- Вот здесь, Владимир Иванович, на этом пятачке, завтра в пятнадцать ноль-ноль, - пояснил я.
- Т-а-к - многозначительно произнес Маслов, окинув взглядом прилегающие к станции подходы и окружающую обстановку.
- Ну, что же, место вроде подходящее, - сказал он после того, как все тщательно осмотрели, - но кое-что придется придумать для укрытия постов наблюдения.
- Это уже решайте вы, - заметил Салынов, вам виднее.
Пробыв на месте будущей встречи агентов еще минут десять и обменявшись мнениями по существу принятия необходимых мер, мы тем же путем, на метро, возвратились в наркомат.
Для окончательной отработки плана операции теперь не хватало лишь адреса "проживания" Костина. Поэтому, я сразу позвонил Смирнову.
- Ну, как, Сережа, с моей просьбой?
- Все в порядке, сейчас зайду.
Адрес оказался, на мой взгляд, удачным. Это был рубленый двухкомнатный с кухней и застекленной верандой домик, находившийся в полутора километрах от Томилино, в некотором удалении от дороги дачного поселка на усадьбе площадью в четверть гектара с тенистым фруктовым садом и любовно ухоженным огородом.
Усадьба была обнесена глухим деревянным забором, окрашенным в зеленый цвет. Из подсобных помещений в доме были чердак, удобный для работы на рации, две кладовки, подвал, а на участке - сарай, летний душ и туалет.
Домик занимала супружеская чета довольно почтенного возраста. Хозяину, потомственному железнодорожнику, незадолго до войны ушедшему на пенсию, шел 74-й год. Жена его, домашняя хозяйка, была на два года моложе. Их дети - двое сыновей, тоже имевших отношение к работе железнодорожного транспорта, находились на фронте, а невестки с внуками в данный момент были эвакуированы в Ташкент к дальним родственникам.
По данным областного управления НКВД хозяева являлись честными, добропорядочными и вполне надежными людьми, которым можно было полностью доверять.
- Спасибо, Сережа, это то, что надо, - заметил я, - внимательно ознакомившись с планом местности и маршрутом следования к домику с указанием видов транспорта и предметных ориентиров.
Отпустив Смирнова, я внес необходимые коррективы в план операции по захвату Лобова и зашел к Салынову. Вместе с ним пошли к Барникову, который, посмотрев план, сказал:
- Хорошо, оставьте. Будьте на месте, возможно потребуетесь.
В приемной комиссара госбезопасности 3-го ранга, начальника управления контрразведки, куда я был вскоре вызван, были Тимов, Барников, Салынов. Я подошел как раз вовремя, когда его секретарь сообщил, что можно заходить. Петр Васильевич Федов сидел за большим письменным столом, на котором возвышалась высокая настольная лампа, напоминавшая зонтик из-за широкого шелкового абажура, из-под которого на документы падал ровный, не раздражающий глаз, свет. Панели просторного кабинета были отделаны плитами красного дерева двух оттенков, установленными в шахматном порядке. Пол закрывал большой со скромным рисунком ковер, к которому от двери вела зеленая с коричневатыми полосами по краям ковровая дорожка.
Комиссар был в расцвете творческих сил, ему едва перевалило за сорок, В темно-сером штатском костюме, белой сорочке с галстуком, в очках солидной роговой оправы на тщательно выбритом приятном лице, с аккуратно причесанной рукой шевелюрой, начинавшей седеть на висках, он производил впечатление сугубо интеллигентного человека. Это впечатление усиливалось от культуры его речи и умения держать себя. Ему были присущи спокойствие, выдержка, уравновешенность, уважительное отношение к собеседникам. Он пользовался репутацией умного, грамотного, обладавшего большим опытом оперативной работы руководителя, но вместе с тем весьма осторожного, не торопливого в принятии решений, избегавшего любых активных действий, требовавших определенного риска. Работникам управления было уже известно, что если Петр Васильевич после прочтения документа стал слегка постукивать пальцами по столу, то это был верный признак его несогласия. Документ либо отвергался, либо возвращался на доработку или попадал в так называемый "долгий ящик", где и лежал до минования надобности.
Ответив на приветствие, комиссар предложил вошедшим занять места за столом заседаний, стоявшем вдоль наружной стены, проемы окон которой были зашторены плотными, ниспадавшими почти до самого пола гардинами. За этот же стол пересел и он сам.
Включенная шестирожковая люстра под потолком залила кабинет ярким электрическим светом, оживив висевшие на стенах портреты В.И. Ленина, И.В. Сталина, Карла Маркса, Ф.Э. Дзержинского и географическую карту Советского Союза с красными и черными флажками, означавшими прохождение линии фронта.
Когда все сели, Тимов открыл папку "для доклада", достал план операции по захвату Лобова с участием Костина и передал его комиссару.
Федов прочел и, не поднимая головы, стал слегка постукивать по документу пальцами. Я насторожился. Сидевший рядом со мной Салынов толкнул меня коленкой, показывая тоже свое беспокойство.
- А разве дело Костина, - поднимая голову, сказал комиссар, - Вы еще не передали в следственный отдел?
- Видите ли, Петр Васильевич. Это дело представляет для нас большой интерес по двум причинам: во-первых, необходимо захватить Лобова, выявив предварительно все его связи. При участии Костина сделать это можно быстрее и квалифицированнее. Во-вторых, в случае успешного завершения операции открываются неплохие перспективы в плане дезинформации противника, выявления его планов и намерений, срыва его подрывных акций против нас.
- Но вы забываете, что есть директива, точно определяющая наши прерогативы в отношении агентов противника, которые были захвачены на месте преступления. Я опасаюсь, что наши самовольные действия могут вызвать нежелательную реакцию со стороны наркома.
- Дело Костина, Петр Васильевич, по нашему мнению, является не типичным с точки зрения применения директивы. Есть все основания полагать, что он имел твердое намерение придти к нам с повинной и сделал бы это, если бы не столкнулся в лесу с нашими товарищами во время изъятия из тайника рации, которую он хотел принести как вещественное доказательство.
- Ну, знаете, это звучит, по меньшей мере, наивно. Какие есть основания для такого вывода?
- Показания матери Костина. Они полностью совпадают с тем, что рассказал сам Костин. Так ведь, товарищ Корбов? - обратился ко мне Тимов.
Я встал и кратко изложил суть показаний Костина и его матери, подтвердив сказанное Тимовым.
- Костина допрашиваете только Вы? - спросил комиссар.
- В основном да, - ответил я, но на некоторых допросах присутствовал Владимир Яковлевич.
- Какое у Вас сложилось впечатление о Костине, можно ему верить?
- У меня положительное мнение о нем, думаю, что он ведет себя откровенно и готов искупить свою вину.
- Только думаете, или убеждены?
- Убежден, товарищ комиссар.
- А у Вас, Владимир Яковлевич, какое впечатление?
- Я разделяю точку зрения Корбова, Костин действительно производит впечатление откровенного человека.
Комиссар замолчал, посмотрел на документ и снова застучал по нему пальцами.
- Мне не понятно, почему Вы решили все усложнять? Разве нельзя Лобова захватить на месте встречи без участия Костина. Приметы ведь есть?
- Захватить, конечно, можно, Петр Васильевич, и без участия Костина, ответил Тимов, - но в этом случае мы лишаемся возможности установить людей, с которыми он связан. А это очень важно.
- Не спорю, важно, но это можно выяснить и в процессе следствия. Куда же он денется?
- Кроме того, не исключено, - продолжал Тимов, - что Лобов может привести с собой на место встречи кого-либо из своих друзей с целью наблюдения за происходящим. В этом случае захват Лобова неминуемо раскроет то, что Костин действует по нашей указке.
- Но где гарантия, что Лобов будет вести себя как пай-мальчик? Надо исходить их худшего. Вдруг он что-либо заподозрит в поведении Костина или заметит за собой наблюдение после ухода с места встречи. Тогда как? Он ведь может уйти вообще. А это уже провал с вытекающими отсюда последствиями для всех нас.
- Такой гарантии, разумеется, дать нельзя. Но, как уверяет Костин, Лобов должен отнестись к нему с доверием. Что касается наблюдения за Лобовым, то товарищ Бойцов обещал выделить самых квалифицированных сотрудников, которые будут действовать крайне осторожно. На худой конец, если Лобов, почуяв опасность, проявит беспокойство, они его немедленно задержат. Уйти ему не удастся ни при каких обстоятельствах.
- У меня создается впечатление, - сказал комиссар после небольшой паузы, что Вас как будто околдовал этот Костин. Уж не маг ли он? Хотелось бы на него взглянуть. Вызовите-ка его, товарищ Корбов.
Я вышел в приемную и, позвонив дежурному тюрьмы, попросил срочно доставить Костина в кабинет комиссара.
Время было уже за полночь, но так как Костин еще не спал, выполняя мое поручение, привели его очень быстро.
- Вот, пожалуйста, - сказал он, вручая исписанные листы с ответами на мои вопросы, - но прошу извинить, что не успел закончить описание шифра.
- Ничего, доделаете после. Сейчас я вызвал Вас не за этим. Пойдете к большому начальству. Постарайтесь вести себя спокойно и уверенно.
Костин заволновался.
- Ну, пошли, пошли. Не робейте! - подтолкнул я его, открывая дверь.
Войдя в кабинет, Костин на мгновение зажмурился от яркого света, но быстро оправился и, поприветствовав присутствующих легким поклоном, замер в стойке смирно.
Комиссар встал, показывая жестом, чтобы мы сидели на местах, и, заложив руки за спину, подошел к Костину. Он был чуть ниже его и шире в плечах, но достаточно еще стройный, подтянутый. Посмотрев на Костина пристально, почти в упор, точно стараясь проникнуть в глубь его души, Федов указал ему на стул у приставного столика около письменного стола, а сам прошел на свое рабочее место, расположившись в кресле.
Продолжая внимательно смотреть на Костина и постукивая слегка пальцами по столу, он спросил:
- Вам говорили, что завтра, вернее уже сегодня, вы должны участвовать в важной операции?
- Да.
- Как Вы относитесь к этому?
- Я хочу искупить свою вину делом, поэтому готов сделать все, что необходимо.
- А как Вы представляете себе суть задачи?
- Я должен встретиться с моим напарником, вернее руководителем, Лобовым и, разыгрывая роль честно выполняющего задание немецкой разведки, добиться выяснения интересующих Вас вопросов. Конкретные инструкции на этот счет мне будут даны непосредственно перед выходом, на встречу.
- Сможете Вы сыграть такую роль?
- Думаю, что да, смогу.
- А не подведете?
- Я постараюсь в точности выполнить данные мне рекомендации. В этом у Вас не должно быть никаких сомнений.
Комиссар одобрительно кивнул головой, откинулся на спинку кресла и, взяв со стола пачку "Казбека", чтобы закурить, спросил:
- Вы курите?
- Да.
- Берите, закуривайте, - предложил он, протягивая Костину папиросы и спички.
Сделав несколько затяжек и положив папиросу на пепельницу, комиссар поинтересовался:
- Кто Вы по образованию?
- Инженер-конструктор по машиностроению.
- Практический стаж есть?
- Полтора года.
- В партии или комсомоле состояли?
- Был комсомольцем, членом бюро цеховой организации завода.
- Билет сохранился?
- Нет, билет я закопал в лесу незадолго до пленения. Немцам сказал, что ни в партии, ни в комсомоле не состоял.
- Вы показали, что имели намерение явиться в органы НКВД добровольно с повинной. Что помешало Вам осуществить это желание? Или Вы раздумали?
- Я стал жертвой собственного недомыслия. Но исходил при этом из самых хороших побуждений, мечтая доставить в райотдел НКВД рацию - самое важное, на мой взгляд, вещественное доказательство нашей с Лобовым принадлежности к фашистской разведке. Косвенной побудительной причиной зайти за рацией было и то, что тайник ее находился в лесу на пути моего движения в Егорьевск. Это в известной мере соблазняло меня.
- Но согласитесь, что это голословное заявление, чем Вы можете его подкрепить?
- Я понимаю, что факты против меня, и мне, к сожалению, трудно что-либо противопоставить. Мой единственный аргумент - моя совесть, мои честные помыслы порвать с гитлеровцами раз и навсегда, как только я попаду на родную землю. Хотите верьте, хотите нет, но именно эта, глубоко затаенная, мечта была единственным стимулом жизни, позволившим выжить в неимоверно тяжелых условиях фашистского плена. У меня нет секретов от Вас, я рассказал все, как было и все, что знаю. Единственным свидетелем, могущим подтвердить сказанное мною, является моя мать, которой я поклялся выполнить свое обещание памятью отца, инвалида первой мировой войны.
Костин сказал это с чувством душевной трепетной взволнованности. Он раскраснелся, глаза его блестели. Казалось, что он хочет вывернуть себя наизнанку.
Ответ Костина тронул комиссара. Он несколько минут сидел молча, продолжая с явным любопытством смотреть на Костина, и затем, как бы вспомнив что-то, сказал:
- Хорошо. Мы предоставим Вам возможность искупить свою вину, доказать делом Ваше намерение помочь нам. Сегодня встретитесь с Лобовым и точно выполните инструкции, которые дадут Вам наши товарищи. Согласны?
- Спасибо за доверие, я сделаю все, что в моих силах.
- В таком случае желаю успеха. До свиданья.
- Отправив Костина, я зашел к Барникову. У него был Салынов. Они обсуждали некоторые детали предстоявшей операции.
- Ну, что отпустил? - поинтересовался Барников.
- Да.
- Как он?
- Возбужден очень, пришлось дать снотворное, чтобы выспался.
- Правильно. Да и тебе, пожалуй, не мешало бы принять таблеточку.
- Я уже проглотил.
- Ну, тогда иди спать. Завтра утром договоримся обо всем.
Очнувшись утром в половине девятого, быстро встал, привел себя в порядок и после завтрака сразу же вызвал Костина.
- Как спали?
- Отлично.
- А самочувствие?
- Нормальное.
- Тогда давайте работать. Вот Вам все данные, где Вы якобы устроились на жительство: адрес, описание маршрута, план местности и расположения дома, внутреннее устройство, обстановка, подсобные помещения, хозяева и прочее. Все это надо тщательно изучить и мысленно представить, что тут Вы живете. Конечно, лучше бы туда проехать, все посмотреть в натуре, но, к сожалению, сейчас нет времени.
Позвонил Салынов, сообщил, что у Маслова все в порядке. Он предлагает выехать на место за полтора часа до встречи, чтобы окончательно определить, как расставить людей, где должен находиться и как себя вести Костин, какие подать сигналы для работников группы захвата.
Закончив разговор с Салыновым, я подошел к Костину.
- Ну, как дела?
- Все в норме, оказывается, эти места мне очень хорошо знакомы. До войны я бывал тут много раз.
- Тем лучше. Все запомнили?
- Все.
Время подходило к одиннадцати, а дел оставалось еще уйма.
- А черт, как оно быстро летит! - мелькнула мысль.
- Вы продумали, как должны вести себя при встрече с Лобовым? - спросил я Костина, приступая к его инструктажу.
- В общих чертах да.
По ходу его рассказа я внес необходимые уточнения, и к половине двенадцатого инструктаж был закончен. Оставалось доложиться Барникову. Я набрал номер его телефона, спросил, будет ли он беседовать с Костиным.
- Обязательно - послышался его приглушенный бас - заходите минут через десять.
Инструктажем Костина Барников остался доволен, а выпроваживая нас из кабинета, заметил:
- Ну, как говорится, в добрый час.
По выходе от Барникова зашли к Салынову, договорились окончательно о порядке выезда, согласовав этот вопрос с Масловым. Стрелка часов приближалась к тринадцати, когда мы возвратились в мой кабинет. Пора было готовиться в путь.
Захватив все необходимое, спустились вместе с Костиным вниз. Зашли в дежурную комнату тюрьмы. Минут через пятнадцать Костин был одет в форму лейтенанта Красной Армии, и мы вышли во двор, где нас ожидала эмка с двумя пассажирами - Салыновым и Федоткиным. Когда уселись и мы, машина, выскочив из внутреннего двора на улицу Дзержинского, повернула направо и взяла курс на Комсомольскую площадь. Сзади нас на двух машинах следовали товарищи из команды Маслова.
Остановились у Казанского вокзала. Сюда Костин якобы приехал из Томилино. Маршрут, как и вокзал, Костин знал хорошо и мог ориентироваться свободно. Отсюда он должен был проследовать к месту встречи, а, встретившись с Лобовым, отойти с ним для беседы в укромное место около станции. Салынову было поручено прикрывать вход в метро станции Комсомольская, Федоткину - вход в Казанский вокзал, а мне, расположившемуся в грузовике под видом водителя, вести наблюдение за Костиным и Лобовым во время их встречи и беседы. Сотрудники Маслова, используя различные средства маскировки, заняли места, прикрывающие все возможные пути ухода Лобова с места встречи.
Когда все было отрепетировано, часы на башне Казанского вокзала показывали тридцать восемь минут третьего.
Подбодрив Костина, я дал ему команду на выход к месту встречи. В соответствии с планом операции заняли свои места и оперативные работники. Начались напряженные минуты ожидания.
Обстановка была благоприятной. Небольшая облачность, без осадков, хорошая видимость, тепло, легкий майский ветерок способствовали тому, что москвичи чувствовали себя раскованными, держались свободно, без той обычной привокзальной суеты, которая невольно действует на нервы. Некоторые стояли, ожидая знакомых, другие читали газеты, третьи неторопливо входили и выходили из станции метро. На Костина, прохаживающегося на пятачке, около станции метро с газетой в левой руке, никто не обращал внимания.
Время ожидания тянулось медленно, я то и дело посматривал на часы, невольно вспоминая житейское изречение "ждать да догонять хуже всего". Но вот стрелки часов показали пятнадцать ноль-ноль. Я насторожился, устремив пристальный взгляд на Костина. Обзор через лобовое стекло позволял вести успешное наблюдение не только за ним, но и за прилегающими к станции подходами. Прошло две, три, пять минут, а Костин продолжал безучастно смотреть на проходивших мимо людей. Лишь в двух случаях, когда среди выходивших из метро мелькнули фигуры в военной форме, вначале майора, а затем капитана Красной Армии, он проявил заметный интерес, подался вперед, стараясь рассмотреть их лица, но вскоре остановился и повернул обратно. Ничего не изменилось и в последовавшие затем десять минут, показавшиеся вечностью. Костин, судя по всему, разволновался, стал нервничать, часто смотреть на часы, отвлекаться от пристального изучения прохожих. Вероятно, этим объясняется, что он не заметил подошедшего к нему сзади мужчину в штатском платье, который, обходя его слева, слегка задел плечом, и не останавливаясь, проследовал дальше, приглашая кивком головы следовать за ним.