Обрывок мыслей в Монреале: я выезжаю из боксов, вижу, как мои коллеги проносятся на полном газу, втискиваются в первый поворот, допускающий скорость 250. Поскольку я выехал из боксов, то нахожусь совсем в другом скоростном диапазоне, как зритель, которого все это не касается. Потом я вижу человечков, которые сгорбились в машинах и болтаются на скорости 250 на ухабистом полотне, вижу, как их головы мотает туда-сюда, и, как посторонний, чувствую: да это же сумасшедшие бедолаги, решительно спятившие. Любая малость, которая может произойти с машиной, отправит одного из этих человечков в такой дальний полет, что с ним будет сразу покончено. Потом я вынужден себя уговаривать и мотивировать: "Давай, парень, давай газу, ну, поехали!" И на следующем круге я овладеваю собой настолько, что становлюсь одним из этих психованных человечков.
Я не могу говорить об этом с Простом, мне нельзя подносить мои слабости на блюдечке. Но я представляю себе, что он не размышляет, что ему все равно, что он совершенно расслабленно сидит в машине и неистово жмет на газ.
Я решил понаблюдать за собой и своими чувствами, на протяжении какого-то времени позадавать себе вопросы и честно отвечать на них. Постепенно я пришел к выводу, что мне больше всего недостает естественности происходящего и не имеет смысла ездить, так сказать, с включенным рассудком… Плюс к этому - ледниковый период в McLaren (не касается Алена, но почти всех остальных), плюс смехотворная серия дефектов - когда-то сумма этих вычислений окончательно стала отрицательной, так что все было ясно. Я мог все прекратить, но не видел проблем и в том, чтобы проехать сезон до конца. Моя тренированная способность к мотивации была достаточно сильной для того, чтобы эти несколько гонок продержаться в хорошем стиле.
В пятницу перед гонкой на Нюрбургринге я сказал Рону Деннису, что я в следующем году больше не буду выступать, ни за него, ни за кого-то другого. Он принял это, но попросил пока не говорить об этом. При объявлении о моем уходе все шефы команд ринутся к своим - и без того слишком малочисленным - звездам и склонят их к срочному продлению контрактов. Не мог бы я быть так любезен позволить ему сначала приобрести нового человека? Это я ему пообещал. Через неделю он позвонил и сказал:
"У меня есть Росберг, он подписал контракт. Ты можешь теперь говорить и делать, что хочешь".
Мне было в самый раз, поскольку следующей "остановкой" был Остеррайхринг. Теперь я мог объявить об уходе в собственной стране. Я попросил даму из Marlboro, ответственную за прессу, объявить о пресс-конференции Лауды в субботу в девять часов. Я хотел бы сделать announcement. И о чем я хочу объявить?
"Если я тебе это скажу сейчас, тогда завтра мне не о чем будет объявлять. Может быть, я беременный".
Через пять минут Рон Деннис был тут как тут. "У тебя завтра пресс-конференция?" "Да, почему бы и нет?"
"О'кей. Пресс-конференцию даст McLaren. Я буду присутствовать".
"Ты спокойно можешь придти, но это пресс-конференция Лауды. Она не имеет отношения к McLaren".
На следующее утро в шатре на трассе было очень много журналистов. Трудности я испытывал в том, чтобы понятно объяснить факт, который я сам находил странным: я ухожу, но не сразу. Я просто рассказал, как было на самом деле, о падающей мотивации и расширяющейся Lauda Air, то есть о смене профессии. Поскольку рядом стоял Рон Деннис, для меня было само собой разумеющимся поблагодарить его и McLaren. Потом я попросил журналистов задавать вопросы.
Мгновенно возникла тема: а что в McLaren будет дальше?
Деннис подошел к микрофону, но не ответил на вопрос, а сильно взмахнул рукой и, показав назад, где стоял Джон Барнард, сказал: вот действительно великий человек, который и реализует все большие достижения, его способности никогда не оцениваются должным образом, это сейчас надо прямо заявить. Ни слова про меня - только Барнард и McLaren. Было глупо и неприятно, это можно было прочесть по лицам журналистов.
Сразу вслед за этим была тренировка, вскоре у меня случилась поломка нагнетателя, и я вынужден был ждать. Деннис пришел ко мне в боксы. Я сказал, что он дерьмо и выставил себя перед людьми идиотом. На это он ответил только старой поговоркой: "Nobody is perfect, everybody makes mistakes". Я повернулся и ушел, оставив его стоять. За выходные он понял, что вызвал волну антипатии, в том числе и в британских изданиях, и извинился передо мной. Будто бы он предыдущим вечером выпил, был растерян, его запутала двуязычность пресс-конференции и черт его знает что еще.
Перед Зандвоортом ему снова пришлось со мной поговорить, поскольку предназначенный мне тренировочный автомобиль он хотел отдать Просту. Это было вполне понятно из ситуации в чемпионате, и я не стал сильно капризничать. В дальнейшей беседе он, наконец, обозначил свою главную проблему: "Барнард и я работаем по 15 часов в сутки, 365 дней в году, на этот автомобиль, на эту команду. Если потом выигрывается гонка, то ее выиграл Прост или Лауда, о нас никто не говорит. Это неверно и несправедливо, мы, по меньшей мере, так же часто должны появляться в газетах, как и пилоты. Поэтому и конференция в Цельтвеге должна была быть от McLaren, а не от тебя".
Потом он разразился следующим: "Ты уезжаешь на Ибицу, сидишь на солнышке, в то время как мы работаем, а если ты возвращаешься, все внимание фотографов - на тебя".
Я ответил ему, что он полон комплексов, и что дискуссии с ним для меня скучны и глупы. Между нами - барьер, забудь меня.
Еще одно типичное для него высказывание: "Однажды я буду более знаменит, чем Лауда, и иметь больше денег, чем Ойех". Чего ему желаю.
Зандвоорт. Я опять настраиваю себя изнутри, пытаюсь себя мотивировать. В дождь будет порядочная бойня. Вопрос, найду ли я достаточно сил, чтобы справиться с этим. Но посуху гонка должна еще раз быть в удовольствие, а McLaren - однозначно лучшие машины для этой суперскоростной трассы. Это связано с днищем, одним из действительно гениальных решений Барнарда. С тех пор, как регламент, запретивший "автомобили-крылья", предписал flat bottom, все варианты конструирования ограничены единственным участком кузова - за двигателем. Здесь разрешен подъем днища, и на нашей машине все идеально настроено. Узкий двигатель и форма выпускной системы позволяют наиболее благоприятно выполнить бутылкообразную форму, которая и представляет собой главный секрет в аэродинамике днища. Здесь Барнарду удалось получить большое прижимное усилие, не используя громадные антикрылья, которые негативно сказываются на максимальной скорости. Короче говоря, Зандвоорт (как и Остеррайхринг) - это трасса, где аэродинамика важнее, чем управляемость, то есть очень подходящая для McLaren в варианте 1985 года.
Мое десятое стартовое место было на сей раз действительно следствием технической неприятности, которая в гонке, однако, более не проявится. Когда я на разогревочной тренировке проехал лучший круг, то почувствовал, что мог бы победить даже с десятого места. Для меня стало вдруг очень важным, успеть использовать один из немногих шансов этого года. Пусть и после объявления об уходе - или, наоборот, поэтому.
Полный хаос на старте. Стоящий передо мной Бутсен немного проехал и встал, как вкопанный, я рву направо, вдруг передо мной оказывается Пике, который тоже не тронулся. Между делом где-то на пути попался Мэнселл, пришлось совершать беспорядочный зигзаг, но в первом повороте я оказываюсь шестым. Быстрый испуг: автомобиль охватывает избыточная поворачиваемость, значит, я выбрал не те шины. Причина может быть только в жесткой левой задней шине. С боксами была договоренность: если я заеду сразу на первых кругах, то мне нужны более жесткие шины, в противном случае - четыре мягкие (а не так, как теперь - три мягких и одна жесткая). Я иду четвертым, затем - третьим, вслед за Росбергом и Простом, приближаюсь, но не могу поддерживать его темп, поскольку машина слушается все хуже. Значит - новые шины, как можно быстрее, еще до середины гонки. Для этой (и любой более поздней фазы) уже действует правило: четыре мягкие шины. Так и должно оставаться, и, чтобы парни в боксах даже и не начинали раздумывать, я заезжаю без предупреждения, пит-лейн достаточно велик, чтобы понять - я прибываю. Прекрасная, без сучка и задоринки, смена шин, теперь я - восьмой.
Машина снова плохо слушается, я не понимаю, почему. В любом случае я с самого начала обхожусь осторожно с педалью газа, прочувственно дозирую газ в медленных поворотах, чтобы минимизировать пробуксовку колес и, тем самым, износ шин. И все равно, "лоханка" излишне поворачивается. Противники впереди меня исчезают, ну понятно, им тоже надо менять шины - и вдруг я становлюсь первым, впереди Сенны и Проста. От Сенны давления не исходит, конечно, я знаю, что следует ждать Проста. В середине гонки у меня девять секунд преимущества перед Аленом. Чего я не мог знать, это того, что Рон Деннис приказал поставить мне при смене опять одну жесткую заднюю шину, а Прост, который заехал на несколько кругов позже, получил четыре мягкие. Прост приближается, приближается, приближается, каждый круг уменьшает отрыв на несколько десятых. Передо мной появляется Пике, который из-за неудачного старта был в роли статиста, но чей автомобиль сейчас так хорошо идет, что он может избегать обгона на круг. В быстрых поворотах он производит завихрения, которые меня раздражают и тормозят. Если бы он только знал, что мешает мне! Наконец он вроде бы начинает понимать, во всяком случае, ускоряется, увеличивает отрыв настолько, что я получаю преимущество в остатках его аэродинамической тени.
Прост давно прошел Сенну, все сильнее приближается, и за шесть кругов до конца он устраивается в моих зеркалах, как у себя дома. Тут, мол, я, не просмотришь. Оба мои зеркала говорят: Marlboro.
Я сразу понял, как обстоят дела. Ален, без сомнения, может показывать лучшие времена на круге, его машина менее подвержена избыточной поворачиваемости, чем моя. Классическая возможность обгона - перетормозить меня в конце длинной прямой, а для этого уже на входе на прямую он должен занять хорошую позицию. Вместо этого он на этом месте несколько отстает. Во всех других местах трассы он пройдет меня только в том случае, если я допущу ошибку.
Итак, я концентрируюсь на том, чтобы поворот, выходящий на длинную прямую, проходить особенно правильно и чисто. Так я могу очень рано переходить на полный газ. Очень внимательным приходится быть и в шикане. На нормальной идеальной траектории ты перемещаешься справа налево, но боевая траектория находится, конечно, в середине. О том, чтобы просто пропустить его, не может быть и речи. Я рискую головой не для того, чтобы делать подарки на последних кругах. А моей помощи в чемпионате ему и не надо, и даже если, то максимум в последних двух гонках, а не сейчас, в сентябре.
На последнем круге он делает невероятно сильный маневр, пытается протиснуться по внутренней стороне шиканы. Но я, рассчитывая на это, остаюсь по центру, а он попадает двумя колесами на траву. Теперь еще только два поворота, только не допустить ошибку, еще раз сильный разгон на прямой, и - через финишную черту с преимуществом в две длины машины.
Когда он выходит, то, хотя и поздравляет меня, но выглядит довольно кислым. Наши шефы смотрятся тоже достаточно плохо, другие же счастливы. Хорошо видно, где проходят границы. За долгий ледниковый период в McLaren я научился ощущать это, поэтому такие вещи мне сейчас бросаются в глаза. Ален сказал, что я ехал невероятно жестко. Конечно, ответил я, а почему нет? Никто не должен тебе говорить, что чемпион мира Прост стал таковым с помощью Ники. Если положение станет действительно критическим, я буду на твоей стороне, обещаю. После чего он снова - любезный и нормальный человек.
Рон Деннис поздравляет и говорит, что очень рад. Я не верю ни одному его слову. Мне безразлично, что его радует, а что - нет.
Глава 12
С 400 до 1200 лошадиных сил. Техника Формулы 1 между 1972 и 1985 годами
У March 1972 года было примерно 400 л.с., у McLaren-TAG 1985 года - около 1000 л.с., как минимум, при поднятом давлении наддува. Между ними для меня остались двенадцатицилиндровые BRM, Ferrari и Alfa, медленное вымирание восьмицилиндровых Cosworth и становление турбо. Появились новые материалы, в особенности углеволокно и разного рода аэродинамические игрушки. Между ними остался и гротескный тупик автомобилей-крыльев.
Чтобы на примере объяснить, в каком цирке мы оказались с машинами в 1000 л.с., лучше всего подходит Монако. Квалификация там - это самое противоестественное, что сегодня есть в нашем спорте. Передачи в Монако настраиваются короче, чем где бы то ни было еще. Обычно при переключении на одну скорость вверх у нас происходит скачок на 2300 оборотов. Ограничитель стоит на 11500, так что на следующей передаче ты опускаешься до 9000 оборотов. Но не в Монако, там скачок составляет всего лишь 1000 оборотов, поэтому ты опускаешься только до 10500 и тут же снова упираешься в ограничитель.
Наступает момент, когда времени уже не хватает: ускоряясь, уже не успеваешь переключать передачи, чтобы справиться с коротким спектром оборотов и быстро запускающегося турбо. Тебя швыряет в ограничитель оборотов, можно представить себе это и чисто физически: при ускорении тяга турбо дергает твою голову назад, потом ты упираешься в ограничитель, голова летит вперед, ты врубаешь следующую передачу, голова летит назад - и так далее, три раза подряд.
К счастью у мотора TAG очень прогрессивный ограничитель оборотов, он не так резко обрывает усилие, как другие моторы. В 1985 году было особенно странно наблюдать за гонщиками BMW. Ты слышишь ограничитель оборотов - хххмммм-пап-пап-пап - видишь, как мотается голова и чувствуешь общую дисгармонию в движениях. Правильная координация управления, переключения передач, дозирования газа и эффекта турбо просто превышает возможности гонщика, там происходит что-то за границей рефлексов. К тому же ужасное ощущение, когда вылетаешь из шпильки Сен-Дево на кривую улицу к Казино, или в туннеле, или в шикане, и все это на повышенном давлении наддува, возможно еще с другими машинами, путающимися под ногами: это почти невозможно себе представить.
Этот экстремальный случай - квалификация с 1000 л.с. в Монте-Карло - уже не имеет почти ничего общего с вождением в обычном смысле этого слова. С точки зрения владения машиной между 400 и 1000 л.с. разницы мало. Субъективное ощущение границ с годами осталось прежним, не считая того, что во времена машин-крыльев мы не могли держать голову прямо. И самым впечатляющим качеством машин-крыльев было не то, что ты вдруг мог пройти поворот вместо 180 на 220 км/ч (этой разницы ты не замечаешь), а то, что в случае чего ты улетал в отбойники со скоростью на 40 км/ч больше. Чистая езда так и осталась элементарной вещью, неважно, с какой мощностью.
Машины начала и середины 70-х годов имели более узкие шины и небольшие антикрылья, что означало меньше прижимной силы и, таким образом, более прогрессивное поведение на дороге. Можно было скользить и уходить в занос. Машины-крылья с этим покончили, они прижимались к асфальту и ехали как по рельсам.
Пограничная область остается прежней, не важно, едешь ли ты на 100 или 300 км/ч. Передняя или задняя ось начинает "плыть", надо ее поймать… Большая мощность современных машин приводит к wheel spin и скорее способствует потере контроля над задней осью, то есть теперь у нас большая тенденция к избыточной поворачиваемости чем раньше. В прохладную погоду, на неразогретых шинах можно иметь wheel spin вплоть до четвертой передачи, в других случаях, как правило, до второй или третьей. Частое прокручивание колес и сильная избыточная поворачиваемость приводит к износу покрышек задних колес, чего в гонке себе позволить нельзя. Нужно попытаться ехать так чисто, как это только возможно, без заносов, без скольжения, точно по линии. Если допустить занос задних колес, то их пожрет мощность турбо. В этом различие со старыми временами: тогда не надо было ехать так аккуратно и точно. Если время от времени ты допускал занос, то это было не так страшно.
Для настроек и оценки машины чрезвычайно важны субъективные впечатления гонщика, но только в ограниченном объеме. Я в состоянии дать точной отзыв о поведении передней оси или заносе задней и, как правило, могу устранить эти недостатки с помощью изменений в настройках. В этом случае у меня будет нейтральная машина, которая будет следовать всем моим движениям, но при этом быть на две секунды медленнее, чем надо. Эти две секунды гонщик не замечает. Он же не замечает, если у него не хватает 50 л.с… Также он не замечает, если что-то не в порядке с прижимной силой. По этим вопросам серьезное заключение можно сделать только сравнив оценку гонщика со временами круга.
В той области, где гонщикам есть что сказать и помочь, меня многому научило время, проведенное в BRM. У нас было хорошее шасси, которое очень чутко реагировало на настройки. Это значит, что стоило мне передвинуть переднее антикрыло только на одно деление, и немедленно менялись характеристики всей машины. Если мы меняли стабилизатор, то менялось все поведение. Единственным недостатком BRM был неудачный мотор, пусть даже и двенадцатицилиндровый. В Ferrari вначале все было с точностью до наоборот. Мотор чудесный, зато машина страдала от ужасной недостаточной поворачиваемости. Никакие изменения в стабилизаторах, пружинах или антикрыльях не приносили серьезных изменений, даже перемещение на три или пять делений - эта недостаточная поворачиваемость попросту входила в конструкцию машины. Форгьери тогда смог помочь, только создав полностью новую конструкцию, основательно переработав такие основополагающие вещи, как распределение масс. Только тогда машина постепенно начала реагировать на настройки. Но если бы я не пришел из BRM, я бы вообще не знал, как может (и должна) вести себя машина, потому что если всегда ездишь в автомобилях с недостаточной поворачиваемостью, то в конце концов поверишь, что так и надо.