Костин растерялся, как будто остолбенел, но вскоре, придя в себя, свернул находившуюся у него в левой руке газету и засунул ее в карман. Это означало, что появился Лобов. С минуту Костин стоял в нерешительности, но, увидев повторный кивок Лобова, отошедшего от него уже на несколько метров, последовал за ним. Вместо предусмотренного нами укромного места для беседы Лобов пошел в обход станции метро в сторону Русаковской улицы. Одетый в темно-серые заношенные, лоснящиеся брюки, засунутые в кирзовые сапоги такого же цвета и качества куртку, напоминавшую спецовку, в глубоко надвинутой на лоб блинообразной кепке, он производил впечатление рабочего человека, возвращавшегося с трудовой вахты.
Выйдя на Русаковскую, Лобов замедлил шаг, а когда Костин поравнялся с ним, сказал:
- Иди вперед, не останавливайся, у второй Сокольнической поворачивай направо, жди меня.
Держа Костина на некотором расстоянии Лобов внимательно смотрел, не идет ли кто-либо за ним. Убедившись, что все спокойно, он ускорил шаг и, догнав Костина, на 2-й Сокольнической улице прошел с ним во двор одного из домов, где и состоялась их встреча, продолжавшаяся не более десяти минут.
С места встречи первым ушел Костин, Лобов через некоторое время последовал за ним, прошел за ним до станции метро Комсомольская и, убедившись, что он благополучно пересек площадь и направился на Казанский вокзал, вошел в помещение станции метро.
На перроне осмотрелся, а когда подошел состав, одним из последних юркнул в вагон.
Минут через пять после его ухода Салыновым был подан сигнал, полученный от сотрудников Маслова о том, что "объект" сел в вагон поезда.
Я подъехал к Казанскому вокзалу и дал Костину знак садиться в машину. Вскоре подошли Салынов и Федоткин и эмка, набрав скорость, минут через пятнадцать въехала во двор наркомата.
- Что ж, Сергей Николаевич, разрешите поздравить с боевым крещением, - заметил я, пожимая Костину руку, когда поднявшись в кабинет, остановились. Устали?
- Спасибо, немного есть. Но…, помедлив, добавил, правда, сошло-то не все гладко, вроде как по пословице "первый блин всегда комом".
- Что, растерялись? или перетрусили? - спросил я.
- Разволновался почему-то и не заметил, откуда и как он подошел ко мне. Я думал, будет в форме, все внимание обращал на военных, а он облачился в какую-то робу.
- Ты что это? - спросил я его. А он, улыбаясь, ответил:
- Так-то оно спокойнее, все отворачиваются, особенно бабы. В форме-то они прохода не дают. Да и на военный патруль скорее напороться можно. Учти это и ты.
- Ну, а по существу?
- По существу-то как будто нормально- Вот вам портсигар, коробка спичек и блокнотик. Все он держал в руках. А это - его фонарик. Он дал мне его в качестве контейнера, там его шпионские донесения. Сказал, чтобы я передал в Центр.
- Что рассказал о себе?
- Разговор был кратким, поэтому ничего важного он не сообщил. Сказал только, что устроился надежно у своей прежней любовницы, которая работает в столовой. Она его хорошо кормит, поит и, как он выразился, ублажает по ночам. Для выхода в город в зависимости от надобности использует оба варианта - военные и гражданские документы. Живет без прописки. Установил контакты с двумя своими старыми знакомыми, одного обработал, а другого пока изучает, пользуясь его болтливостью. Никаких фамилий, адресов жительства и мест работы этих людей не назвал.
- Чем интересовался у Вас, и что рассказали ему Вы о своем положении?
- Спросил, был ли я в деревне, с кем встречался, за кого выдал себя, взял ли рацию, где устроился, выходил ли на связь, как думаю вести разведку. Я отвечал в соответствии с инструкцией. Сообщил, что у меня все в порядке, встречался только с матерью, живу по военному варианту, устроился на жительство в Томилино. Назвал адрес и данные на хозяев. Он хотел было записать все это, а затем, махнув рукой, сказал: "Ладно, потом!" Условились встретиться на перроне станции Томилино двадцать шестого мая в двенадцать часов.
- Заметили ли Вы что-либо подозрительное в поведении Лобова, не чувствовалась ли какая-либо настороженность с его стороны?
- Нет, вел он себя необычно спокойно. Я даже удивился.
- Ну и прекрасно.
Отправив Костина и доложившись Барникову, я прошел к Салынову, который поддерживал контакт с Масловым.
- Какие новости, Коля?
- Пока все нормально. Лобов ведет себя спокойно. Из метро вышел на станции Кировская, на "Аннушке" доехал до Трубной площади, прошел на Сухаревку и прошмыгнул в подъезд одного дома (адрес устанавливается), где находится и сейчас.
- Если будет что-либо важное, я позвоню.
Поблагодарив Салынова, я пошел к себе. Связался по телефону с криминалистами, попросил, чтобы прислали кого-нибудь за предметами, побывавшими в руках Лобова. Вскоре явилась пожилая женщина с чемоданчиком. Она сообщила, что проведет исследование вещей на месте. Предоставив в ее распоряжение стол, я отошел в сторонку и стал наблюдать. Достав из чемодана все необходимое для работы, женщина внимательно осмотрела портсигар, коробку спичек, блокнот и фонарь и, посмотрев на меня, сказала:
- Думаю, что кое-что получится. Провозившись еще минут двадцать, она вернула мне вещи, оставив у себя только портсигар, и, закрыв свой чемоданчик, удалилась, пообещав позвонить.
В фонаре-контейнере оказалось два сообщения, подготовленные Лобовым для передачи немцам. В них говорилось:
"Устроились надежно в разных адресах. Приступили к выполнению задания. Барон дал согласие. Просит десять тысяч в месяц. Дал ему аванс две тысячи. Передаю полученные у него сведения.
Лось".
"За последние три дня из Москвы по Московско-Рязанской дороге отправлено 52 военных эшелона, 12 с войсками, пять с танками, три с артиллерией, семь с боеприпасами, остальные с разным грузом.
Лось".
Зашла Маша. Принесла очередную почту.
- Тут есть срочные. Владимир Яковлевич просил не задерживаться с ответом, - подчеркнуто деловито произнесла она, и, полоснув меня голубизной своих глаз, направилась к выходу.
- Спасибо, - таким же тоном ответил я, не задерживая ее.
После ухода Маши я занялся разбором почты, написал ответы на срочные запросы, передал их в машбюро и вызвал Костина. Вручив мне отчет о встрече с Лобовым и недостававшие материалы по описанию шифра, Костин спросил:
- Может быть еще что-нибудь нужно?
- Нужно, Сергей Николаевич. Многое еще нужно.
- Сейчас на повестке дня все, что Вам известно о руководящем, преподавательском обслуживающем персонале разведорганов и школ противника и особенно подробно о лицах, привлеченных разведкой для подрывной работы в тылу СССР - их имена, клички, приметы, практическая деятельность, характеризующие данные, чему обучаются, возможные сроки и районы направления на задания. Напишите самым подробным образом, так как имеет значение любая деталь.
Отпустив Костина, я посчитал, что наступило время просить санкцию на проведение активных мероприятий, и подготовил соответствующий рапорт на имя руководства. Концовка рапорта совпала со звонком Барникова, приказавшего зайти со всеми материалами по делу Костина.
- Пошли к Петру Петровичу, - заметил он при моем появлении. - Тут все? - спросил он, ткнув пальцем в папку, которую я держал в руке.
- Все, Владимир Яковлевич. Даже больше, есть проект рапорта.
- Хорошо. Как раз это и предстоит обсудить.
Тимов, облокотившись локтями на стол и обхватив ладонями свою большую тщательно выбритую голову, сидел за письменным столом, углубившись в чтение какого-то документа. Он был в форме, которую одевал крайне редко. Ромб в петлице, свидетельствовавший о звании майора госбезопасности, отражал падавший на него свет от настольной лампы.
- Можно, Петр Петрович? - спросил Барников, видя, что шеф не реагирует на наш заход в кабинет.
- Проходите, проходите, садитесь, - ответил он, не меняя позы. - Сейчас закончу.
Мы сели около приставного столика.
Наконец, минуты через три Тимов поднял голову, положил на стол очки, которыми он пользовался только при чтении, и загадочно улыбаясь, сказал:
- А у меня для Вас сюрприз. Ни за что не отгадаете. Выждав минуту, и довольный произведенным на нас впечатлением, он откинулся на спинку кресла, взял со стола только что прочитанный документ и, потряхивая им, продолжал:
- Вы знаете, кем оказался Лобов? Матерым уголовником! Вот, пожалуйста, знакомьтесь, протянул он документ Барникову. Только что принесли криминалисты. По отпечаткам пальцев они раскопали это в МУРе. Там на него очень пухлое дело. Имеет две судимости за ограбление со взломом, бежал из места заключения и находится во всесоюзном розыске. Батя его тоже уголовник, но не нэпман, как говорил он немцам, а расхититель социалистической собственности, приговоренный к длительному сроку тюремного заключения. В тюрьме и умер.
- А фамилия? - спросил Барников.
- Тоже другая - ни Лобов и ни Лосев, а Лыков Федор Ефимович, 1914 года рождения, уроженец и житель Москвы. - В общем, так, с Петром Васильевичем мы договорились, что его надо брать. В этом заинтересован и МУР. Команда Маслову уже дана и его сотрудники ждут только удобного момента.
- У нас, Петр Петрович, тоже есть кое-что новое, - вставил Барников, передавая ему отчет о результатах встречи Костина и Лобова, тексты радиограмм, составленные Лобовым и рапорт на проведение дальнейших мероприятий.
Ознакомившись с документами, Тимов встал с кресла и, прохаживаясь за столом, заявил:
- Я - за! Думаю, поддержит и комиссар. Костин произвел на него неплохое впечатление. Сегодня, когда разговор зашел о нем, он опять сказал: "Кажется, толковый парень".
Подписав рапорт, Тимов добавил:
- Постараюсь не задержать. А Вы исподволь уже готовьтесь. Времени прошло порядком, и есть опасность, как бы Герлиц не стал бить тревогу.
Барников остался докладывать материалы по другим делам, а я пошел к себе. Электрические часы, висевшие над входной дверью кабинета Тимова, показывали четверть первого ночи. Начались девятые сутки с момента выброски немцами Костина и Лобова в наш тыл.
Суматошный день, нервотрепка, наскоро проглоченный обед и пропущенный ужин давали о себе знать. Ощутив слабость, я поставил чайник, заказал телефонный разговор с семьей и прилег на диван. На душе было тоскливо, давали знать работа без выходных дней, постоянное пребывание в здании наркомата, бытовая неустроенность. Но странно, тут же, откуда-то из глубин мозга, ворвалась совершенно другая, новая мысль, зовущая к действию. Она заставила меня подняться с дивана и сесть за стол. Стакан крепкого чая подействовал возбуждающе, появилось желание снова взяться за дела. А их накопилось невпроворот, тем более, что нужно было заниматься и делами находившегося в командировке Ледева, по которым за неделю поступила целая гора почты. К разбору ее я и приступил.
В начале третьего ночи позвонили с междугородней. При очень плохой слышимости состоялся краткий разговор с женой. Она сообщила, что у них все нормально, все здоровы, но живут, как и другие, преодолевая большие трудности в надежде на скорое возвращение домой. На сердце немного отлегло, но работа на ум уже не шла. Под впечатлением разговора вспомнились благодатные довоенные годы, а с ними и многие дни настоящего, безоблачного счастья. Эти воспоминания заставили меня долго ворочаться на диване, несмотря на усталость и желание уснуть.
Утро выдалось серое, туманное. Прошедший ночью обильный дождь сильно увлажнил воздух, через открытую форточку в кабинет врывалась сырость. Пришлось прибегнуть к пирамидону. Проглотив таблетку, я снова лег на диване, хотя пора была уже вставать. Постепенно полегчало, и спустя полчаса я нехотя поднялся, привел себя в порядок и пошел в столовую. Возвратясь в кабинет, сразу вызвал Костина. Он выглядел тоже усталым, бледноватым с набрякшими под глазами темными кругами.
- Что, плохо себя чувствуете? - спросил я.
- Спал неважно, голова побаливает, видимо действует погода.
- Рановато, Сергей Николаевич, в Вашем возрасте на погоду ссылаться. Вот возьмите-ка таблеточку пирамидона, а потом чайку крепкого выпьете, и все будет в норме, - заметил я, ставя электрочайник. - Сегодня нам болеть нельзя, предстоят важные дела.
Костин с любопытством посмотрел на меня.
- Что, сомневаетесь?
- Да нет, просто интересно.
- Об этом позже, а пока ждите чай и отдыхайте. Если хотите вот свежий номер "Крокодила". Он тоже помогает от головной боли.
Костин стал листать журнал, а я занялся чтением принесенных им записей о курсантах борисовской разведывательной школы немцев.
Во время чаепития позвонил Барников:
- Могу обрадовать, намеченные нами мероприятия санкционированы. Можно действовать.
- Хорошо, Владимир Яковлевич. Зайду, как освобожусь. Сейчас у меня Костин.
Не скрывая своего удовлетворения, я подошел к Костину.
- Ну, как чаек, помогает?
- Спасибо, даже очень.
- Отлично. Тогда давайте приниматься за важные дела. Вот Вам текст радиограммы. Ее надо зашифровать в строгом соответствии с данными Вам инструкциями немцев и сегодня же передать противнику. Костин изумленно смотрел на меня, не решаясь что-либо сказать.
- Что, не понятно?
- Да, - чистосердечно признался он.
- Что ж тут непонятного? Хозяева Ваши заждались, нервничают, усиленно ищут Вас в эфире, нашим радистам все уши прожужжали, а Вы и в ус не дуете, чаи распиваете, отмалчиваетесь. Пора, наконец, и в работу включаться, - в шутливом тоне заметил я.
По выражению лица Костина было видно, что он ничего не понял.
- Ну, хорошо, Сергей Николаевич, давайте поговорим серьезно. Нами принято решение покрутить Канарису мозги, представить Вас и Лобова в роли честно работающих на немцев агентов, с целью передачи им выгодной для нас информации по принципу: хотите получить шпионские сведения? Пожалуйста, получайте, но такие, которые потом должны выйти им боком. Ваша задача, как радиста, почерк работы которого хорошо известен немцам, заключается в том, чтобы установить с радиоцентром противника устойчивую связь в строгом соответствии с полученными от разведки инструкциями. А относительно того, что передавать, позаботимся мы. Понятно?
- Вот теперь ясно, расплылся в улыбке Костин.
- Возьметесь за выполнение?
- С большим удовольствием, - порывисто ответил он.
- Тогда шифруйте, чтобы успеть передать сегодня в шестнадцать ноль-ноль. Я не путаю время?
- Все правильно. Но есть еще два сеанса связи - в десять утра и девять тридцать вечера.
- Попробуем в шестнадцать.
Начертив таблицу для выражения букв числовыми значениями, Костин углубился в работу. Текст первой шифровки был идентичен тому, что написал сам Лобов, за исключением сведений военного характера.
Когда телеграмма была закодирована, я отпустил Костина обедать, предупредив, чтобы к двум часам дня он был в полной готовности. Потом зашел к Барникову.
- С кем поедете? - поинтересовался он.
- Один.
- Не годится для первого раза, ведь Костин все-таки еще подследственный, всякое может случиться.
- Наших никого нет, Владимир Яковлевич, а привлекать посторонних, думаю, не стоило бы.
- А Вы возьмите Смирнова, он и дело знает и пусть привыкает, ему будет полезно, да и в дальнейшем без помощи областного управления нам, пожалуй, не обойтись.
- Спасибо, вот это мысль! - невольно вырвалось у меня, и я тут же позвонил Смирнову. К счастью, он был на месте и охотно согласился.
Поставив в известность о нашем предстоящем выходе в эфир товарищей, контролировавших работу немецких радиоцентров, в четырнадцать тридцать оседланная нами безотказная эмка, спустившись по Кузнецкому мосту, прошмыгнула по Художественному проезду, выскочила на улицу Горького и взяла курс на Ленинградское шоссе. За мостиком через железнодорожный путь после МАИ на Ленинградском шоссе я попросил водителя притормозить и с грустью в сердце окинул взглядом стоявший с правой стороны дом под номером 242. Здесь в трехкомнатной квартире, заселенной осенью 1940 года, одну из них занимала моя семья. В данный момент комната пустовала, была опечатана, окна заколочены фанерой, стекла выбиты воздушной волной от упавшей во двор бомбы. Семью эвакуировали в мое отсутствие, так как на третий день после начала войны, я отбыл на выполнение спецзадания и отсутствовал в столице более месяца. Это была наша первая, собственная жилплощадь. Как мы мечтали о ней, как стремились к созданию своего уютного уголка! И как больно и горько было теперь сознавать об утрате быстро промелькнувшего счастья.
За следующим мостом, перекинутым через другую железнодорожную линию, машина свернула влево и, миновав начало Химкинского водохранилища, углубилась в лес. Здесь был довольно большой лесной массив преимущественно лиственных пород с живописным полями и густыми зарослями кустов. Сюда по выходным дням мы часто ходили с женой гулять, наслаждаясь тишиной и любуясь водной гладью водохранилища.
На одной из полян остановились, вышли из машины и приступили к подготовке места для работы. На землю постелили чехол и развернули рацию. Антенну протянули между деревьями. До начала сеанса связи оставалось пятнадцать минут.
День разгулялся, от утренней сырости не осталось и следа. Воздух был наполнен ароматами леса и набиравшего силу разнотравья.
- Ну, как, Сергей Николаевич, дышится, лучше, чем в вашей "резиденции"? - улыбаясь, спросил я.
- Да-а, - только и смог вымолвить Костин, зачарованно смотря по сторонам и вдыхая полной грудью пьянящий воздух.
А мне с большим сожалением о минувшем опять припомнились милые сердцу карельские леса, так полюбившиеся в тридцатые годы, когда, будучи студентом лесного техникума, я выезжал на практику, а став лесотехником, с дружиной лесников уходил в лес на все лето по делам лесоустройства.
- Пора, Сергей Николаевич! Только не волнуйтесь, действуйте спокойно.
Костин одел наушники. Параллельные наушники взял и я. Включив рацию, стали настраиваться на нужную волну. Эфир был наполнен трескотней морзянки. Я внимательно смотрел на Костина. Он весь превратился в слух, был предельно сосредоточен.
- Есть, - невольно вырвалось у него, когда в наушниках послышались позывные КНС, составленные из начальных букв его фамилии и инициалов.
Ответив на позывные центра. Костин вскоре вступил в двухстороннюю связь и передал закодированную радиограмму. Радист центра дал квитанцию, закончив связь общепринятым приветствием.
- С повторным крещением, Сергей Николаевич! - сказал я, крепко пожимая ему руку.
- Выходит правильно шутили ребята в разведшколе, - улыбаясь, заметил Костин, - антенну будем развертывать в лесу, а противовес - в НКВД.
Убрав все, сели в машину и возвратились в Наркомат. В дороге не обошлось без шуток и анекдотов, чему способствовало хорошее настроение.
Доложив Барникову о результатах, я узнал от него об аресте Лобова. Его взяли по выходе из квартиры любовницы под предлогом опознанного преступника, разыскиваемого МУРом.