После обеда с гамбургерами Адриана вернулась вместе с нами в "Гритти", где должна была состояться прощальная вечеринка. Там нас уже ждали Федерико и еще несколько наших друзей. Хотя я видел, что Эрнеста явно мучили боли, он, несмотря ни на что, смог получить удовольствие от вечера, удобно растянувшись на диване. Было огромное количество выпивки, кто-то особенно предусмотрительный принес проигрыватель. Около полуночи, сейчас уж не помню, с чего это вдруг, но меня попросили продемонстрировать публике, что такое американский бейсбол. Кажется, это как-то было связано с дискуссией, разгоревшейся между Эрнестом и одним англичанином, приверженцем крикета. Эрнест предложил сделать бейсбольный мяч, скрутив в шар пару его шерстяных носков. Мне принадлежала блестящая идея в качестве биты использовать дверные упоры. Дверные упоры, как и все в этом отеле, были непростые - изготовленные вручную из красного дерева, украшенные резьбой, с тяжелым свинцовым основанием и тонким вертикальным стержнем, похожим на ножку стола. Из такого стержня с круглым основанием получилась замечательная бита. Федерико, которому приходилось видеть, как играют в бейсбол, встал на подачу, а я расположился на импровизированном игровом поле.
Блестяще отбив первую подачу, я отправил мяч в центр поля, но, к моему величайшему удивлению, бейсбольные носки, пролетев через арку высокого окна, умчались прочь в темноту венецианской ночи. Раздался оглушительный треск - разбилось оконное стекло, и мы с ужасом услышали с улицы разгневанные голоса. Несколько минут я гордился тем, что мне удалось так скрутить пару шерстяных носков, что они смогли разбить стекло, но потом мы поняли, что произошло на самом деле - от стержня отделилось свинцовое основание, отправившееся вместе с носками в полет через окно. У меня до сих пор хранится осколок того оконного стекла с автографами всех, кто был в ту ночь с нами.
Так закончилась наша вечеринка.
На следующий день, когда Эрнест сдавал номер, он предложил оплатить разбитое окно.
- Ах да, окно, - проговорил администратор. - Летающее блюдце едва не задело нос джентльмена, который, к несчастью, оказался членом городского совета. Этот почтенный господин пришел к нам в ярости. Но мы его быстро успокоили. Что касается оплаты разбитого окна, вы знаете, за всю трехсотлетнюю историю существования "Гритти" никто не играл в бейсбол в номерах отеля, и в ознаменование этого события мы решили, синьор Хемингуэй, уменьшить ваш счет на десять процентов.
Эрнест тут же пригласил администратора в бар выпить на прощание бокал шампанского. Мы все чокнулись. Эрнест выглядел расстроенным. Он сказал, что всегда неохотно уезжает откуда-нибудь, но покидать Венецию ему особенно тяжело.
Медленно, преодолевая боль, он сел в лодку. Адамо помогал ему. Когда мы плыли по каналу к нашей "ланчии", Эрнест сказал:
- Как можно жить в Нью-Йорке, когда в мире существуют Париж и Венеция?
Я смотрел, как на фоне величественной Санта-Мария-делла-Салюте проплывают тяжелые баржи и изящные гондолы, слушал крики, раздававшиеся с катеров и лодок, которые вплывали в Большой канал со стороны Рио-дель-Альберто, и понимал, что предсказание Эрнеста сбылось - благодаря ему Венеция действительно стала мне родной.
- В истории с окном в "Гритти" они были просто великолепны, - задумчиво проговорил Эрнест. - Эта история напомнила мне, как однажды я прострелил унитаз в "Ритце" - там администрация тоже оказалась на высоте. Это доказывает простую истину - надо всегда и везде останавливаться только в самых шикарных отелях.
Глава 6
Ривьера, 1954
По пути в Мадрид мы решили заехать в Милан - через Падую и Верону - и навестить там Ингрид Бергман. Адамо вел машину умело и с чувством собственного достоинства, но к нашему все возрастающему удивлению мы вдруг обнаружили, что он совершенно не представляет, куда ехать. Мы успели удалиться от Венеции всего лишь на несколько миль, когда он вдруг стал куда-то непрерывно сворачивать, хотя дорога была очень простой. В последующие шесть дней путешествия Эрнесту, который прекрасно ориентировался в пространстве, но при этом был лишен даже подобия терпения, пришлось взять на себя обязанности штурмана, что, впрочем, всегда доставляло ему большое удовольствие.
По дороге в Верону Эрнест все время смотрел, или скорее пытался смотреть, по сторонам. Постепенно он все больше и больше раздражался.
- Эта дорога удивительно красива, если бы мы только могли что-нибудь увидеть, - заметил он по поводу дорожных знаков и указателей, во множестве разбросанных по обеим сторонам шоссе.
Когда мы подъезжали к Милану, Эрнест завел разговор об Ингрид Бергман:
- Шведка, как могла, старалась вылезти из всего этого, но в самом начале, когда она попала в руки Росселини и была на вершине успеха, синьор режиссер не смог придумать ничего более шикарного и благородного, как озвучить перед прессой мои личные письма к Ингрид. Грустно, а порой и трагично, когда знаменитости теряют совесть.
- А что Ингрид делает в Милане? - спросил я.
- Как всегда - играет Жанну д’Арк. Она бы с большим удовольствием уже забыла о Жанне, сыграв ее в кино и на Бродвее, но синьор Росселини нашел новый способ воплотить в жизнь любимый образ, - может, он наконец на этом и остановится. Росселини написал либретто оперы, музыку к ней сочинил Хоннигер, и теперь опера в постановке Росселини идет на сцене "Ла Скала".
- Но обладает ли Ингрид Бергман голосом, достойным сцены прославленного театра?
- Конечно, нет, но маэстро Росселини справился с этой трудностью - все герои оперы поют, кроме Жанны - она мелодекламирует на итальянском языке, а здесь уж она настоящий мастер.
Мы добрались до Милана еще до обеда, но прежде, чем найти отель "Савойя", где жили Ингрид с Росселини, нам пришлось стараниями Адамо покружить по городу еще часа полтора. Поскольку Адамо считал, что спросить дорогу у прохожих - значит потерять собственное лицо, у нас не оставалось другого выхода, как ездить по кругу и надеяться, что нам все-таки повезет и мы увидим отель.
Около половины пятого, после того как Адамо трижды объехал город, мы наконец его нашли. Ингрид уже ждала нас в холле. Она была потрясающе хороша - в белой шелковой блузе с высоким воротником и расстегнутыми шестью верхними пуговицами. Ее прическа - прическа Жанны д’Арк - очень ей шла. Она обняла Эрнеста - они были искренне рады видеть друг друга. Мы вошли в ее номер, где все было завалено красными розами на длинных стеблях.
- Ты купаешься в розах, дочка, - заметил Эрнест.
- Их мне посылает один биржевой чиновник, я его ни разу не видела, но его так потряс спектакль, что он теперь каждый день присылает мне розы. Здесь, в этом городе, ужасно много богатых людей. Дома, в которых я бываю, - знаешь, по сравнению с ними особняки Беверли-Хиллс выглядят просто лачугами. Там даже совки для мусора сделаны руками мастеров Возрождения.
Ингрид Бергман была одной из немногих женщин в жизни Эрнеста, которых он нежно называл "дочками", правда, при этом она отказывалась именовать его "Папой". "Во мне нет к нему никаких дочерних чувств", - говорила Ингрид. Однако Мэри называла его Папой, да и Ава Гарднер с Марлен Дитрих - тоже. Некоторые его старые приятели, такие, как Тутс Шор, обращались к нему "Эрни", но для большинства имя Эрнест в уменьшительной форме было запрещено. Он сердился и тогда, когда "Папой" его называли случайные люди, не заслужившие такой интимности.
- А где синьор Росселини? - спросил Эрнест.
- Он здесь, прилег вздремнуть.
- Собираешься еще сниматься в Голливуде?
- Нет, больше никакого Голливуда в моей жизни не будет. И не надо говорить, что я неблагодарна. Я очень любила Голливуд, когда там работала, я знаю, как обязана этим людям. Но жизнь коротка, годы уходят, и нужно делать то, что действительно хочешь. В Голливуде мне удалось сыграть только одну роль с приличным диалогом - в фильме "По ком звонит колокол". Теперь я бы хотела попробовать сделать что-то новое, играть там, где еще не была. Мне постоянно присылают сценарии, но все это почти то же самое, что я уже играла.
- Они планируют снова снять "Прощай, оружие", - заметил Эрнест, - но я еще ничего не получал от них с тех пор, как подписал контракт. Они также собираются снимать "И восходит солнце", которое я уже давно им продал, признаться, за сущие пустяки, а кроме того, хотят еще раз экранизировать "Иметь и не иметь" и, может быть, "Убийц", за которых они тоже ничего не заплатят. Таким образом, моя протянутая рука уже почти онемела в ожидании денег.
- Кстати, недавно читал о киноверсии "Снегов Килиманджаро", - сказал я, - где создатели фильма позволили себе маленькую вольность - их герой, в отличие от литературного героя, не умирает, а остается жить.
- Ты думаешь, это можно считать маленькой вольностью? - спросил Эрнест. - Теперь все, что нам нужно, это заполучить приличного голливудского писаку, который вытащит бедного окровавленного полковника из "бьюика" и сделает так, чтобы он добрел пешком до Венеции, спустился по Большому каналу (очень символично!) и ввалился в бар "У Гарри".
- Если они что-то покупают, - заметила Ингрид, их уже больше ничего не заботит, они могут делать все, что им заблагорассудится. Их волнует только касса. Однако они абсолютно не понимают, что действительно заставляет зрителей идти в кино. Эти люди завладевают книгой, которая расходится огромными тиражами, но при этом не верят в ценность ее содержания. И последний человек, о котором они думают, - это автор.
- Но иногда их можно слегка прижать, - сказал Эрнест. - Как-то мы жили в Сан-Вэлли, в местечке, удаленном от всякой цивилизации. Дело было зимой. Весь день мы катались на лыжах, а когда вернулись домой, скинули одежду перед жарким огнем в камине и приготовились что-нибудь выпить, раздался стук в дверь. Это был хозяин ближайшего магазинчика, который надел специальные сапоги, чтобы дойти до нас по высокому снегу. Сделать это его вынудил важный звонок из Голливуда - требовали меня. И вот мне пришлось отставить стакан с выпивкой, поднять свою задницу, одеться и снова выходить на улицу.
Взволнованный голос оператора сообщил, что со мной желает говорить сам Дэррил Занук со студии "XX век - Фокс". Его желание осуществилось. "Хелло, Эрнест, - сказал он (сразу ясно, что это Голливуд - он назвал меня Эрнест, а ведь мы с ним виделись всего один раз, когда я поменял свой рассказ на его деньги). - Эрнест, у нас тут совещание, весь день мы спорим, пытаясь справиться с некой проблемой, и только ты нам в состоянии помочь. Мы сделали действительно классный фильм по твоему классному рассказу "Короткая жизнь Фрэнсиса Макомбера" и готовы пустить его в прокат, но нам кажется, что это название для фильма слишком длинно. Будем тебе очень благодарны, если ты придумаешь что-нибудь покороче, что-то такое, что бы привлекало глаз, вызывало мгновенную дрожь и у женщин, и у мужчин, и заставило их бежать скорее в кассы за билетами".
Я попросил Занука не класть трубку и дать мне слегка подумать. Хозяин магазина смешал для меня коктейль. Попросив оператора нас не разъединять, так как у меня идет активный мыслительный процесс, я пил коктейль и напряженно думал. Наконец, когда я уже почувствовал, что мой интеллектуальный уровень от столь интенсивной умственной работы упал на три пункта, я взял трубку и сказал, что, кажется, знаю, что им нужно. "Итак, вы хотите что-то короткое и волнующее, такое, что привлечет и мужчин, и женщин, да? Ну что ж, записывай: F как в слове FOX, U как в слове Universal, С - как Culver City, K как в слове RKO. Это соответствует всем вашим требованиям! Никто не устоит против столь сексуального символа!"
Ингрид весело засмеялась.
- Ну, а на самом деле, как дела, дочка? - спросил Эрнест Ингрид, глядя ей в глаза. - Что происходит в твоей жизни?
- Подумать только, как все изменилось за несколько лет! Если бы пережитые трудности учили терпению, все было бы замечательно. Взгляни, это мои дети… - Она достала из своей сумочки фотографию. - Робертино, ему четыре года. Двойняшкам здесь по два. Видел ты когда-нибудь таких очаровательных детишек? О, как я люблю маленьких, особенно когда их много. Иметь только одного ребенка, ну, например, моего старшего, было бы так грустно.
- Замечательная смесь - шведская и итальянская кровь, - заметил Эрнест.
Из спальни появился Росселини, человек небольшого роста, с уже явной лысиной и заметным брюшком. На его лице - довольно напряженная улыбка. Эрнест рассказал ему, как мы, шутя, собирались ворваться в "Ла Скала" и спасти Ингрид от сожжения. Ингрид весело смеялась, но улыбка Росселини стала еще напряженнее.
- Может, Эрнест хотел бы что-нибудь выпить, - проговорила Ингрид.
Росселини открыл большой антикварный буфет, превратившийся в бар, и, пошарив в углу, достал початую бутылку шотландского виски. Эрнест взял стакан, а я отказался.
- Ты часто катаешься на лыжах? - спросил Эрнест Ингрид и, обратившись ко мне, заметил: - Знаешь, ведь Ингрид - потрясающая лыжница.
- Совсем не встаю на лыжи. Мне их очень не хватает, но с тех пор, как я живу в Европе, я все время беременна. Собиралась поехать покататься прошлой зимой, когда у меня был промежуток между беременностями, но как представила, сколько понадобится денег на детей и няньку, - решила, что лыжи этого не стоят.
- Конечно, нет, - убежденно сказал Росселини, и в его голосе звучала глубокая уверенность.
- Несколько лет назад, когда мы катались в Кортине, - вспомнил Эрнест, - мисс Мэри сломала ногу. Ударилась лыжей о большой ком влажного снега. Катание на лыжах сейчас, со всеми этими подъемниками, подобно катанию на роликах. Не нужно иметь сильные тренированные ноги, потому что теперь не надо взбираться в гору, а рядом с трассой всегда можно сделать рентгеновский снимок и наложить гипс.
Я спросил Ингрид о ее дальнейших планах.
- У меня нет ничего определенного, но, признаться, меня это совсем не волнует. Юрок хочет организовать турне оперы "Жанна д’Арк" - Париж, Лондон, Нью-Йорк, Южная Америка. Но сейчас дела обстоят так, что я в состоянии быть только домохозяйкой, при этом я чувствую себя абсолютно счастливой - у меня замечательный муж, вокруг нас - прекрасные артисты, и все это меня вполне удовлетворяет. Пожалуй, я не могла бы быть счастливой домохозяйкой, будучи женой торговца, но женой Роберто - вполне.
- Где бы ты хотела жить? - спросил Эрнест.
- На земле есть только одно место, где можно остаться навсегда, - Париж. Но сейчас это такое дорогое удовольствие. Я обожаю Неаполь. Люди там были так добры и дружелюбны, но, пожалуй, постоянно лучше жить в Риме. Там все друзья или друзья друзей, и мне это очень нравится. Я стараюсь со всеми встречаться - не потому, что это нужно, а просто потому, что люблю людей. Люблю разговаривать с ними, просто быть среди них…
Ингрид согласилась поужинать с нами в тот вечер - Росселини должен был выступать перед каким-то обществом, а в театре не было спектакля. Эрнест явно обрадовался и пошел немного отдохнуть в свой номер - почки и спина давали о себе знать. Через час или немного позже Ингрид позвонила и сказала, что Росселини решил, что она обязательно должна услышать его речь. Мы, конечно, поняли, что это означает на самом деле. Перед уходом на выступление мужа Ингрид все-таки зашла в номер Эрнеста, чтобы выпить с нами.
На следующее утро мы рано отправились в путь. Надо сказать, что дорожные знаки на пути из Милана возмущали Эрнеста так же, как и на пути в Милан. Однако, когда мы проехали несколько километров, их стало меньше, что возродило интерес Эрнеста к окрестностям.
Когда мы проезжали Турин, он вспомнил:
- Когда-то я здесь чуть не женился. Он была медсестрой Красного Креста. Я лежал в госпитале. Из-за ноги. Помню, как в постели у стенки я хранил банку, полную металлических осколков, которые вытащили из моей ноги, и многие ко мне подходили и брали по кусочку в качестве сувениров или талисманов. Здесь в те годы был отличный ипподром, и я всегда узнавал, кто победит в забегах, от одного жокея и некоего мистера Зигеля из Чикаго. Мне разрешали ходить на бега - я уже был тогда амбулаторным больным, но никогда не оставался до конца пятого забега.
- А правда, что из твоей ноги вытащили двести стальных осколков?
- Двести двадцать семь. Из правой ноги. Это точная цифра. Подстрелили из австрийского миномета. Они наполняли мины чертовой смесью всего металлического, что есть в этой жизни, - гвоздями, болтами, спицами, винтами и прочей дрянью, и все это попадает в тебя. У двоих итальянцев, которые были со мной, оторвало ноги. Мне повезло: коленная чашечка спустилась по голени, в ногу попал почти весь металл, но чашечка все же не оторвалась. Мне говорили, что меня подстрели потом еще и из автомата, как раз тогда чашечка и сместилась, но я все-таки думаю, виновата эта чертова мина.
- Как же ты мог в таком тяжелом состоянии тащить на себе этого итальянца?
- Господи, Хотч, даже не знаю. Как подумаю о своей ноге, так просто не верю, что я это сделал. Я был в шоке, но, когда мне рассказали, что со мной происходило, мне показалось, что я все сам вспомнил. Как я воевал с врачами, чтобы они не отрезали мне ногу! Потом меня наградили орденом "Croce al Merito di Guerra" и три раза отметили за храбрость в списках, а также вручили "Medaglia d’Argento al Valore Militare" - я положил все в ту же банку с металлическими осколками, вынутыми из моей ноги.
- А эта девушка из Турина, на которой ты чуть не женился, - она стала героиней "Прощай, оружие"?