Следующая же встреча Ильи Сергеевича с министром культуры была менее приятная. В Москве выступала труппа знаменитого итальянского театра Ла Скала во главе с великим Гербертом фон Караяном. Гости из Италии, зная о талантливом московском художнике, решили заказать ему портреты солистов миланской оперы: ни много ни мало - двадцать рисунков. Глазунов принес сделанные портреты на утверждение в министерство. Но с подачи официозных художников-соцреалистов Налбандяна, Шмаринова и других Фурцева устроила Глазунову разнос за то, что он якобы занимается саморекламой, а "сам уши, как пельмени, рисует!"
- Забирайте свою мазню, - сказала она Глазунову.
Но в этом случае Екатерина Алексеевна погорячилась. Те работы Ильи Глазунова теперь хранятся в музее Ла Скала…
Зато Илья Сергеевич уговорил Фурцеву записать звон ростовских колоколов. Сделать это было нелегко. Партийные и министерские чиновники приходили в мистический ужас, причитая: "Звон колоколов - это же музыкальный опиум!" Екатерина Алексеевна, однако же, была женщиной решительной и сказала: "От одной пластинки не отравитесь, а для Запада - свидетельство широты наших взглядов". И пластинка вышла. И сразу же стала раритетом.
- Что ж, она бывала разная. Могла взять ответственность на себя за то или иное решение. Была резка, высказывая министерскую точку зрения.
Я не знаю, как Фурцева относилась к творчеству Глазунова. Кухарский его не принимал, хотя в данном случае его отношение вряд ли могло повлиять на Фурцеву. Вопросами живописи в министерстве занимался другой зам - Попов. Но поскольку официальная критика обвиняла художника в формализме, чуть ли не в пропаганде религиозного мистицизма, думаю, что Фурцеву могло это пугать. Зато министр культуры РСФСР Юрий Мелентьев Глазунова любил. Помню, однажды он предложил мне пойти к Илье Сергеевичу. Я помнила работы Глазунова по его первой шумной выставке в 1957 году в ЦДРИ, особенно запомнились иллюстрации к Достоевскому. Поэтому я с большим интересом приняла приглашение Юрия Серафимовича, и мы отправились в Калашный переулок в знаменитый дом Моссельпрома. Разговаривали, Илья Сергеевич показывал нам свою коллекцию икон. Думаю, что отношение к Глазунову Мелентьева могло повлиять на отношение к нему Фурцевой.
Она всех называла на "Вы"
- Вы говорили, Нами, что близких друзей у Екатерины Алексеевны было немного. Но известно, что с Людмилой Зыкиной она дружила долгие годы…
- Когда я позвонила Людмиле Георгиевне и попросила ее поделиться воспоминаниями о Фурцевой, она сразу согласилась, хотя и недомогала. Приехав к ней на дачу в Архангельское, я была очень тронута теплым, дружеским приемом. Вспоминали наших общих, уже ушедших знакомых… Людмила Георгиевна рассказала, что познакомились они с Фурцевой на аэродроме: Екатерина Алексеевна провожала дочку и очень волновалась. Тогда Зыкина почувствовала, как сильно она любит дочь.
Рассказ Людмилы Зыкиной Нами Микоян на даче в Архангельском:
"Она всех называла на "вы". С нее хотелось брать пример - элегантна, говорила всегда только по делу. Когда мы с ней познакомились, она дружила с народной артисткой СССР Надеждой Аполлинариевной Казанцевой - прекрасным музыкантом и умным, добрым человеком. Казанцева предложила мне учиться у нее вокалу, и я с радостью согласилась.
Екатерина Алексеевна хотела, чтоб я росла творчески: "Люда, вы должны следить за собой и быть всегда на высоте". Я ей очень благодарна за такое внимание ко мне, за дружбу, за людей, которых я через нее узнала. Она познакомила меня с удивительной женщиной Надей Леже…
Екатерина Алексеевна приглашала меня на приемы. Однажды был очень долгий официальный прием во Дворце съездов, и она предложила поехать пообедать в министерстве. Приехали, сели за стол, и тут неожиданно подошел ее заместитель Попов, поставил на стол бутылку коньяка, налил в ее рюмку. Нам надо было возвращаться на прием, где Екатерине Алексеевне предстояло выступать, поэтому я взяла и как бы шутя выпила коньяк из ее рюмки. Она все поняла: "Людочка, это вы правильно поступили".
Как-то она пригласила меня на праздничный концерт в Баку. Фурцева и Гейдар Алиев, тогда первый секретарь ЦК компартии Азербайджана, сидели в первом ряду. Вдруг потух свет. Неожиданная заминка. Ведущий Борис Брунов попросил меня спасти положение и начать петь. Я спела несколько народных песен. Наконец свет зажегся, концерт продолжился. После концерта организовали банкет. Алиев предложил мне сказать несколько слов. Я начала говорить о себе, о своей жизни, о том, как я счастлива, что ко мне так внимательна Екатерина Алексеевна, удивительный, незаурядный человек. После банкета Фурцева тепло меня поблагодарила. Я не ожидала, что мои слова так ее тронут.
Екатерина Алексеевна добивалась своего, чего бы это ей ни стоило, потому что заботилась и пеклась об отечественной культуре повседневно. Могла просить, спорить, убеждать, доказывать, находить решение в любых, самых сложных, порой тупиковых ситуациях.
Я очень стеснялась ее, особенно первое время, да и потом мы никогда не были в приятельских отношениях, как это представляется некоторым авторам - хулителям Фурцевой. Мы с ней женщины разного возраста, и она мне особо сокровенного никогда не доверяла. Я же с ней могла посоветоваться о чем-то, но никогда не просила о помощи. Всегда держала дистанцию во взаимоотношениях, поскольку она была для меня большим, государственного масштаба человеком.
В 1964 году Ростропович лежал в больнице. Фурцева буквально подняла на ноги всю столичную медицину в поисках каких-то дефицитных препаратов, чтобы ускорить процесс выздоровления музыканта, не раз ездила к нему, подбадривала, ежедневно справлялась у врачей о его состоянии здоровья.
Однажды она обратилась ко мне с просьбой поехать вместе с больницу, где лечились Алла Тарасова и Георг Отс, известнейшие всей стране артисты.
- Я с удовольствием поеду, только удобно ли?
- Удобно, удобно, - отвечала Екатерина Алексеевна.
- Надо за цветами заехать.
- У меня уже есть цветы.
Но я все равно купила еще два превосходных букета, и мы отправились в клинику. С какой теплотой говорила Фурцева обоим нужные, добрые, "вылечивающие" слова! Я слушала, и у меня слезы навертывались на глаза.
Однажды у танцовщиц из ансамбля "Березка" возникли трения с их руководителем - Надеждой Надеждиной. Они пришли в Министерство культуры жаловаться.
- Таких, как Надеждина, больше нет, - сказала им Фурцева, - таких, как вы, много. И давайте совместно искать пути выхода из создавшегося положения.
Она нашла такие точные слова, что посетительницы вышли из кабинета, вполне удовлетворенные оказанным приемом…
Фурцева высоко ценила мнение специалистов, профессионалов в том или ином вопросе культуры, хотя мне порой казалось, что она сама была эрудитом в любой сфере искусства. Однажды я не удержалась от вопроса:
- Неужели вы, Екатерина Алексеевна, во всем так хорошо разбираетесь? Например, в вокале, опере?
- Да вы что, Люда? Разве можно быть такой всезнайкой? Опера - жанр сложный, и я ничего не могу подсказать, скажем, Ирине Архиповой, как ей лучше исполнять какую-либо партию в спектакле и работать над ролью. Для этого есть Борис Александрович Покровский, которому в оперной режиссуре равных в мире нет.
- Ну, а в скульптуре, архитектуре?
- То же самое. Вот как раз сегодня у меня будут Кибальников и Вучетич, и вы, если хотите, послушайте нашу беседу.
Я пришла к назначенному времени. Разговор между Вучетичем и Кибальниковым походил больше на спор. Екатерина Алексеевна умело вставляла в него то одну реплику, то другую, словно угадывала мысль каждого из спорщиков, делая иногда какие-то пометки в блокноте. И, в конце концов, сказала, что настал момент, когда надо подвести итог и подойти к результату. Оба во всем согласились с ней, хотя мнения своего она ни одному из присутствующих не навязывала.
Когда Юлия Борисова играла в кинофильме роль посла Советского Союза, то какое-то время сидела в кабинете Фурцевой и наблюдала за тем, как та разговаривает, как себя ведет, как жестикулирует…
Судьбе было так угодно, что последняя наша встреча, накануне ее смерти, состоялась в бане. В половине седьмого мы разошлись. Екатерина Алексеевна в этот вечер должна была присутствовать на банкете в честь юбилея Малого театра. Я пошла домой готовиться к поездке в Горький, там мне предстояло выступать в концерте на открытии пленума Союза композиторов России. После банкета Фурцева позвонила, голос такой тихий, усталый. "Люда, - говорит, - я вам хочу сказать: вы же сами за рулем поедете. Пожалуйста, осторожней!" Узнав о том, что Фирюбин еще остался в Малом, я спросила, не приехать ли мне к ней. "Нет-нет, я сейчас ложусь спать", - ответила она. На этом наш разговор окончился.
В пять утра я уехала в Горький, а днем мне сообщили о ее смерти. Я тут же вернулась. До моего сознания случившееся не доходило, и спрашивать ни о чем я не стала. Мне сказали, что у нее что-то с сердцем… Я знала о том, что у них с мужем были нелады, в последнее время они постоянно ссорились… У гроба я пела песню-плач:
Ох, не по реченьке лебедушка все плывет.
Не ко мне ли с горя матушка моя идет?
Ты иди-ка, иди, мать родимая,
Ко мне, да посмотри-ка ты, мать,
На несчастную, на меня…
Все плакали…".
"Екатерина Алексеевна, послушайте песню…"
- Евгений Евтушенко говорил, что, если бы не энергия Екатерины Алексеевны, песня на его стихотворение "Хотят ли русские войны" никогда не увидела бы свет…
Рефрен "Хотят ли русские войны" принадлежал Марку Бернесу. Когда они с Евтушенко записали песню, Политическое Управление Армии (ПУР) встало стеной против нее. Военачальники решили, что она будет деморализовывать советских воинов, которым предстоит бороться против империализма. И песню не разрешили транслировать по радио, она не попала в репертуары. Несмотря на это, Бернес исполнял ее в своих концертах, из-за чего у него возникли неприятности.
Тогда Евгений Александрович пошел к министру культуры Екатерине Фурцевой. Он знал, что женщина она своеобразная, эмоциональная и если он начнет говорить абстрактно, то нужного результата не добьется. "Екатерина Алексеевна, я вас очень прошу - послушайте одну песню", - сказал поэт. До нее еще не дошло мнение ПУРа, она не знала, что происходило вокруг этой песни.
Как рассказывал Евтушенко, он поставил на стол магнитофон и проиграл их с Марком Бернесом запись. На глазах у Фурцевой выступили слезы, она обняла поэта и сказала: "Это изумительная песня". Тогда он поведал ей историю с ПУРом. "Конечно, - говорил Евгений Александрович, - Фурцева могла испугаться схватки с таким могущественным противником, как ПУР. Она тогда была уже в опале, ее выводили из Политбюро, она даже резала себе вены, насколько мне стало известно. Но все-таки она была сильной женщиной. При мне она сняла трубку и позвонила председателю радиокомитета. Ей ответили, что поскольку ПУР против, с песней ничего нельзя сделать. Тогда Фурцева сказала, что берет это под свою полную ответственность. Председатель спросил: "Вы можете дать нам письменное распоряжение?" Фурцева немедленно написала записку. Кто-то поехал на радио - и песня прозвучала на следующий день. Потом она обошла весь мир. Парадоксально, но ее с огромным успехом исполнял хор Советской Армии под управлением Александрова. Между прочим молодой тогда Муслим Магомаев ее исполнил, и с этого началось его восхождение".
Закрытый человек
- Есть такая книга "Закрытые люди" Зеньковича. Я обнаружил на ее страницах среди множества персон имя Екатерины Фурцевой. Первая реакция была вопросительной: в каком смысле автор считает нашего давнего министра культуры закрытым человеком? Сам я на этот вопрос ответить не могу, да, собственно говоря, такой взгляд на жизнь и биографию Фурцевой кажется мне парадоксальным… А как вы считаете?
- Ваши сомнения имеют основания. И довольно серьезные. Я думаю, что существовало как бы два образа Фурцевой. С одной стороны, как министр культуры, она должна была общаться со многими видными деятелями, смотреть спектакли, быть в курсе культурного процесса, руководить им. Кроме того, приходилось решать личные проблемы творческих людей и помогать им. Она умела слушать, это было ее замечательное качество. Знаменитая певица Ирина Архипова сказала, что за всю нашу историю лучшим министром культуры была именно Екатерина Фурцева, потому что она хорошо знала правила игры и цену компромиссу.
Но никто не задумывался о том, что в ней уживался принципиальный коммунист, когда она выступала на пленумах и совещаниях, и легко ранимая женщина, которая могла сомневаться, горячиться, плакать, другая Фурцева - одинокая, не чувствовавшая тепла и опоры мужа. Она говорила мне, что о ее личной жизни практически никто не знает. Никому не рассказывала, что после тяжелого рабочего дня, который иногда длился чуть ли не до полуночи, приходила в квартиру, где ее по сути никто не ждал. Дочь жила отдельно, а чинуша-муж Фирюбин стал ей фактически чужим. Не может же министр плакаться о своей судьбе каждому, кто переступает порог ее кабинета. Скажем, она дружила с Олегом Ефремовым, который нередко приходил в министерство со своими рабочими проблемами. Да, она с ним дружила, но дистанцию в выражении личных эмоций, выплескивании наболевшего никогда не переходила. Свои личные, женские тайны она могла поведать только ближайшей подруге Наде Леже, которой она доверяла. А Надя, любя Екатерину Алексеевну, по-женски ее очень жалела. Она говорила мне: "Кате очень тяжело, жизнь с Фирюбиным у нее не сложилась, она очень страдает".
Но сама Екатерина Алексеевна считала, что личная сторона ее жизни никоим образом не должна стать предметом сплетен и разговоров. Глядя на нее, всегда ухоженную (ходили слухи, что в 65-м году по примеру своей подруги Любови Орловой она сделала пластическую операцию), веселую и жизнерадостную, все были уверены: у нее все в жизни хорошо.
- То есть в этом смысле она была закрытой.
- Да. Она была закрыта. И никто не знал, что на самом деле было у нее в душе. В одном из интервью Людмила Зыкина сказала: "О ней никто никогда не заботился. Она никому была не нужна". Фурцева хорошо знала цену одиночеству. Но такова плата за власть.
…Если не шла в театр или на концерт, оставалась до позднего вечера на работе. Иногда подолгу беседовала со своими заместителями, могла с ними выпить - снимали напряжение рабочего дня. Нередко к ней заезжала Зыкина.
- Наверное, у министра культуры в каждом театре была своя ложа?
- В Большом театре министерским местом считалась директорская ложа. Но когда она приезжала с гостями, они занимали места в так называемой царской ложе. А в других театрах располагалась в обычной директорской ложе.
- У меня возник такой гипотетический вопрос: умная, энергичная, схватывающая сущность Фурцева могла ли подняться еще выше по карьерной лестнице? Стать, скажем, во главе страны? Как говорится, карты могли лечь по-всякому…
- Думаю, что такой мысли у нее не возникало. Почему? Потому что вокруг были одни мужчины, и себя она считала как бы при них. Сама себя она не "двигала". Но товарищи в высших партийных кругах чувствовали ее возможности. Пример, может быть, не совсем удачный, но хочу заметить: Анастас Иванович Микоян не рвался на самую высокую должность, потому что понимал, что ее может занимать только Сталин.
- Ваше суждение на эту тему можно понять двояко. С одной стороны, женщина сделала оглушительную карьеру, с другой - она была не настолько честолюбива, чтобы думать о себе "лучше и выше".
- Да, конечно, не настолько. Я вообще не замечала в ней большого честолюбия. Даже при общении с подчиненными или, наоборот, с высокими зарубежными гостями она, как говорится, не заносилась, а думала о текущих проблемах.
Рок-музыку Фурцева не заметила…
Однажды, когда я беседовал с Нами, ее навестил сын Стас Намин, знаменитый музыкант, один из основателей отечественной рок-музыки, создатель и лидер группы "Цветы", культовая фигура в российской культуре. У меня возникла неожиданная мысль поговорить с ним о нашей героине.
- Стас, мы с вашей мамой трудимся над книгой о судьбе Екатерины Фурцевой, с которой Нами Артемьевна была знакома. Говорим о ее деятельности на ниве отечественной культуры. Насколько я помню, в годы ее правления вы уже были на виду как лидер популярного студенческого ансамбля "Цветы". Министерство культуры, его сотрудники каким-то образом соприкасались с вами, влияли на вашу деятельность?
- Никаких контактов не было. Мой ансамбль стал популярным в стране за два года до того, как она ушла из жизни. В 73-м году мы выпустили первую гибкую пластинку. И только в 1980 году - первый альбом.
- И все же, как вы существовали в те годы без общения с официальными органами культуры? Такое представить трудно.
- Кажется, в 72-м году в Доме культуры МГУ на улице Герцена должен был состояться наш концерт. В связи с тем, что желающих попасть на него было очень много, перекрыли движение по улице, фактически напротив Кремля. Сломали дверь, было много шума. Концерт отменили. Об этом скандале стало известно в Министерстве культуры. До этого на нас никто внимания не обращал. Мы были обычным студенческим ансамблем. Да и вообще в верхах на рок-музыку официально никто тогда не обращал внимания. Говорить, что она была под запретом - смешно, потому что ее просто как бы не было. Существовала только официальная советская эстрада, так называемая "советская песня". Рок-музыка тогда развивалась как не заметная для советского общества субкультура. На уровне студенческой или просто "некомсомольской" молодежи. До поры она не была конкурентна, ее намеренно не замечали в стране, где все контролировалось, в том числе идеологическими органами и средствами массовой информации. Так что на нас не обращали внимания до начала 70-х, то есть до скандала в клубе гуманитарных факультетов МГУ. Вы представляете, рядом с Кремлем остановилось движение! Это в те глухие брежневские времена!
- Могу предположить, что Фурцевой наверняка доложили об этом инциденте.
- Может быть, но я тогда не знал, где министерство вообще и находится-то. Там я никогда не был и ни с кем из сотрудников не общался, несмотря на то, что мой отчим был заместителем министра культуры. Он серьезно не воспринимал то, что мы с друзьями играли, - непонятную ему музыку. Конечно, я знал, что есть Министерство культуры, но мне представлялось, что оно имеет отношение к Большому театру, к опере и балету. Кухарский дружил со Свиридовым, с Шостаковичем, с другими серьезными музыкантами. А мы в подвале "дома на набережной" занимались рок-н-роллом, при чем тут Министерство культуры?
- А с кем вы общались в культурном истеблишменте?
- Ни с кем вообще. В 1973 году мы вместе с двумя другими ансамблями стали лауреатами студенческого фестиваля, и нам всем дали возможность записать гибкие пластинки. Для нас это был прорыв, мы сразу это почувствовали и готовились к записи очень серьезно.
- И все-таки, Стас, вы знали, что существует такая Екатерина Алексеевна Фурцева - министр культуры СССР?