Обескураженный Хаустов понуро наблюдал за ним и не мог понять, что происходит с Мишеневым. А Герасим Михайлович и в самом деле расстроился. Казалось, должен бы радоваться, что Анюта у него такая бесстрашная, а вроде огорчен… Он щадил ее молодость и материнство. Выходит, нельзя искать опоры там, где ее найти нельзя. "А почему ты имеешь право рисковать, связывать себя с опасным делом, а ей возбраняется", - упрекал его внутренний голос, а другой, сопротивляясь, твердил: "Все великое совершается только через людей!" И, устыдясь, вслух проронил: "Смотри-ка, что выкинула? Бесстыдница!"
Валентин Иванович недоуменно пожал плечами, затрудняясь, как ему поступить дальше. А Герасима Михайловича все еще одолевали сомнения, язык не поворачивался прямо сказать: доволен и рад за Анюту. Не вязалось такое возвращение домой с тем, что нарисовало горячее воображение человека, соскучившегося по семье. Желание увидеть в эту минуту жену и дочурку, ощутить их рядом, было настолько велико, что Герасим никак в душе не мог простить ей эту выходку.
Мишенев сдержал шаг перед растерянным Хаустовым и энергично махнул рукой в сторону калитки.
Глаза Мишенева угрюмо глядели на Заводскую улицу, всю изрезанную, изморщиненную колесными следами. Хмурое сизое небо висело поверх деревянных, мшистых крыш почерневших домов. Чадили пароходики на Белой, и в ушах отзывались отрывистые, прощальные гудки.
Они вошли в маленький дворик Хаустовского старенького домика с облезлыми и выцветшими ставнями. Поднялись на крылечко. Низко наклонившись в дверях, прошли и сразу очутились в тесной кухоньке.
- Встречай, молодуха, многоценного гостенька. Ставь самоварчик, - от порога проговорил Хаустов.
Мишенев поставил баульчик на пол, поздоровался с Катей.
- Здравствуйте, здравствуйте, Герасим Михайлович, - певуче протянула жена Валентина Ивановича и бросилась к самовару.
Мужчины зашли в горенку, сели на табуретки возле стола.
- Рассказывай теперь, рассказывай, - попросил Хаустов. - Вся душа изболелась, ожидаючи тебя. Слухов всяких не оберешься, говорят невесть что.
- А мы свое скажем, Валентин Иванович, дай только прийти в себя.
- Не терпится.
- Чуточку потерпи. Ну, а у вас - все благополучно?
- Как сказать, - Хаустов развел руками, - пока, слава богу. Дела идут, контора пишет… - и он рассмеялся, но тут же смолк. - Жандармы взяли Горденина с Клюевым. Худо, Герасим Михайлович.
- Когда?
- Позавчера. Ночью. Страшновато становится…
Слова Хаустова огорошили Герасима. Не робеет ли товарищ? Мишенев посмотрел на Валентина Ивановича. Вообще-то интерес к тому, что было на съезде, естествен. Тревожное чувство после ареста членов комитета - тоже вполне понятно.
При виде Хаустова, его молодой жены, хлопочущей на кухне, Герасим постарался как бы стряхнуть с себя груз, тяготивший его. Он расстегнул ворот рубашки, причесался. Хаустов, неотрывно наблюдавший за Мишеневым, покачал головой.
- Похудел ты здорово, Герасим Михайлович. Не прихворнул ли?
- Все было, Валентин Иванович. Дорога-то дальняя, да и рискованная.
- Что и говорить! - сочувственно отозвался Хаустов. - Дело не из легких. - И опять попросил: - Хоть чуток откройся…
Мишенев покрутил головой. Не желая обидеть товарища, неторопливо заговорил о съезде и себе. Катя поставила на стол пышущий жаром медный самовар, налила чаю, подала нарезанный аккуратненькими ломтиками хлеб и нерешительно пригласила гостя.
Герасим Михайлович поблагодарил. Съел ломтик черного хлеба, выпил стакан чая.
- Когда соберем комитетчиков-то? - спросил Хаустов.
- Надо оглядеться. Лучше всего в воскресенье.
- Ясно.
- Где-нибудь в лесу, - предложил Герасим.
- А мы обговаривали. Встретимся на даче Лидии Ивановны.
В окна горенки заглядывал уже яркий, как петушиный хвост, закат, раскинувшийся в полнеба. По улице замелькали человеческие фигуры. Вечерняя смена шла на работу. Спохватился и Валентин Иванович.
- Мне на вечеровку. А ты пока побудешь у меня. Наберешься сил до воскресенья.
…Вечером Герасим Михайлович навестил Дуню. Хотелось о жене знать подробнее. Можно было бы сходить и к родному брату Анюты, жившему в Северной слободе. Наверняка жена побывала у него перед отъездом. Сергей Алексеевич Афанасьев работал в железнодорожных мастерских. Он снимал комнату в доме церковного старосты Минькова. Этот адрес - Малая Александровка, дом Минькова - был явочным и известен "Искре". На него шла корреспонденция из редакции для Уфимского комитета.
Но пойти к Афанасьеву Герасим не решился. Сначала, считал, побывает у Дуни, а если будет нужно, попросит ее сходить к Сергею Алексеевичу.
По пути в Нижегородку, рабочую слободу, он зашел в булочную, купил бубликов племянникам - Николаше с Катюшей. Дуня встретила упреком: долго не бывал, совсем забыл родную сестру. Племянники радостными возгласами поприветствовали дядю и занялись бубликами.
Подтягивая уголки ситцевого платка, сестра скороговоркой произнесла:
- Что-то долгонько ездил в этот раз…
- Долгонько, Дуня, - согласился Герасим, обхватив ее за плечи. - Почитай на краю света был.
- Не нравятся мне твои долгие отлучки из дому. Проездишь и не приметишь, как Галка-то невестой вырастет.
- Ради ее будущего счастья и езжу, Дуня, - он тепло посмотрел на племянников, сладко жующих бублики. - Ради всех их. Пусть насладятся свободной жизнью.
Сестра укоризненно покачала головой.
- Не сносить тебе буйной головушки, Герася, не сносить! Анна-то все тревожилась - вестей от тебя не было. Хоть бы написал откуда-нибудь…
Мишенев тяжело вздохнул.
- Анюта с Галочкой здоровы были?
- Здоровы. Анна-то после твоего отъезда сначала на барсовской даче жила, а потом тоже, как ты, в дорогу пустилась. Сказывала, по фельдшерским делам поехала, и вот задержалась… Ты не пускал бы ее. Она опять отяжелела.
Герасим хитровато улыбнулся.
- Поберегу, Дуня. Ты права.
- Разговорилась я и про самовар забыла.
Мишенев попридержал сестру за руку.
- Не беспокойся. Уже чаевничал у Хаустовых. А где Прокофий?
- На вечеровке. Где же ему еще быть-то?
- Все такой же неподвига?
- Хватит переживаний за тебя.
Прокофий Борисов, муж Дуни, тоже работал в железнодорожных мастерских. У Герасима с ним были чисто родственные отношения. Чурался Прокофий разговоров о политике, всячески отнекивался. Говорил, чтобы не впутывал его в крамольные дела, что и без них жизнь коротка. Боялся сходбищ рабочих, потому, когда приглашали, - отказывался.
- Что Прокофий-то сказывает?
- Мало радостного. Все бунтарей вылавливают. Полиция дом за домом в Нижегородке обыскивала. Ищут какую-то типографию да склад литературы.
- Ничего не найдут, Дуня, кроме гнева и ненависти рабочих.
- Господи! - сестра сложила на груди руки, повела глазами на божницу. - Скоро ли это кончится, Герася? Опять начнут арестовывать, сажать в каталажку. Сколько сирот-то останется?
Мишенев задумался. Значит, новый губернатор продолжал свирепствовать. Надо быть настороже. Убитого помпадура сменил не менее жестокий и коварный. "Девочку" все ищут. Пусть ищут. Типографию не найдут. А вот аресты? Тут надо держать ухо востро.
- Дома побудешь, - вдруг спросила Дуня, - али опять в дорогу?
Он не мог обманывать сестру.
- Побуду, а там опять в путь. Ты же знаешь - работа моя разъездная… Анюту непременно дождусь. Соскучился по ней и Галочке. - И тоже в свою очередь поинтересовался: - К Афанасьевым не наведывалась?
- Была разок. Сергей-то Алексеевич твоего поля ягода - разные книжки почитывает.
- К нему не заглядывали?
Дуня поняла, о чем спрашивал брат, перекрестилась.
- Бог миловал.
- Порадовала ты меня, - и попросил: - Забежала бы завтра вечером, спросила, нет ли почты для меня.
Дуня только покачала головой.
- Ну, я пойду.
- Чайку выпил бы.
- В другой раз, - и торопливо вышел.
Лидия Ивановна с детьми жила на даче Барсовых, верстах в четырех от города. Здесь изредка собирались комитетчики. Мишенев, не раздумывая, окольными путями пошел на дачу. Надо было сегодня же навестить Бойкову. Он виделся с нею перед отъездом в Женеву.
В пышных волосах Лидии Ивановны гуще стала седина. Значит, нелегко было и тут. Она искренне обрадовалась появлению Мишенева.
- Сердце изболелось, Герасим Михайлович. Участились аресты наших людей. Из кружка Горденина взяли четверых, - назвала их по фамилии. - Занятия пришлось прекратить, но это не спасло Горденина. Должно быть, завелся провокатор.
Герасим знал кружковцев Горденина. Спросил:
- А Максима Иванова не тронули?
- Нет, - отозвалась Бойкова, - это и подозрительно.
- Не нравился он Горденину, - признался Герасим Михайлович, - не внушает и мне доверия. Уж больно любопытничает, знать больше хочет, чем полагается.
- Неосудительно. Не обидеть бы человека подозрением.
- Зачем обижать, проверить надо. Владимир Ильич всех делегатов предупреждал: принимать тысячу предосторожностей, чтобы избегать провалов и арестов. О бережном отношении к товарищам по подполью говорила и Надежда Константиновна.
При упоминании Крупской Бойкова вспомнила уфимские встречи с нею. Показалось - целая вечность лежит между минувшим и сегодняшним днем, а не прошло и трех лет.
- Герасим Михайлович, скажите, как живется Ульяновым, как чувствует себя Надежда Константиновна?
Мишенев ждал этого вопроса.
- Трудно, Лидия Ивановна, трудно! - он вздохнул. - Владимир Ильич, конечно, потрясен расколом. Виду не подает, а весь осунулся. Надежда Константиновна заботливо оберегает его. Предупредительна, но случившегося не поправить… С Надеждой Константиновной разговаривали и о вас, - добавил Мишенев.
- О чем же?
- Передавала самый сердечный привет… Надежда Константиновна очень сочувственно отнеслась к вашему личному… - Герасим запнулся, боясь произнести "горю". Бойкова понимающе вздохнула:
- Спасибо, Герасим Михайлович. У меня тут, - она приложила руку к груди, - все перегорело. Не скрою, горько было первое время. Теперь, слава богу, все позади. - Лидия Ивановна скупо улыбнулась. - Все минует, все пройдет. Сейчас поставим самоварчик. Угощу клубничным вареньем. Душистое, как липовый мед. Вместе с Анютой варили. Пригляделась я к ней, пока жила здесь, на даче. Смелое создание ваша жена. Берегите ее.
Она отлучилась на кухоньку. Занялась самоваром. Потом появилась в гостиной.
- Когда же вернется Анюта? - спросил Мишенев.
- Ждет транспорта с литературой, сообщил Егор Васильевич.
Лицо Бойковой стало озабоченным. От ее взгляда не ускользнула худоба Мишенева: видно, переболел, нуждается в лечении.
- Трудно было?
- Трудно.
- Переболели?
- Да. Простыл. Переплывали реку. Товарищи буквально вырвали из смерти.
- Анюта словно предчувствовала. Беспокоилась.
Лидия Ивановна вернулась к первоначальному разговору.
- В губернской Земской управе арестовали вашего сослуживца. Переходить надо на нелегальное положение. Так советуют из Центра.
Мишенев нахмурился. Он знал, что рано или поздно ему предстоит жизнь нелегала, но не думал, что случится это сразу же после возвращения в Уфу. Должно быть, обстоятельства подталкивают, иначе Лидия Ивановна не заговорила бы с ним об этом.
- А пока не показывайтесь в управе, Герасим Михайлович, - попросила Бойкова, - увольняться со службы придется. Есть уважительная причина, после болезни надо подлечиться.
Она вскинула тонкие брови и посмотрела в огорченные глаза Мишенева:
- Страшновато кажется?
- Нет. Раз надо, значит надо.
- Главное теперь - самообладание… Выдержка, Герасим Михайлович.
Бойкова стала накрывать стол и успевала досказывать, что их волновало, о чем думали в этот момент.
- О съезде расскажете кружковцам послезавтра, в воскресенье. Встретимся где-нибудь в лесу. Не возражаете? А потом поедете по заводам.
Это была самая ближайшая программа партийного комитета.
- К тому времени и Анюта возвратится… Ну, что молчите? Согласны или есть возражения?
Герасим Михайлович сдержанно улыбнулся. Он как бы примерял слово Бойковой к себе, к тому главному делу, которое тревожило его душу, жило в нем.
- Скажу одно, Лидия Михайловна, все обдумано. Так и будем делать. А теперь с удовольствием и чайку выпить можно. Давайте, я самовар на стол принесу.
Последние дни уральского сентября выдались необычно теплыми. В осеннюю жестковатую зелень берез, кленов и липы неудержимо ворвались багрянец и позолота. Тянулись на юг птицы. В садах пахло рясными и спелыми плодами. С полянок и лугов несло уже не душисто-медовым разнотравьем, а свежим сеном от густо поставленных стогов. Изумрудно зеленела отава, похожая на бархатистые ковры.
Комитетчики и кружковцы собрались недалеко от дачи Барсовых, чтобы послушать отчет делегата съезда. Все знали: сборы в городе могли быть замечены. Продолжались провалы. И надо было соблюдать строгую конспирацию. Особенно осторожничал Мишенев: совсем нелепо провалиться, будучи дома! Всю трудную дорогу от Лондона до Уфы он внутренне готовился к этой встрече. Много думал над тем, с чего начнет рассказ о съезде. С того ли, как делегаты съезжались в Женеву и там, знакомясь, уже знали, о чем пойдет разговор. Конечно, и об этом надо рассказать людям!
Чтобы лучше поняли, почему твердые искровцы защищали Ленина, надо было объяснить, что борьба зародилась до съезда.
Герасиму хотелось обстоятельно и просто передать, как обсуждалась революционная программа, особенно Устав партии, его первый параграф о членстве. Конечно, надо рассказать о Ленине, как, не щадя себя, он дрался за правду. Самым трудным Мишеневу представлялось поведать суть борьбы с мартовцами. Теперь, когда съезд отодвигался, он виделся много шире и осознавался глубже. Герасиму он казался началом большого пути, и причастность к нему возлагала на него ответственность за судьбу каждого присутствующего здесь, на лесной полянке, и в целом за судьбу России.
Люди собрались на высоком, обрывистом берегу Уфимки, поросшем вековыми стройными липами.
На таганке кипятился чай в закопченном котелке. Бодро вился синеватый дымок, весело выбрасывая искры, потрескивали в огне сухие сучья. Тут же стояли корзинки с грибами - опятами и груздями, - распространяли запах зрелого хмеля. Со стороны можно было подумать - приустали грибники и ягодники, свободно расселись, ждут, когда вскипит вода.
Мишенев знал людей, собравшихся у костра, мог бы сказать самое важное из их жизни, причастности к общему делу, партийному комитету. Поодаль на подогнутых ногах сидел смуглолицый и широкоскулый Гарипов. Деповский рабочий, он "обискрился" с первого номера газеты. Припомнилось, как Гарипов допытывался у Якутова, почему начальники называют революционеров смутьянами. "Разве я похож на смутьяна? - объяснял ему Якутов. - Разве я работать не умею? Да я так работаю, Мурат, что руки горят. Главное, знать, на кого работаешь?"
Рядом с Гариповым на корточках сидел Николай Вагин, служащий губернского акцизного управления, надежный связной "Искры". Подпольщик, заслуживший полное доверие комитета. Вроде бы и работа его простая - следи за поступающей служебной почтой, отбирай из нее письма, адресованные лично ему, Вагину, и передавай их комитету. А каждый день на острие, вдруг кто-нибудь вскроет заграничное письмо - и сразу же обнаружится его участие в нелегальной переписке. Закалку прошел у Сергея Горденина, в его кружке. Там занимались Якутов и Хаустов.
Ничего не мог сказать Мишенев о долговязом, белобрысом пареньке, полулежавшем на локте рядом с Валентином Ивановичем. Жаль, что не было тут железнодорожных рабочих Мигунова и Асеева, его сослуживцев по земской управе Лихачева и Дубинина. Арестованы и отправлены в самарскую тюрьму.
Герасим сидел в центре, ближе к костру, и всех видел. Когда дымок поворачивался в его сторону - щурился, задирал русую бородку, не прерывая рассказа. Слушали его внимательно. И он радовался. Когда кончил, посмотрел на Хаустова, потом на Гарипова с Вагиным. "Пусть подумают, а потом и выступят". Герасим терпеливо ждал их разговора.
Хаустов достал вышитый кисет, подарок молодой жены, вынул рисовую бумагу. Не спеша оторвал листок, стал чинно завертывать самокрутку. Прикурил от головешки, поправил сучья в костре, передал книжечку с кисетом соседу, молчаливо протянувшему тяжелую, всю в ссадинах, руку. Степенно, как бы спрашивая себя, заговорил:
- С кем теперь идти нам, с большевиками или меньшевиками, вот вопрос? - И подумав, ответил: - С большевиками, значит, с Лениным! Сомнений быть не может.
Он привстал и добавил:
- Все, что Ленин говорил в Уфе, записано в Программе и Уставе. Это - здорово, товарищи!…
Гарипов сверкнул черными глазами.
- Ленин далеко-далеко, однако близко, вот тут, - он хлопнул себя по груди. - В сердце. Знает, что рабочему человеку надо, правильно сказывает, бороться надо…
- Верно, Мурат, - поддержал Хаустов.
- Мало-мало понимаю, - ухмыльнулся Гарипов. - Русский царь - самый страшный враг башкир…
- Всего трудового люда России, - поправил его Николай Вагин и продолжал: - Слушал я Герасима Михайловича и думал, сколько же работы у нас впереди, сколько дела! Будем дружны - победим, добьемся цели, поставленной съездом партии, Лениным…
Встала высокая, полная Бойкова. Глаза Лидии Ивановны возбужденно горели. Она оперлась рукой на суковатую палку.
- Ленин еще в "Что делать?" писал: "Дайте нам организацию революционеров - и мы перевернем Россию!". Отныне такая организация есть - Российская социал-демократическая рабочая партия. Это большая политическая победа!
Лидия Ивановна говорила увлеченно, легко. И невольно заставила всех сосредоточиться на главном. Учительница по профессии, она владела даром слова. Герасим завидовал ее умению доносить мысли, быть убедительной.
- Большевики и меньшевики - это два различных политических течения и направления. Разрыв между ними полный и надежд на примирение нет. Отныне только два пути. И мы пойдем с Лениным, с большевиками. Как думаете, товарищи?
Сосед Хаустова, долговязый паренек с простоватым, густо заросшим лицом, возвращая кисет, отозвался:
- Грамотным лучше знать. Нам важно - от миру не отставать. Куда все, туда и мы.
Герасим наклонился к Хаустову:
- Откуда он?
- Земляк, тоже рязанский. Раскрестьянившийся, недавно приехал. Помог ему устроиться в мастерские. Еще спотыкливый парень.
- С мужицкой хитринкой.
Валентин Иванович согласно кивнул и обратился ко всем:
- Вроде по-ученому сказывала Лидия Ивановна, но до сердца дошло. Все так! Однако если рассудить по нашему понятию, то меньшевикам многого не нужно, с них хватит и поменьше… Большевики же за наше облегчение, за землю, за свободу.
- А меньшевики? - поднял голову долговязый паренек.
- На слова горазды. На деле - будет или нет, эт-то еще бабушка надвое сказала. - Хаустов взглянул на своего земляка и совсем по-свойски закончил: - Так что дорога у нас с тобой, Николай, одна - с большевиками. Эт-та дорога победительная!