главному чиновнику по так называемому литу, именно он должен был дать "добро" на спектакль. Министр в накале повышает голос, срывается на крик: "Что такое? В чем дело? Почему отказываете? Ах, вы напишете! Пишите. Однажды ваша жалоба на меня не сработала, я все равно орден получила! Но что вас сдерживает? Я доверяю этому коллективу, этим артистам! И своей властью министра разрешаю играть спектакль "Большевики"! Да-да, завтра!"
Напряженная мизансцена длилась минуту. Наша защитница бросает трубку, встает из-за стола, и мы на пару, как бабы в деревне, едва не заголосили".
Не любила мужчин, которые видели в ней только столоначальника…
Драматург Виктор Розов рассказывал, как благодаря Фурцевой оказался в Японии, о чем не мог даже и мечтать в те дальние времена.
Однажды с утренней почтой он получил письмо с японской маркой. Удивился, распечатал. Написано было по-русски, абсолютно грамотно. Режиссер и руководитель молодежного театра в Токио приглашали посмотреть, как играют японские актеры его пьесу "В добрый час!". Подчеркивали при этом, что театр принимает на себя все расходы во время пребывания драматурга в их стране…
Поехать в Японию? Это почти все равно что полететь на Луну! Розов прекрасно понимал, что поездка в Страну восходящего солнца ему не "светит", и радовался уже тому, что его пьеса о жизни московских школьников оказалась близкой японскому зрителю и успешно идет в далекой Японии.
Однажды на одном из совещаний в Министерстве культуры на улице Куйбышева в перерыве Екатерина Алексеевна Фурцева подошла к группе драматургов, среди которых был Розов, и стала спрашивать у каждого, как идут дела. Неожиданно для себя Розов вскользь упомянул о японском варианте "В добрый час!" и о приглашении посмотреть спектакль. Екатерина Алексеевна наивно спросила: "Так почему же вы не съездите и не посмотрите?" Розов замялся: "С удовольствием бы, но это же не так просто…" - "Так в чем же дело, Виктор Сергеевич? - перебила Екатерина Алексеевна. - Поезжайте!"
Через несколько дней в квартире Розова раздался звонок:
- С вами говорят из иностранного отдела Министерства культуры СССР. С какого числа вы хотите ехать в Японию?
Екатерина Алексеевна запомнила их мимолетный разговор! Вскоре Виктор Розов получил заграничный паспорт и визу.
Однако авиабилет и паспорт есть, а японских йен-то нет! Как отправляться в столь дальний вояж без денег? Вдруг не встретят в аэропорту…
В Министерстве культуры, куда пришел Розов по этому вопросу, имелось жесткое мнение: в стране трудно с валютой.
- Не тратьте время, не откладывайте отъезд. Садитесь в самолет, и… - увещевал Розова работник министерства. Неожиданно открылась дверь, и вошла Екатерина Алексеевна.
- Вы еще не уехали?
- Валюты нет, Екатерина Алексеевна, ни гроша, - успел объяснить причину своей задержки драматург.
- Подождите меня, пожалуйста, я скоро вернусь. Я в аэропорт, встретить гостей из Пакистана…
Пока Виктор Сергеевич ждал Фурцеву, работник финансового отдела увещевал его, что и Фурцева не в состоянии решить его проблему:
- Езжайте, езжайте, поверьте мне, Екатерина Алексеевна, конечно, бог, но в данном случае и она бессильна сделать невозможное.
…Екатерина Алексеевна действительно вернулась крайне быстро и сразу же, с ходу, безапелляционным тоном:
- Ну, вы можете сделать Розову деньги?
И тут произошло чудо:
- Да! - воскликнул ее подчиненый чуть ли не с радостью.
- Счастливого пути! - улыбнулась Екатерина Алексеевна и скрылась за массивной дверью кабинета.
На следующий день Розов получил йены и улетел в Токио…
Кстати, Розову принадлежит и такое наблюдение: Фурцева не любила мужчин, которые видели в ней только чиновника. Бабьим чутьем ощущала, для кого она только руководящая единица, а для кого сверх того и женщина.
Рождение "Таганки"
- Не помню, в чьих мемуарах, я наткнулся на имя Анастаса Ивановича Микояна, который посетил спектакль Юрия Любимова "Добрый человек из Сезуана"…
- Поняла вас. Действительно, Микоян смотрел этот спектакль еще в Щукинском училище. Но я чувствую, о чем вы хотите спросить: о Фурцевой и "Таганке". Так вот, вы сейчас удивитесь, но именно этому посещению Анастаса Ивановича, как я считаю, театр на Таганке обязан своим рождением.
- Довольно неожиданно. А почему?
- Когда Екатерина Алексеевна узнала, что на Анастаса Ивановича Микояна произвел хорошее впечатление спектакль Любимова в Щукинском училище "Добрый человек из Сезуана", она написала записку своему начальнику Михаилу Суслову, заведующему идеологическим отделом ЦК, о том, что надо бы помочь выпускникам, которые поставили талантливый спектакль. Надо - обязательно! - чтобы у них был свой театр. Театр на Таганке появился благодаря именно этой ее записке Суслову.
Но отношения Екатерины Алексеевны Фурцевой с Юрием Петровичем Любимовым были далеко не безоблачными. Не все, что ставилось на Таганке, ее устраивало. Возможно, потому, что Фурцева не совсем понимала искусство условной формы. Ни одну постановку не допустили к зрителю без унижения коллектива. "Доброго человека из Сезуана" уже на первых сдачах ругали за формализм, трюкачество, осквернение знамени Станиславского и Вахтангова. "Десять дней, которые потрясли мир" - за грубый вкус и субъективное передергивание исторических фактов, за отсутствие в концепции руководящей роли партии. "Павших и живых" запрещали, перекраивали, сокращали… Скандал разразился и со спектаклем по пьесе Бориса Можаева "Живой". Министр увидела в этом вызов господствующей идеологии и запретила его сразу, после первого акта.
- То, что вы говорите, Нами, совпадает с тем, о чем рассказывал Юрий Любимов американскому публицисту Джону Гледу. Интервью было взято в 1989 году. С той поры прошла целая вечность, но, вчитываясь в разговор великого режиссера и журналиста, оглядываясь на прошлое, веришь этому диалогу, как документу.
Хрущева в Кремле уже нет, шел 65-й год: по Москве ходят слухи, что Сталин вот-вот будет реабилитирован. Юрий Петрович выпускает поэтический спектакль о молодых поэтах, убитых на войне. Его стали обвинять во всех смертных грехах и в том числе, что взяты стихи не тех поэтов. Конечно же, имелось в виду, что авторы прекрасных стихов, написанных в годы войны, были евреями. Любимову предлагалось, например, убрать имя Михаила Кульчицкого, погибшего на фронте. И в это время в театр приехал Анастас Микоян, к которому подвели под светлы очи режиссера. Анастас Иванович спрашивает Любимова: "Как вы поживаете? Как ваши дела?" Любимов в ответ: "Плохо, Анастас Иванович. Вот закрывают спектакль, да и вообще все шатко и неизвестно". - "А что вы такого сделали, что у вас возникли осложнения?" Любимов в ответ, как бы идя напропалую: "Сам не знаю, но вы, Анастас Иванович, по должности, наверное, должны все знать". - "А вы поинтересуйтесь у тех, кто вас запрещает, - сказал Микоян. - Спросите, разве отменены резолюции ХХ съезда?" Любимов снова наступает: "Анастас Иванович, я, конечно, могу их спросить, но захотят ли они меня слушать". Президент страны впился глазами в режиссера. "До этого он меня почти не видел: как будто маска была на лице, а тут я понял, оценивая меня взглядом, он как бы был на моей стороне", - говорил Любимов.
На следующую репетицию приехал сын Микояна. И еще президент Академии наук Келдыш, Капица, Константин Симонов, многие члены ЦК. Любимов победил…
- Феликс, а при чем здесь министр культуры Фурцева?
- Фурцевой не понравился другой любимовский спектакль - "А зори здесь тихие". Во всех инстанциях сначала его одобрили, но вдруг опомнились…В ЦК спектакль объявили пацифистским. Чиновники от культуры пытались убедить режиссера в том, что старшину убить можно, а девушек никак нельзя, ну, в крайнем случае, только двух. Особенно рьяно настаивала на снятии постановки Екатерина Алексеевна. Но случилось так, что повесть Бориса Васильева, по которой был поставлен спектакль, вдруг неожиданно для всех получила первую премию ГЛАВПУРа - Главного политического управления армии. Ну, и тут уж никто, и даже сама Фурцева ничего не смогли поделать. Как мы знаем, этот спектакль вошел в историю театра.
Как Фурцева убила "Живого"
Вспоминает Валерий Золотухин:
"Объявили, что скоро просмотр "Живого". Нам сказали, что будут смотреть один раз. "Если до этого мы смотрели ваши спектакли по несколько раз, делали поправки, замечания, то здесь вопрос будет решен сразу: "да или нет"". Поэтому нас предупредили: "Уберите из спектакля все, что может вызвать малейшее раздражение". Ну, Любимов, естественно, ничего не убрал, потому что, если убирать, тогда весь спектакль надо убирать. И не показывать вообще.
Театр был объявлен "на режиме". Двери опечатали.
Приехал в театр, увидел на сцене одну только фигуру. Это был Любимов. Он держал в руках мой реквизит - костыль - и крестился. И что-то такое шептал. Я это запомнил на всю жизнь. Дело-то в том, что он коммунист, и в тот момент Юрий Петрович не предполагал, что рядом кто-то есть. Что он просил у Бога? Чтобы министр пропустил спектакль? Больше, как мне кажется, он просить ничего не мог. Когда закончился первый акт, возникла жуткая пауза. Екатерина Алексеевна спросила не глядя: "Автор, вам это нравится?" Можаев: "Да, и очень". "Позовите сюда секретаря партийной организации!" Его не оказалось. Но нашли. И начался разгром.
Фурцева: "Я ехала сюда, честное слово, с хорошими намерениями. Мне хотелось помочь вам уладить все. Но нет, я вижу, что у нас ничего не получается. Вы абсолютно ни с чем не согласны, совершенно не воспринимаете наши слова". Обращается к Можаеву: "Дорогой мой, вы еще ничего не сказали ни в литературе, ни в искусстве, чтобы так себя вести". Это она говорит Можаеву, известному писателю!
Любимов: "Зачем вы так говорите? Одному это нравится, другому - то. Зачем же так огульно говорить об одном из лучших наших писателей?"
Можаев: "Екатерина Алексеевна, я пишу комедию, а значит, по условию жанра, отрицательные персонажи должны быть карикатурными, смешными. Именно такими их играют актеры".
Фурцева: "Какая же это комедия?! Это самая настоящая трагедия".