На военных тропах Северного Кавказа
В центре села Каменки стоит скромный памятник, сооруженный местными школьниками. На его четырех гранях на нержавеющих пластинах написаны фамилии 141 мужика этого села, а также деревень Пальчино, Ерёмино, Генутьево, Сырнево, Горошково, Соснино, Натальино и Ивнягово, ушедших на Великую Отечественную войну и погибших на её фронтах. Им вечная память. О том, как воевали и гибли, нам они уже ничего не расскажут. Из 31-го каменских мужиков вернулись с фронта только пять: Алексей, Михаил и Федор Балясниковы, Никита Волков и Николай Гусев.
Михаил Иванович Балясников в феврале 1936 года был призван в армию красноармейцем в 1-ю Московскую Пролетарскую стрелковую дивизию. Оттуда его направили в Московское военное училище им. ВЦИК. Кроме учебы кремлевские курсанты, так их тогда называли, несли караульную службу в Кремле. На втором году учебы его перевели в Киевское пехотное училище, которое он окончил в 1939 году по 1-му разряду и в звании лейтенанта был вновь направлен в 1-ю Пролетарскую дивизию командиром пулеметно-минометного взвода, а затем роты полковой школы. Перед войной М.И. Балясников служил в Грузии на аэродроме г. Вазиани, где был командиром роты подготовки стрелков-радистов.
С началом войны авиационный полк перебросили на Кубань, и он вступил в бой. В течение двух недель почти все лётчики погибли. У тех, кто оставался на земле, настроение сменилось с "Ну, мы им дадим!" до подавленного. На фронтах Великой Отечественной войны М.И. Балясников с июня 1941 года. Сначала воевал на Северо-Кавказском фронте (с. Крымская, Тихорецкая, Старотиторовская, г. Моздок). Затем в Черноморской группе войск (г. Новороссийск), на Степном и 2-м Украинском фронте в составе 5-й Воздушной армии. В конце войны – в Восточной Пруссии.
В конце июля 1942 года создалась реальная угроза прорыва немецких войск на Кавказ. Наши войска вели ожесточенные и неравные бои с противником, силы которого по пехоте превосходили в 1,4 раза, по артиллерии – в 2 раза, по танкам – в 9,3 раза, а по авиации – почти в 8 раз. Был создан Северо-Кавказский фронт под командованием Маршала Советского Союза С.М. Буденного. Особое внимание уделялось обороне подступов к Закавказью с севера по рекам Терек, Урух и Кубани и к перевалам Главного Кавказского хребта. Здесь наступали главные силы 1-й немецкой танковой армии, которым совместно с 17-й армией удалось форсировать Кубань в районе Армавира. Сдерживая натиск противника, делавшего отчаянные попытки любой ценой прорваться к майкопским, грозненским и бакинским нефтепромыслам, наши войска отходили в предгорья. Обе стороны несли большие потери.
На Северном Кавказе, – вспоминал М.И. Балясников, – наши войска в 1942 году отступали с боями, уходя в горы и по Военно-Грузинской дороге в Закавказье. По ней непризывной вереницей шли войска и техника. Передвигались только ночью, без огней, до рассвета. Иногда на дороге то там, то тут от полученных пробоин вспыхивали факелом автомашины. Их сталкивали тут же в ущелья. Днём немецкие самолеты полностью контролировали воздух и охотились за всем, что передвигалось по земле.
Однажды, как всегда с наступлением рассвета, колонна машин отдельного батальона аэродромного обслуживания, в котором М.И. Балясников был начальником штаба, остановилась на дороге. Водители стали прятать свои машины в придорожных кустарниках, под горными скалами, в расщелинах. Вскоре послышался гул немецких самолетов, и началась обычная ежедневная бомбёжка. Выстрелы наших зениток, редко размещенных в горах, не представляли для немцев никакой угрозы. Бомбёжка застала Михаила Ивановича, когда, присев на табуретке и прижавшись спиной к колесу автомашины-фотолаборатории, в которой ехала и его семья (жена, сын и дочь), тот работал с документами. Он посмотрел на небо в сторону самолетного гула и увидел, что прямо на него летит бомба. От летящей бомбы не мог оторвать взгляд. Наступило леденящее душу безразличие и мёртвое оцепенение. Рассудок выключился. Такой степени страха на войне после никогда не испытывал. Даже в конце войны в Восточной Пруссии, где свирепствовали немецкие снайперы, всё было проще: идет человек и вдруг, упал. Смотришь – убит.
Бомба разорвалась рядом, там, где ещё несколько десятков минут назад водитель хотел поставить нашу машину, и где в это время стояла машина хирурга медсанбата, в которой ехала его беременная жена, тоже хирург. Взрывной волной нашу машину, фургон – лабораторию, очень сильно тряхнуло, дверь резко распахнулась. Раздался страшный женский крик – один из осколков бомбы попал в живот жене хирурга. Этот крик вывел Михаила Ивановича из оцепенения. Он увидел, как потрясенный муж вытаскивает из кобуры пистолет, чтобы прекратить мучения своей жены. Татьяна Васильевна Балясникова вспоминала, как она бросилась к распахнувшейся двери фургона и увидела, что мужа нет. Около машины валялись табуретка, на которой он сидел, и документы. Ей стало плохо. Оказалось, что увиденная сцена заставила Михаила Ивановича сорваться с табуретки, и он успел отвести пистолет в руке хирурга в сторону. Через мгновение хирург вышел из шока и тут же начал делать операцию. Свою жену он спас.
Тот, кто ходил туристом по Кавказу, мог часто видеть высоко в горах могилы с памятниками нашим солдатам. Михаил Иванович рассказывал: – С тяжёлыми боями мы всё выше и выше уходили, отступая в горы. Многие гибли не только от пуль и ран, но ещё больше замерзали в снегах, так как обогреться было нечем, все были легко одеты. С рассветом можно было видеть сидящих на корточках в сугробах наших солдат. Бывали случаи, когда подойдёшь, дотронешься до плеча солдата, а он окоченевший заваливается на бок. Гибли и местные кавказцы, которых приходилось мобилизовывать тут же в горных аулах. Некоторые из них погибали в первые же дни. Истощённые голодом, они набрасывались на кашу. Варили её на воде из снега на кострах, накрывшись шинелями или плащ-палатками. Кашей это варево назвать нельзя. Это была подогретая в воде разбухшая крупа. Утолив острый голод, они засыпали… и тихо умирали от заворота кишок. Он вспоминал, что самым жутким в горах было слышать вой шакалов. Они шли по пятам. По ночам стаи собирались у свежих могил, и начинался их кошмарный вой. Они пытались разрывать могилы. Чтобы не допустить этого, на могилы наваливали большие камни и ставили охрану. Это было в 1942-ом году…
Моздок. Название этого города в 1990-х годах мы слышали почти каждый день. В ту войну через Моздок рвались фашистские войска к грозненской и каспийской нефти. Его защищали две дивизии. Михаил Иванович вспоминал, как однажды на стыке этих дивизий разразился жуткий бой. Эсэсовская часть, переодетая в красноармейскую форму, ночью с тыла вплотную подошла к нашим частям. Провели их горными тропами чеченцы. Эсэсовцы вырезали спящих солдат ножами, пока один из часовых не ранил нападавшего, который закричал по-немецки. Открылась стрельба со всех сторон, разобраться ночью, кто свой, кто немец, было невозможно. Тогда погибло очень много наших солдат.
Что такое земной ад, дети М.И. Балясникова узнали из его рассказов о боях за Новороссийск задолго до выхода в свет книги Л.И. Брежнева "Малая земля". В ожесточённых боях на Северном Кавказе враг понёс тяжёлые потери, что впоследствии способствовало успешному контрнаступлению наших войск под Сталинградом. В боях на Северном Кавказе МИ. Балясников был дважды ранен, награжден медалями "За боевые заслуги" и "За оборону Кавказа".
Возвращение домой
Годы конца сороковых и пятидесятые были, кажется, для мамы самыми счастливыми в её жизни. Чувство счастья она связывала с Победой в Великой Отечественной войне. Она говорила, 9 Мая был для неё лучшим праздником. Ведь закончилась война, в семье все остались живы, здоровы и вместе, а она ещё была очень молода.
Во время войны она с детьми жила в Грузии. В Зугдиди работала на кирпичном заводе. Жили в землянке, вырытой в горе. Сын ходил в детский сад. Дочь родилась в Тбилиси в 1941 году за 10 дней до войны. Жили голодно, в тревоге. Каждую неделю Татьяна Васильевна, ходила на почту: может быть, пришла какая-нибудь весточка от мужа с фронта. И всякий раз при возвращении с почты её поджидал, сидя у своей сакли, одинокий, старый, седой грузин-князь. С улыбкой Татьяна Васильевна добавляла, что в Грузии в каждой деревне есть свой князь. Тания, – просил князь, – почитай мне письмо сына. Это было первое и последнее письмо с фронта его единственного сына, лейтенанта-танкиста, сгоревшего в танке в самые первые дни войны. И каждый раз после того, как письмо было прочитано, он тихо просил: "Тания, отдай мне твоего сына".
Когда был разрешен въезд в Москву, Татьяна Васильевна стала собираться домой в Загорск. Этот переезд для неё оказался одним из самых драматических за всё время войны. Из Грузии предстояло ехать в Краснодар и там оформлять выездные документы. Сесть в поезд было очень трудно. В привокзальной толпе среди снующих туда-сюда людей она больше всего боялась растерять детей, шести и четырех лет, держала крепко за руки. А ещё были два больших чемодана со скарбом…
Вот она всё оглядывалась и думала, как же быть, как вдруг откуда-то подошли два парня в матросской форме и предложили помочь. Обрадовалась. Те взяли по чемодану, и пошли: один впереди, другой сзади. Когда шли к вагону, смотрела то назад, то вперёд, идут ли матросы. У самого вагона обнаружила, что ни того, ни другого уже рядом нет. Искать, не было времени – поезд отходил. Так, без чемоданов, но с детьми и маленькой дамской сумочкой, в которой были продовольственный аттестат, деньги, паспорт, метрики детей, документы о том, что является женой офицера, Татьяна Васильевна и оказалась в Краснодаре. Разместилась под лестницей в зале ожидания железнодорожного вокзала. Попросила беспризорную девочку лет тринадцати за еду присматривать за детьми. Та согласилась. С ней оставляла детей, а сама ежедневно ходила по разным инстанциям. Когда укладывалась на ночь спать, обычно сумочку на ремешке одевала на плечо и прятала её, прижав под мышкой. Однажды проснувшись утром, обнаружила, что ни девочки, ни сумочки нет. Заплакала: жить не на что, документов нет.
В какой-то день после всего случившегося к ней на вокзале подсела женщина и стала потихоньку расспрашивать, что произошло. Видимо, вид мой, говорила Татьяна Васильевна, её чем-то привлек. Рассказала, кто я, откуда и куда еду, как украли чемоданы, и оказалась без документов и не знаю, что делать дальше. Женщина посочувствовала и рассказала свою историю. Оказалась она учительницей. Во время оккупации немцами Краснодара её, знавшую немецкий язык, забрало гестапо и ей приходилось быть на допросах в качестве переводчицы. Когда Краснодар освободили, её не арестовали, но жить стало невозможно. Проходу не было, ведь работала в гестапо, где пытали и убивали наших. В общем – "гестаповка". Об этом говорили в лицо.
Женщина предложила пойти жить к ней и пообещала сделать всё, чтобы отправить её с детьми в Москву. Всё-то время, что они находились у неё, она их кормила, продав всё, что у неё было мало-мальски ценного. Однажды она пришла и обрадовано сообщила, что можно ехать: вот – разрешение, билет, деньги. От счастья Т.В. Балясникова не знала, чем отблагодарить. Женщина попросила только об одном: "Когда приедете в Москву, напишите письмо как доехали".
В Москве муж не встретил. В это время он, как слушатель военной академии, находился на стажировке на фронте в Восточной Пруссии, где ещё шли ожесточенные бои. Поехали в Загорск к бабушке, Клавдии Павловне Макаровой. Когда вышли из поезда на платформу, было очень холодно. Январь, сын в сандалиях, без шапки, на голове полотенце, дочь на руках, у неё и вовсе нет обуви, только чулки. Проходившему мимо железнодорожнику Татьяна Васильевна назвала себя: дочь машиниста Василия Алексеевича Макарова. Загорским железнодорожникам эта фамилия была очень хорошо известна. Три брата Макаровых с 1920-х годов работали на ст. Загорск: Илья – слесарем паровозного депо, Василий – машинистом паровоза, а затем железнодорожной водокачки на Ферме, Петр – поездным ревизором, награжденным орденом Ленина. Железнодорожник помог дойти до вокзала, завёл в служебное помещение, где было очень тепло, и по селектору сообщил на водокачку, что приехала дочь Татьяна с детьми. Клавдия Павловна с санями и тёплой одеждой с Фермы, прямиком через Рыбинку, пришла через полчаса. Так, наконец-то, после четырёх лет войны мы оказались дома.
Письмо той женщине из Краснодара послала Академия, в которой после её окончания М.И. Балясников был оставлен служить начальником курса. В письме женщину благодарили за всё, что она сделала для жены их офицера. Имя той женщины со временем забылось. Помогло ли письмо обрести ей доброе имя, неизвестно.
7. Уроки высшей школы победителей
Зима-весна 1946 года. Полгода как закончилась Великая Отечественная война. На охраняемую территорию Краснознамённой военно-воздушной академии (КВВА) можно пройти только по пропускам. В гарнизоне пустынно. Первозданной белизной сверкает снег. Сугробно, но дороги и тротуары тщательно расчищены. В Монино наша семья приехала в декабре 1945 года. В четырёхкомнатной квартире нам выделили две смежные комнаты. Квартиру заселяли первыми. Когда вошли, в полутемном коридоре натолкнулись на большой сундук, в нём лежали несколько поленьев и всякий хлам. В ванной, где сохранились ещё приятный запах чьих-то довоенных духов, тоже были дрова и несколько оловянных солдатиков. Пол покрыт толстым линолеумом. На кухне кирпичная печь. В комнатах казённая мебель: буфет с двумя стеклянными верхними створками, круглый обеденный стол, четыре стула, три металлические кровати с матрацами и тумбочки. Кроме чемоданов у нас ничего не было. В течение недели в квартире было всё тщательно вымыто. Чувство, что война наконец-то для нашей семьи закончилась, пришло, когда на окнах висели новые занавески, а над столом, за которым собралась семья ужинать, засветился купленный большой оранжевый абажур с кисточками. Все были вместе, начиналась мирная жизнь. Постепенно прибывают семьи начальников, командиров, преподавателей и служащих академии и все девять домов гарнизона плотно заселяются.
После окончания в ноябре 1945 г. академии отец продолжил служить в ней начальником курса. Вспоминается случай. В тот день отец пришёл с работы поздно вечером, уставшим. Он закончил первый послевоенный приём слушателей на свой курс. Мама спросила: "Ну как, зачислил?" "Да", – коротко ответил отец. Мама сразу стала накрывать стол к ужину. Отец ел вяло, был задумчив, молчал. "Что-то случилось?" – спросила мама. "Да, боюсь, мне влетит! Зачислил одного майора, который на всех вступительных экзаменах получил двойки", – и как бы оправдывая себя, продолжил: "Я не мог его не зачислить, у него вся грудь в орденах!"
В то время довелось видеть известных лётчиков, героев и генералов, недавно вернувшихся с войны. Запомнились начальники академии тех лет: генерал-лейтенант С.А. Пестов, маршал авиации Ф.Я. Фалалеев, Герой Советского Союза маршал авиации С.А. Красовский. Они жили в гарнизоне. По Академической улице ходил на работу высокий, стройный, всегда подтянутый генерал – Герой Советского Союза профессор А.В. Беляков, участник вместе с В.П. Чкаловым и Г.Ф. Байдуковым перелёта из Москвы через Северный полюс в Америку. Легендарный генерал двух армий, царской и Красной, А.А. Самойло был особенно требовательным к внешнему виду слушателей академии. Восхищёнными глазами смотрели мы на своих отцов, когда они надевали парадные мундиры с офицерскими кортиками, висевшими на золотистых ремешках сбоку. А на груди благородным металлом блестели ещё, не успев потускнеть от времени, боевые награды: ордена Красного Знамени, Отечественной войны, Красной Звезды, Александра Невского, медали: "За отвагу", "За боевые заслуги", "За победу над Германией". А также медали, отражавшие славный героический путь бойцов и командиров Красной армии: за оборону Москвы, Кавказа, Сталинграда, Советского Заполярья, за освобождение Варшавы и Праги, за взятие Кенигсберга, Вены, Берлина и другие. Быть патриотами, культивировать в себе дух победителя – главный урок наших родителей. Этим было пропитано тогда всё в гарнизоне.
Справа от шоссе, ведущего от северных ворот к академической проходной, находилась комендатура. За ней, в редком сосновом лесу, на поляне стоял большой барак. В нём за колючей проволокой содержали пленных. Они ходили в своей военной форме. Сюда мы бегали смотреть на настоящих немцев. Они строили главный корпус академии и офицерскую столовую. Когда их водили лесом на работу и обратно в барак, то мы обычно им кричали "фрицы" или "гансы". Изредка, когда уже было темно, кто-нибудь из пленных стучался к нам в квартиру и предлагал вязанку из 10 аккуратных поленьев длиной 35 см и просил картошки. Мама, молча, брала дрова и давала с десяток варёных картофелин пленному. Обмен происходил с взаимной благодарностью. Так было и в других семьях. Проявлений ненависти или злобы к пленным с нашей стороны не было. Милосердие к побеждённым было уроком школы победителей, который дали нам родители.
Тогда движения автомашин в гарнизоне почти не было. Зимой на дороге, расчищенной от снега, мы катались на коньках. "Снегурочки", "ласточки", "спотыкачи", "гаги" привязывали верёвками к валенкам. Иногда по этой дороге на лошади, запряжённой в сани-розвальни, ездил контуженый немец. Мы просили его прокатить. Но он, высокий в своей шинели, сидел, сгорбившись, не слыша и не замечая ничего вокруг, отрешённо смотрел перед собой. Однажды осмелев, мы всей гурьбой сели сзади на край саней, полагая, что он нас не заметил. Сначала лошадь шла размеренным шагом, потом сани поехали быстрей, потом ещё быстрей. И вдруг, когда мы были в полном восторге, немец обернулся и стеганул нас кнутом. Мы горохом рассыпались по дороге. Кнут никого не задел, а радости, что нам удалось прокатиться, не было предела. Потом такое катание стало нашей забавой, при этом кнут немца всегда попадал по саням.