– Помните эти стихи? – спросила Мария Андреевна, рассказывая о своих швейцарских поисках.
Помимо работы в архивах М. Разумовская общалась с людьми, знавшими Цветаеву. Один из них – блистательный литератор Марк Слоним, уже больной и старый, живший тогда в Женеве, тонко и точно чувствовавший Марину Ивановну, многое открыл исследовательнице в облике "живой" Цветаевой, в ее человеческом, нравственном облике.
К заслуге венской исследовательницы, несомненно, надо отнести и переводы стихов русской поэтессы на немецкий язык, и выпуск этих переводов отдельной книгой.
– Что поразило вас больше всего в судьбе Цветаевой?
– Ее характер, абсолютно бескомпромиссный во всем. Да, быть может, именно этот характер и "завязал" ее страшную судьбу в неразрываемый узел? Марина Ивановна обладала теми качествами, которые во многом уже утрачены людьми и больше не существуют. Как много знаем мы людей талантливых, одаренных, но не сумевших в "минуты роковые" сделать единственно честный выбор! Цветаева могла.
– А как вы считаете: правильно ли, что она вернулась на Родину? Может быть, ей следовало оставаться в Париже?
– Что было бы с ней, если бы она не вернулась? Я это вижу как бы с другой, нежели вы, стороны. Она вернулась в Россию в июне 1939 года. А в сентябре у нас здесь началась война. Что случилось бы с ней при немцах, сказать трудно. Хотя предположить можно. Мы знаем о ее отношении к фашизму из цикла "Стихи к Чехии":
О мания! О мумия
Величия!
Сгоришь,
Германия!
Безумие,
Безумие
Творишь!
Но думаю, что такой страшной судьбы, какая сложилась у нее в России, наверное, не было бы. Во всяком случае, здесь во многом отсутствовали те причины, которые заставили Цветаеву наложить на себя руки.
– А что вы думаете о сыне Марины Ивановны Георгии Эфроне? Есть мнение, что именно он во многом стал причиной ее самоубийства…
– Что можно сказать о шестнадцатилетнем мальчишке, избалованном безумно любящей мамой, делающей для него все, что он хотел. Но сказать сегодня, что он такой-сякой, негодяй, тоже нельзя. Как мне кажется, на него шоковым образом подействовало увиденное им в Советском Союзе, куда он рвался, заставив-таки маму покинуть Францию…
Мария Разумовская по профессии библиотекарь, специалист по русской литературе. Сорок лет проработала в Национальной библиотеке.
Занималась славянскими книгами. Точнее, книгообменом со славянскими странами и советскими библиотеками. Особенно интенсивным был обмен с Государственной библиотекой СССР имени Ленина. Началось все после войны, когда не стало хватать денег на культурные нужды. Кто-то предложил: давайте просто обмениваться книгами. Так и пошло. Австрийцев главным образом интересовала история, книжное дело, библиография. А советские библиотеки просили в обмен книги по истории Австрии, Средней Европы или книги, которые выходили здесь, в Вене.
Сейчас Мария Андреевна на пенсии. С улыбкой вспоминает, как все началось: в 46-м году, после того как в Чехословакии, в Силезии ее лишили родового имения, приехала в Вену. Генеральный директор Национальной библиотеки искал переводчицу. "Оставайтесь здесь, в Вене, – сказал он ей, – работа будет постоянной". Проучившись два года и сдав довольно трудный экзамен, она стала сотрудницей главной библиотеки Австрии.
Родового герба Разумовских на церкви воскресения я не нашел
Несколько раз Мария Андреевна посещала свою прародину. В первый раз при Хрущеве, последний раз – в 1987 году. Родственников, несмотря на громкую и довольно распространенную русскую фамилию, у нее в России нет, поэтому жила в гостинице. А между тем, дом Разумовских в Вене всегда был открыт для русских людей. Вот и меня пригласили на встречу в этих покоях с Его Императорским Высочеством Великим князем Владимиром Кирилловичем Романовым, который должен был прибыть в Вену на презентацию новой книги о династии Романовых. Особенным гостеприимством семья отличалась, когда были живы родители Марии Андреевны. Именно эта семья едва ли не первой узнала от Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской о том, что они решили не возвращаться в Россию. К Разумовским приходили многие из третьей волны эмиграции, кто сидя в Вене – пропускном пункте в Израиль, Америку и Европу – ожидал своей участи.
Уже после беседы и чая брат Марии Андреевны Андрей Андреевич, журналист из "Франкфуртер альгемайне", повел меня вниз, в полуподвальное помещение-библиотеку. Такое я мог видеть только в фильмах про "осьмнадцатый век". Старинные шкафы забиты старинными книгами. Их сотни, тысячи. По корешкам вижу – им по сто, двести лет. Огромная зала, антикварная мебель, картины, оружие, камин.
– Это наследственное, – сказал Андрей Андреевич. – От отца, деда и прадеда…
…На прощание, уже в дверях, Мария Андреевна попросила меня об одной услуге:
– Посмотрите, не сохранился ли наш родовой герб на фронтоне церкви у Покровских ворот. Это та самая церковь, в которой, по преданию, венчались Алексей Разумовский и императрица Елизавета.
Вена, март 1991
По приезде я сразу же пошел к бывшей (благо живу в двух шагах от нее) церкви Воскресения, "что в Барашах". Внимательно осмотрел фасад перестроенного здания, в котором с конца 20-х годов размещаются государственные учреждения. Родового герба Разумовских не обнаружил. Утешаюсь тем, что за тысячи верст от Москвы, в Европе, я нашел семью, чья фамилия навсегда занесена в историю России.
Глава 27. Тягостные разговоры с Татьяной Самойловой
…Снова не позвали на "Нику", снова забыли. Кому она нынче нужна – тень в коридорах и буфетах Дома кино на Васильевской?
– Мне необходимы деньги, я бедствую. Я вся в долгах с ног до головы. Пусть не убийственных, но гнетущих, унижающих. Ужасно.
Она вынуждена за деньги давать интервью. Двести долларов? Но разве она актриса меньшего ранга, чем Элизабет Тэйлор или Софи Лорен? Конечно, нет. Тот же бриллиант в оправе мировой кинокороны. Ей просто не повезло. С эпохой, с режиссерами, с мужьями. Она давно ведет затворнический образ жизни. Этакая московская Грета Гарбо. Не снимается в фильмах, не появляется на сцене. Один режиссер убеждал: "Хотя бы в образе Екатерины – и будет сенсация". Не хочет: нет желания, сил, куража. Затащили на пробу, надела костюм, тяжелый, нескладный. Нахлобучила, застегнулась – и вдруг поняла: поздно, унизительно. И сбросила все: нет. Она мало общается с людьми, скрываясь в своей квартирке среди книг, памятных вещей, дорогих фотографий. Тревога не покидает душу. Ее прошлое полно слухов, сплетен, легенд: якобы в Каннах в момент вручения Золотой пальмовой ветви у нее горлом пошла кровь; якобы в юности у нее был убийственный роман с Лановым, но он жестоко бросил ее; якобы в свое время она, не отдавшись режиссеру-вымогателю, потеряла роль, которая навечно утвердила бы ее имя в мировом пантеоне искусств.
– Узнают ли вас нынче на улицах?
– Нет, и слава богу. Я боюсь толпы. Я счастлива, что на улицах не мои зрители, не мои поклонники.
Говорят, что Самойлова странноватая: чувства "наружу", озарения, фантомы. Все оттуда – из горячечной молодости, любви, из Вероники. Калатозовский фильм "Летят журавли", получивший в Каннах высшую награду, сделал ее самой известной актрисой планеты. Пусть на час, на день, на месяц, но она побывала на пьедестале. Самое мрачное время ее жизни – сейчас, сию минуту. Сын далеко, за океаном; из близких рядом нет никого. Отец, актер Евгений Самойлов (Щорс, Фрунзе, генерал Скобелев) знаменит, важен, но у него своя судьба, свои счеты с эпохой. Хотела бы уехать куда глаза глядят, за границу. Но как? К любимому и единственному сыну, в Америку? Или во Францию, где есть друзья? А может, в Венгрию, к мечте юности, где проходили съемки "Альба Регии"? Но кому она нынче там нужна? Радующаяся лишь в минуты, когда есть деньги и можно купить что-нибудь вкусненькое: пирожных, конфет, дорогого сыра. Для нее разорвана связь времен. Гамлет прав – все-таки "не быть". Актеры – хрупкие создания, их легко сломить и сломать. Где сегодня ее подруги-современницы: Зинаида Кириенко, Клара Лучко, Лариса Лужина? Почти забытые, они иногда мелькают на тусовках. Чтобы на минуту воскреснуть, ожить, пообщаться. Все на обочине. И это еще лучший итог. Извицкая давно в могиле – сошла с ума, Гулая – покончила с собой, Майорова – сгорела… Где же вы, поклонники, фанаты?
Я предлагаю ей выставить на аукцион каннское звездное платье.
Татьяна Евгеньевна теплеет, улыбается: "Давайте закурим. Спасибо за идею".
1998
Прошло три года, и вот я снова в гостях у актрисы, в ее квартирке на Васильевской улице по соседству с Домом кино.
– А у нас евроремонт, правда, не все еще доделали, – с порога ошарашивает Самойлова и продолжает: – Не так давно приезжал из Америки сын, отмечали день его рождения, был стол, друзья. Он такой у меня молодец, выслушал сердце, проверил давление – ведь он врач. Выписал кучу лекарств: "Я все пришлю тебе из Америки. В Москве лекарства жутко дорогие…" Сейчас я весьма востребована, у меня активная жизнь. За последние полгода я снялась в нескольких фильмах, играла на сцене, побывала с концертами в разных городах; в Иваново меня просто носили на руках, приглашали еще и еще.
И я теряюсь. Что произошло? Татьяну Евгеньевну будто подменили: она радушна и радужна, на ней праздничное, хотя и черного цвета, платье. Она энергично приглашает к столу, на котором стоит угощение. Теряюсь в догадках: или изменилась она, или изменился я, или иной стала эпоха?
– Татьяна Евгеньевна, значит, ваша тяжелая жизнь в прошлом, или я ошибаюсь?
– Но почему моя жизнь была тяжелой? Не думаю… Одни "Летят журавли" чего стоят, это был мой успех.
– …Но "Летят журавли" имел успех у зрителя, а не у глав государства, которые восприняли вашу Каннскую победу сквозь зубы.
– Да, чиновники видели в Веронике несерьезного героя, не типичного для советского менталитета, почти проститутку.
– Правда, что ради съемок вы ушли из театрального института, потому что по тогдашним меркам нельзя было совмещать учебу со съемками?
– Да, это так. И, к сожалению, я мало показала себя в театре, хотя сыграла много ролей. Но ведь после неслыханного триумфа во Франции казалось, что перед тобой открыты все двери.
– Но все-таки в театре у вас было не все гладко.
– Да, Калатозов – великий режиссер и педагог – боялся повторов. Мне предложили роль Офелии у Охлопкова, причем вместе с отцом (ему было тогда пятьдесят, а мне двадцать). Но Калатозов взял меня в охапку и отправил в Сибирь на съемки "Неотправленного письма", где я и просидела полтора года.
– А фильм-то не очень удачный, хотя и шумный, о нем много писали.
– Я согласна. Оператор, и сценарист, и режиссер получили за него разные премии, а зритель фильм не принял, хотя в нем снимались Урбанский и Ливанов.
– Вы согласны, что народ о вас помнит больше по "Анне Карениной"?
– Я безумно рада, что сыграла Анну, потому что это вещь из девятнадцатого века. Сыграла так, как надо было для своего времени, и, быть может, для режиссера и киношного начальства. Мне сказали, что я буду играть женщину, а не толстовскую философию, что именно Анна Каренина бросает вызов обществу своей безумной запретной любовью. Хотя и гибнет от этой любви.
– У вас, Татьяна Евгеньевна, удивительная творческая биография. Премией в Каннах вы не только обессмертили себя на экране, но и прорвали железный занавес для советского кинематографа. После вашей победы его признал весь мир.
Мне кажется, что ваша личная жизнь не очень удалась. Чего стоят легенды о неудачном браке с Василием Лановым…
– Ну, это был студенческий брак. Мы сидели с ним рядом и занимались учебой. Он всегда был отличником в школе, в институте. Да, собственно, и в институт-то он пришел уже знаменитым. А после "Павла Корчагина" стал почти кумиром. А познакомились мы так: он подошел ко мне и спросил, кто я. Я сказала, что я дочь Самойлова. "Неужели вы папина?" – спросил он. Я говорю: "Да, папина и мамина". "Ну что же, будем знакомы", – поставил он точку. Он стал за мной ухаживать и все повторял: "Ты мне нужна, очень нужна, бросай институт и рожай детей, я буду с тобой всю жизнь". Я же позволила себе не согласиться. И ему многое стало безразлично. Брак оказался неудачным. Вася многого хотел, недаром он был уже звездой. И все-таки мы прожили шесть лет.
– Но я слышал и другое: будто вы расстались с Лановым из-за того, что, когда вы объявили ему о своей серьезной болезни и подозрении на туберкулез, он вас просто оставил? Уехал в длительную командировку в Китай?
– Это не совсем так, а может быть, и не так. Мы пробовали сохранить семью, но было трудно: кастрюли, готовка, быт…
Да, действительно, в 1957 году мне сделали операцию на легком и повредили плевру. В свои двадцать три я села на уколы пенициллина и боялась, что окажусь инвалидом. Я сказала Васе, что мне больше ничего не хочется в этой жизни. И он ушел. Мы оба рыдали. Обидно было обоим. После случившегося у меня было много предложений от поклонников, но я уже никому не верила.
– Зато со вторым мужем писателем Валерием Осиповым вы прожили долго.
– Да, мы прожили бы с ним всю жизнь, но он умер, к сожалению, в возрасте пятидесяти пяти лет. Он заботился обо мне, как о ребенке. Сдувал с меня пылинки, за ним я была как за каменной стеной.
– Татьяна Евгеньевна, я чувствую, что вы очень домашняя женщина. Вам нужна семья.
– Да, да, это так. Особенно я стала такой после рождения Мити. У меня была семья, няня, которая готовила, покупала продукты. Я любила поесть, мои любимые блюда – бульоны, пельмени, миноги. От родителей я жила отдельно.
– Неужели вас "не развратили", "не расковали" вояжи в капстраны, о которых в сладостных снах мечтали все советские люди? Я слышал, что, долго прожив в Венгрии, вы разбогатели?
– Да, целых два года я жила в Венгрии и снималась в фильме "Альба Регия". Действительно, мне платили бешеные по тем временам гонорары, хотя и не просто так, ведь я выучила сложнейший венгерский язык. Я получала в день тысячу форинтов – столько, сколько получали в месяц венгерские актрисы. Приехала в Москву на "Опеле", по тем временам это была редкость. Даже у Высоцкого еще не было машины.
– Вы знали того Высоцкого, которого еще никто не знал…
– При моем содействии и хлопотах Марина Влади впервые приехала в Москву. Я была тогда на показе фильма "Летят журавли" и познакомилась с Мариной. И когда наши бонзы Госкино предложили Марине посетить Москву, она сначала засомневалась. Но мы ее убедили, что в России ее знают и тепло примут. Она приехала. И познакомилась с Высоцким, и между ними вспыхнул роман.
– Это правда, что в вас влюбился сам Пабло Пикассо?
– Он был и впрямь влюбчив, но я видела его всего лишь раз. Пикассо, после просмотра фильма с моим участием, подошел ко мне и сказал: "Ну вот вы и звезда. Вы больше уже никого не помните и не знаете никого, кроме себя". Я, возможно, нескромно сказала: "Вы хотите меня нарисовать? В Москве меня рисовал мой любимый художник Илья Глазунов". Пикассо встрепенулся: "О, Илья Глазунов, я тоже его очень люблю. Но вас рисовать не буду. Я вам просто подарю свою работу, вот эту плитку с Христом". Я, конечно же, была в восторге и до сих пор храню эту реликвию.
– А фильм-то ваш великому Пикассо понравился?
– Безумно. Ему очень понравилась работа оператора Урусевского, и он сказал ему: "Вы не снимаете светом, вы рисуете светом".
– Татьяна Евгеньевна, какая же у вас богатая биография! Но как же вышло, что вы не снялись в Голливуде, ведь вас туда звали на съемки "Анны Карениной"?
– Да, я очень переживала, когда сорвалась эта затея и я не смогла ответить на приглашение. Тут несколько причин. Одна из них – та, что я, снимаясь в "Альбе Регии" и изучая венгерский язык, стала забывать английский.
– Но я слышал другое: наши киночиновники посчитали, что вам и так уже много отдано, да и неизвестно, как бы вы повели себя, вырвавшись на свободу.
– Конечно, я не знала всей кухни в верхах, но, возможно, такое мнение имело место.
– Как к вам относилась Екатерина Алексеевна Фурцева, тогдашний министр культуры? Пришлась ли ей по душе Вероника?
– Сразу же после Канн меня позвали в министерство, и я встретилась с Фурцевой. Я сказала, что немного устала, что переболела болезнью Боткина и хочу немного отдохнуть. И Фурцева вызвала моих папу с мамой и предложила им в пользование в качестве дара участок земли в Переделкино площадью 28 соток. Ну, конечно же, на всю нашу семью. До сих пор в разросшемся саду мы собираем урожаи и очень любим там бывать.
– Вы живете одна?
– Одна, в этой квартире, среди книг и фотографий.
2001
Глава 28. Цыганка Валентина Пономарева не гадает
Роковая восхитительная женщина. Безграничный талант. Глубинная душевная щедрость. Уникальный голос. Царица русского романса Валентина Пономарева. Авторитетнейший Кембриджский международный биографический центр оценил содеянное исполнительницей джаза, цыганских песен и русского романса Пономаревой как яркий вклад в историю цивилизации и внес ее имя в специальное издание "500 выдающихся личностей XX века". Мало того, имя певицы вошло в английскую версию справочника "Кто есть кто", а один из ее джазовых дисков был признан лучшим в мировом реестре. Русская цыганка пела на самых элитных сценах Нью-Йорка, Рима, Лондона, Парижа…
Мы знакомы с Валентиной Дмитриевной много лет. Она участвовала в первой передаче моей "Зеленой лампы". Мы подружились, я даже задумывал написать о ней биографическую книгу, но пока собирался, она написала о себе сама.
Я пришел к "человеку столетия", как к простому смертному – душевной красивой женщине. Накануне она слишком долго радовала публику на творческом вечере и растянула голосовые связки. Говорила шепотом, рядом хлопотал муж. "Интервью даю тебе по блату", – пошутила Валентина, ставя передо мной стакан лечебного гриба из двухлитровой банки. "Пей и будешь вечно молодым", – прошептала она, и я приблизил прямо к ее горячим губам свой диктофон.
– Ты, знаешь, я долго обижалась на Эльдара Рязанова. Почему он не поставил мое имя в титрах фильма "Жестокий романс"? Ведь я тоже внесла свою долю в завоевание славы этой ленты, исполнив инкогнито, за кадром, романс на стихи Беллы Ахмадулиной "А напоследок я скажу…" и другие романсы. Фильм получал премии, он стал лучшим фильмом 1985 года, он принес режиссеру, актерам и деньги, и славу. А меня не пригласили даже на премьеру в Дом кино. Раз моей фамилии не было в титрах, значит, не было и певицы Валентины Пономаревой.
– Явная несправедливость. Романсы в твоем исполнении стали эмблемой фильма. Я бы сказал больше: "Жестокий романс" – это тот фильм, где поет Валентина Пономарева. То есть для многих зрителей фильм остался в памяти именно благодаря твоему голосу.
– Ну да ладно, давно уже не держу зла на Эльдара Александровича. Знаешь, так значит и должно было быть. Я верю в судьбу, в рок и считаю: чему быть, того не миновать. У меня, к счастью, хорошая карма, которая делает меня счастливой. Не надо сердиться, держать на людей зла. Каждому воздается свое.