Люди рвались в бой. И чем тяжелее было положение на фронтах, тем больше поступало таких заявлений от красноармейцев и командиров. Мы даже стали употреблять выражение "сдерживающая агитация", разъясняли необходимость всесторонней подготовки к будущим боям, говорили о том, что солдат и командир должны знать тактику, оружие, воевать умело. Этому учатся здесь, в глубоком тылу.
Вот и теперь, рассказывая о сражении под Москвой, я видел вокруг суровые, сосредоточенные лица. В клубе было тихо. На первых рядах сидели командиры подразделений, и, когда я закончил говорить, кто-то из них громко повторил последние слова доклада:
- В Москве фашистам не бывать!
Наш отдел пропаганды проявлял особую заботу о раненых. Их в сибирские города поступало много. Школы, институты, административные здания были отданы под госпитали. Женщины и девушки старались во всем помочь медикам: организовали донорские пункты, шли медсестрами, нянями и просто сиделками.
Интересная встреча произошла однажды с выздоравливающими одного из госпиталей, расположенного в Новосибирске. Я должен был там выступить с докладом о положении на фронте. Перед поездкой мне позвонил член Военного совета округа.
- Ты собираешься в госпиталь? - спросил Кузьмин. И тут же порекомендовал: - У меня сейчас товарищ Некрасов. Надо организовать ему встречу с ранеными. Некрасов прибыл в Новосибирск по ранению, он командовал дивизией под Москвой.
Когда с полковником Некрасовым мы приехали в госпиталь, выздоравливающие уже собрались. Свой доклад я начал с самых тяжелых сообщений: рассказал о боях на подступах к столице.
- А сейчас перед вами выступит командир прославленной, ныне гвардейской, стрелковой дивизии. Слово имеет гвардии полковник Некрасов.
Командир дивизии вышел к трибуне, невысокий, плотный, в гимнастерке, туго перетянутой ремнем, раненая рука на черной повязке.
- Наш командир, - вдруг раздался возглас в зале. - Это командир нашей дивизии, мы с ним воевали под Смоленском.
Несколько минут продолжалась овация.
Некрасов рассказал, как под Ельней был нанесен удар по врагу, о подвигах бойцов. Это была волнующая беседа фронтовика-командира с ранеными. Закончилась она поздно вечером.
Недолго мне пришлось служить в Сибирском военном округе: вскоре я был назначен на новую должность.
ВОЗДУШНЫЕ ДЕСАНТНИКИ
Осенью 1941 года Государственный Комитет Обороны принял решение о комплектовании десяти воздушно-десантных корпусов.
В ноябре я был назначен комиссаром 7-го воздушно-десантного корпуса и сразу же вылетел к месту службы. Наш корпус формировался на территории Поволжья. Штаб располагался в Мариентале. Командиром соединения назначили генерал-майора Иосифа Ивановича Губаревича. Подвижный, сильный, он как бы олицетворял само понятие - десантник. На счету у Губаревича было триста пятьдесят парашютных прыжков. До войны он командовал десантной бригадой в Борисполе, под Киевом. В то время я работал в политуправлении Киевского округа, хорошо знал эту бригаду. И теперь, пожимая сильную руку командира корпуса, с удовлетворением подумал, что у Губаревича могу многому научиться.
Командир рассказал, что наш корпус укомплектовывается молодежью, прибывающей по путевкам комсомола из Москвы, Сибири, Урала и Поволжья.
Декабрь принес перемены. Началось паше наступление под Москвой. Это известие мы встретили с восторгом, его долго ждали. Так тяжело было слышать и сознавать, что враг нацеливается на нашу столицу. А теперь и дышалось легче, и работалось уверенней.
В декабре же мы получили приказ Ставки: воздушно-десантные соединения перемещались в районы Подмосковья, а наш корпус направлялся в саму Москву.
Выехали студеным декабрьским утром. На каждой станции выходили слушай, последние известия. Наши продолжали наступать!
Корпус разгрузился на Красной Пресне. Частям предоставили здания военно-воздушной академии им. Жуковского, а также авиационный и авиатехнический институты на развилке Ленинградского и Волоколамского шоссе.
Москва выглядела по-военному сурово. На Волоколамском шоссе, по которому растянулись наши колонны, - ежи, надолбы. Торопливо пробегали пестро покрашенные белилами фронтовые машины, витрины магазинов заделаны фанерой, заложены мешками с песком. Кое-где видны следы бомбежек.
- Ничего, прогоним фрица - отстроимся, - говорили неунывающие десантники.
Каждый день приносил нам радостные вести о победах Красной Армии. Полностью очищены от фашистских захватчиков Московская, Тульская, Рязанская области, многие районы Ленинградской, Калининской, Смоленской, Орловской, Курской, Харьковской, Донецкой областей и Керченский полуостров Крыма. По признанию начальника генерального штаба сухопутных войск генерала Гальдера, фашистские войска зимой 1941/42 г. потеряли свыше 400 тысяч солдат и офицеров.
Вскоре десантников переобмундировали и вооружили. Постепенно стал устанавливаться четкий армейский ритм, наладилась учеба.
В последних числах января нас с командиром корпуса вызвали в штаб воздушнодесантных войск. Приняли нас командующий ВДВ В. А. Глазунов, члены Военного совета В. Я. Клоков и Г. П. Громов.
Генерала Глазунова я знал еще по Дальнему Востоку, где он командовал 59-й стрелковой дивизией. Командующий глубоко верил в большие возможности десантных войск. Забегая вперед, скажу, что на войне он показал себя волевым и умелым командиром, дважды был удостоен высокого звания Героя Советского Союза.
Генерал Глазунов подробно расспросил о настроениях личного состава, о том, как обучаются десантники.
В заключение беседы нам сказали:
- В самые сжатые сроки подготовить корпус к боевым действиям.
И мы вели напряженную боевую учебу, учили десантников действиям в тылу врагами трудных условиях суровой зимы.
Однажды я прибыл в 14-ю бригаду. Ее комиссар - Григорий Титович Зайцев, докладывая о задачах, которые будут решаться в ближайшие дни, заметил:
- Через два дня - первые прыжки с самолета. Сейчас в ротах и батальонах проходят комсомольские и партийные собрания, посвященные подготовке к ним. Народ настроен хорошо.
Он посмотрел на меня и предложил:
- Может быть, и вы откроете у нас счет?
- Обязательно. Вместе будем прыгать. Все командиры и комиссары пойдут первыми.
Ранним утром приехали на аэродром. Ревели моторы. На солнце серебрился снег. Мороз стоял градусов пятнадцать. Наша первая группа выстроилась. Начальник парашютно-десантной службы тщательно проверил снаряжение. Дал последние советы. Всех осмотрел врач. Чувствую: волнуются все, но вида не показывают. И у меня на душе неспокойно.
Перед самой посадкой отозвал в сторону выпускающего. Высокий капитан М. И. Ковалев наклонился ко мне:
- Слушаю вас?
- Если я замешкаюсь, вытолкни.
- Зачем, товарищ комиссар?..
- Вытолкни без шума. Ясно?
Я отошел, встал в строй. Откровенно говоря, пе очень был уверен в том, как поведу себя, когда буду перешагивать порог кабины. Знал, что люди по-разному чувствуют себя в этот момент. Все бывает, а комиссару никак нельзя ударить в грязь лицом.
В воздухе пристегнули карабины к тросу (прыжок был с принудительным раскрытием парашюта ПД-41), изготовились. Мучительно тянулись последние минуты. Наконец прозвучала команда "Пошел". Я видел перед собой только ранец парашюта комиссара батальона И. Ф. Захарова. Мы познакомились с ним накануне прыжков, и он мне показался несколько нерешительным. Еще на аэродроме подумал: "Почему это его впереди меня поставили? "
А теперь Захаров уверенно короткими шагами продвигался к открытой дверце. Вот он исчез в проеме...
Передо мной открылась бездонная глубина. Сразу похолодело под сердцем. Выпускающий, положив руку на плечо, как бы проводил меня вниз. Не помню, как шагнул через этот рубеж. Только обжег лицо холодный ветер, да сверху хлопнул раскрывшийся купол.
Когда увидел над головой белый парашют - эта минута показалась самой радостной в жизни. Воздушный поток подхватил и бережно понес к земле. Стало вдруг необычно тихо. Казалось, что натянутые над головой стропы звенели и пели песню про десантников. Земля быстро бежала навстречу...
Первый прыжок неповторим. Его не забудешь...
Мы все собрались на аэродроме довольные, уже уверенные в себе. Никто не скрывал своих чувств и переживаний. Захаров, улыбаясь, пошутил:
- Конечно, если бы вокруг меня не было столько начальства, не прыгнул бы.
В тот вечер мы долго говорили о том, как нам вести подготовку десантника, на что обращать больше внимания. Первый прыжок многому научил, заставил прочувствовать и пережить все то, что потом выпадает на долю солдат. Я посоветовал комиссарам батальонов внимательно комплектовать группы на прыжки. Очень важно, чтобы впереди и замыкающим стояли волевые люди. К тем, кто не уверен в себе, подходить надо особо. Пусть он посмотрит, как прыгают его друзья, уверится в надежности парашюта.
Командирам и комиссарам приходилось заново решать многие проблемы подготовки десантников, обращать особое внимание на воспитание высоких морально-боевых качеств. Эти неотложные вопросы выдвигались требованиями войны, заставляли много думать, анализировать, советоваться с опытными и знающими специалистами, вносить поправки в обучение.
Характерно, что каждый из нас нашел свои, особые методы. Комиссар батальона Захаров, человек очень мягкий и душевный, умело вел индивидуальную работу. Позднее он пе раз выполнял обязанности выпускающего или прыгал вместе с теми, кто проявлял робость.
В начале 1942 года у нас произошел исключительный случай.
Политрук Атабеков совершил прыжок из корзины аэростата. Парашют не раскрылся полностью, как мы тогда говорили, пошел "колбасой". Я видел эту трагическую картину и немедленно бросился к парашютисту. Туда же бежали командиры, врачи. С трудом, по глубокому снегу, пробивалась санитарная машина. Я первым подбежал к лежащему без сознания парашютисту.
- Атабеков!.. Атабеков... - Я ощупывал тело и все твердил: - Атабеков... Атабеков!..
Он зашевелился.
- Жив?! - крикнул я во весь голос, так что Атабеков даже вздрогнул. - Что болит?
Но ответить ему не дали. Подъехала санитарная машина, врачи положили Атабекова на носилкй и увезли.
Через два часа я сидел у койки Атабекова в госпитале: наш комиссар был цел и невредим. Дело в том, что Атабеков упал на откос, занесенный снегом. Пробив двухметровый сугроб, он соскользнул вниз по склону.
- Ну как дела, Атабеков, будем еще прыгать?
Политрук улыбнулся:
- А как же, товарищ комиссар!
- Не отбило охоту?
- Что вы! Кое-что я сегодня действительно себе отбил. Но это пустяки. Мы еще попрыгаем, товарищ комиссар.
Вот ведь человек! После такого потрясения, заглянув, как говорится, смерти в глаза, он и не помышляет отступать.
Воины нашего корпуса в окрестностях Москвы совершили зимой 1941/42 г. десятки тысяч дневных и ночных прыжков с различных высот.
Были, правда, и "отказчики" (так мы называли тех, кто не решался прыгать). По законам военного времени все трусы и злостно уклоняющиеся от прыжков предавались суду военного трибунала. В корпусе не прибегали к этой крайней мере. В большинстве случаев командир или комиссар сами готовились к прыжку с "отказчиком", вместе садились в самолет, шутили, подбадривали.
Лично мне пришлось немало повозиться с командиром взвода лейтенантом Пархоменко. Это был неплохой офицер, старательный, трудолюбивый. По в самолете перед прыжком у него наступало какое-то шоковое состояние. Пархоменко становился невменяем.
Вопрос о нем встал остро: командир бригады предупредил лейтенанта, что его будут судить. Не хотелось терять молодого парня, верилось, что он переборет свою слабость.
Однажды я зашел в роту, где служил Пархоменко, чтобы поговорить с командиром этого подразделения старшим лейтенантом Ходыревым. Меня интересовали вопросы: стоит ли возиться, делая из Пархоменко десантника, может быть, и в напряженные минуты боя он потеряет самообладание, будет таким же невменяемым, как и перед прыжком?
Ходырев долго думал над моим вопросом.
- Нет, товарищ полковой комиссар, - ответил командир роты, - в бою он не растеряется. Конечно, все может быть, но прыжок - дело особое. У Пархоменко страх перед высотой. Это бывает.
Он рассказал мне, что на учении Пархоменко действовал активно, напористо. Правда, ему последнее время стало труднее работать с подчиненными (как же, сам струсил, не прыгнул), но в душе лейтенанта, по-видимому, уже произошел перелом: с ним много говорили, его тренировали.
Пригласили лейтенанта на откровенную беседу. К нам подошел совсем молодой офицер. Пархоменко, по-видимому, знал, о чем будет разговор: щеки так и пылали.
- Ну скажи сам, как думаешь, получится из тебя десантник?
- Раньше я не сомневался, а теперь не знаю, - чистосердечно признался лейтенант.
Пархоменко рассказал о жизни до армии, о том, как тренируется. Ходырев прервал разговор:
- Еще неделю попрыгаешь с тренажера и с парашютной вышки. И - в воздух.
- Готовься, Пархоменко. Зачет буду принимать сам,- заметил я на прощанье.
Настал день прыжков. Вместе с лейтенантом выехали на аэродром. Улье в самолете я посоветовал Пархоменко стоять у самой двери, держась за металлическую дужку. Сам же встал за ним. Вижу, побледнел парень, на скулах желваки ходят, напрягся, как струна. На земле мы договорились, что я подтолкну его из двери, если он стушуется. Раздалась предварительная команда, потом исполнительная. Пархоменко ни с места... Ну, думаю, уговор дороже денег! Вытолкнул я его из самолета, а сам прыгнул вслед. Наши парашюты раскрылись почти одновременно, и мы благополучно приземлились.
На земле Пархоменко, отцепив парашют, сразу же подбежал ко мне, радостный, довольный. Я обнял его, говорю: "Молодец!" Он поблагодарил за помощь, и мы оба рассмеялись...
В дальнейшем Пархоменко стал хорошим офицером, смелым десантником.
Все политработники исключительно много времени отдавали индивидуальной работе с людьми, брали на себя самых трудных.
Как-то мне доложили, что рядовой Исаченко отказывается прыгать с аэростата. Я подошел к группе десантников, поинтересовался, как настроение. Невысокий крепыш с оспинками на лице ответил за всех:
- Настроение у нас хорошее, да вот только один Исаченко дело портит, товарищ комиссар. Как прыгать - у него душа млеет.
Этого крепыша, что так бойко отвечал, я знал. Он у нас был один из немногих, кто успел уже понюхать пороху на фронте, был ранен. Из госпиталя, не долечившись, сбежал к нам, в десантный корпус. Еще до войны он увлекался парашютизмом, увлекался до самозабвения. Это был Николай Никитин. В бригаде ему поручили учить новичков. Он стал признанным инструктором.
- Что ж, Никитин, не подготовил десантника, - говорю ему. - А ты не прячься, подойди ближе, Исаченко. Расскажи по порядку, как готовился к прыжку.
Исаченко коротко доложил и без паузы закончил:
- Я прыгну, товарищ комиссар, прыгну.
Видимо, ему стало стыдно перед товарищами за свою слабость.
Отойдя в сторону, я наблюдал, как Исаченко с очередной сменой садился в корзину аэростата. Никитин был с ним. Вот загремела лебедка, и аэростат медленно пополз вверх. Высота - шестьсот метров. Подъем прекратился. Из корзины один за другим стали отделяться парашютисты. Когда все приземлились, я подошел к Исаченко.
- С благополучным приземлением! - говорю. - Как прыгнули?
- А я еще не прыгнул, только собираюсь.
Исаченко сидел на земле, глядя на меня посоловевшими глазами. Я понял, что солдат в воздухе на какое-то время потерял сознание... Никитин быстро помог ему собрать парашют, дружески хлопнул по плечу: мол, одним десантником прибавилось. Оба были довольны.
Первая военная зима 1941/42 г. была очень холодная. Казалось, суровое время принесло лютые морозы. Несмотря на это, десантники большую часть занятий проводили в поле, в лесах, на стрельбище. Они учились ходить на лыжах, совершали длительные походы.
В одну из зимних ночей командир корпуса поднял все части по боевой тревоге. 16-я бригада быстро двигалась в район сосредоточения. Десантники шли на лыжах по двум полевым дорогам. Ночь морозная, лунная. Светло, как днем. Мне с холма были хорошо видны батальоны. Группы десантников втягивались в лес. Слышались лишь поскрипывание снега да визг полозьев волокуш, на которых везли пулеметы.
Всю ночь и весь следующий день продолжался форсированный марш. Из командования корпуса никто не вмшивался в управление: бригада действовала самостотоятельно.
Подразделения остановились лишь вечером в лесу, севернее Ногинска. Однако отдыхать людям долго не пришлось. Вскоре сюда прибыл командир корпуса и дал вводную:
- Восточнее Ногинска, на шоссе Москва - Горький, разведка обнаружила колонну "противника" до двух пехотных батальонов. Приказываю: выйти к шоссе, уничтожить "противника".
Прозвучала команда. Поднялись от костров люди. Быстро запяли свои места. Здесь же командиры батальонов получили боевые задачи.
Комиссар бригады Г. П. Голофаст коротко проинформировал меня:
- Обмороженных, больных, отставших нет. Люди шли бодро.
Я протянул ему листок бумаги.
- Возьми. Это записи последних сообщений. Итоги нашего зимнего наступления. Порадуй десантников.
Бригада успешно выполнила учебные задачи. Обратный марш совершала также на лыжах.
Такие выходы практиковались часто. Много и упорно трудились командиры и политработники, обучая десантников. Особое внимание уделялось воспитанию коллективизма и товарищества, взаимной выручки, бесстрашия, готовности драться в самых трудных условиях. Воздушные гвардейцы учились военной хитрости, чтобы наносить противнику внезапные, ошеломляющие удары, оставаясь неуязвимыми.
В конце декабря 1941 года нас с командиром корпуса вызвал командующий ВДВ генерал-майор В. А. Глазунов. Он сообщил, что готовится операция по выброске в тыл врага крупного десанта. Эта задача возлагалась на 4-й воздушнодесантный корпус, которым командовал генерал-майор А. Ф. Левашов. Нам было приказано оказать помощь при подготовке десанта.
С 18 по 23 февраля 1942 года свыше 10 тыс. десантников и большое количество грузов было сброшено в тыл противника.
Десантирование производилось из Калуги, а потом с подмосковных аэродромов в ночное время.
Основная задача, которая ставилась перед корпусом: содействие войскам Западного и Калининского фронтов в уничтожении ржевско-вяземской группировки противника.
Десантирование проходило в исключительно сложной обстановке. Наступательные действия войск Калининского и Западного фронтов развивались медленно, а затем и совсем приостановились. Это вынудило десантников действовать в тылу в полном отрыве от своих войск.
Сказались недостатки и в планировании операции. Корпусу недостаточно было выделено авиационных средств доставки и прикрытия. Военно-транспортная авиация в состоянии была выполнить поставленную задачу только в течение нескольких суток, а этим утрачивалась внезапность десанта. К тому же на этом участке проявляли высокую активность вражеские истребители.