Особая опасность состояла в том, что в поддержку Гарнера высказался газетный магнат, откровенный реакционер Уильям Рэндольф Хёрст. Принадлежавшие ему периодические издания уже с конца 1931 года начали яростную кампанию в пользу Гарнера и против Рузвельта. Имея в виду заявления Рузвельта о необходимости вмешательства государства в экономическую жизнь, его обвиняли то в коммунизме, то в нацизме или фашизме (между всеми этими понятиями особой разницы не проводили, да и употреблялись эти слова не в качестве политических терминов, а как грубые политические ругательства) и уж во всяком случае предрекали, что его присутствие в Белом доме приведет Америку к гибели. Чтобы более не возвращаться к этому вопросу, отмечу, что Рузвельт был далек не только от этих экстремистских социально-политических теорий, но вообще от каких-либо "генеральных" систем общественного развития. Он пренебрежительно относился ко всяким рецептам "идеального" устройства общества, не читал проповедовавшую их литературу, полагая, что за такого рода теориями (марксизмом, социал-дарвинизмом и т. п.) скрываются либо догматичные фанатики, либо авантюристы, рвущиеся к власти под демагогическими лозунгами, либо, наконец, помесь тех и других, что он считал особенно опасным.
Опыт сталинского СССР и Германии, где к власти рвались нацисты Гитлера, был у него перед глазами. И это представлялось куда более убедительным, чем хитроумные псевдоученые трактаты. Рузвельт был практиком, знавшим азы истории и современную ситуацию в мире. Он понимал, что насильственными методами строить социальные отношения невозможно, что любые попытки такого рода в конечном счете обречены на провал. Он исходил из того, что необходимо ставить перед собой лишь непосредственные задачи, действовать в пределах общедемократических правил и процедур, разумеется, учитывая соотношение сил, пытаясь повернуть его в свою пользу, играя на политической бирже подобно бирже фондовой.
Еще в начале своей общественной деятельности он стал понимать, что конечные результаты никогда не бывают точно такими, какими их изначально задумывают, что они зависят от безграничного стечения постоянно меняющихся обстоятельств, которые невозможно предвидеть и подчинить себе и к которым следует приспосабливаться, своевременно поворачивать управленческий руль в подветренную сторону. При этом существовали некоторые исходные установки, аксиомы, предопределявшие его политическое поведение, - но отнюдь не догмы, ибо сами они находились в динамике. Ими являлись упрочение рыночных отношений под контролем государства, сохранение демократических норм, соблюдение конституционных основ, постепенность преобразований с целью улучшения положения низших слоев населения при заинтересованности в государственном курсе всего общества, включая корпоративный капитал.
Возвращаясь к выборам 1932 года, отметим, что помимо трех названных возможных кандидатов (Рузвельт, Смит, Гарнер), были и другие претенденты на высший пост от Демократической партии - например мэр Кливленда Ньютон Бейкер, когда-то служивший военным министром в кабинете В. Вильсона. Особым влиянием они не пользовались, но могли всплыть на поверхность в качестве компромиссных фигур.
Рузвельт вынужден был маневрировать, чтобы парализовать усилия одних и ослабить других возможных кандидатов. Поскольку Бейкер в свое время поддерживал идею Лиги Наций, в которую США так и не вошли, Франклин, хотя и был сторонником активности своей страны в международных делах, вдруг стал высказываться в том смысле, что в существующих условиях он "не был бы настроен в пользу американского участия" в этой организации. Одновременно он таким образом стремился ослабить нападки прессы Хёрста, настроенной явно изоляционистски.
Однако в условиях продолжавшегося кризиса главный акцент сосредоточивался на внутренних, прежде всего хозяйственных проблемах. На протяжении первой половины 1932 года Рузвельт всё более четко высказывался в пользу осторожного планирования экономики, введения общественных работ для безработных, пособий для неимущих, подчеркивая, что это временные меры, призванные вывести Соединенные Штаты из чрезвычайной ситуации и вновь перевести в стадию процветания. При этом постоянно фиксировалось внимание на интересах "забытого человека, находящегося на нижней ступени социальной лестницы". Такого рода заявления вызывали взрывы гнева не только у республиканцев и консервативных демократов, но даже у такого прогрессиста, как Эл Смит, который назвал Рузвельта бессовестным демагогом классовой войны. Рузвельт на эти обвинения отвечал, что, в отличие от соперников, предлагает конкретные шаги по выводу страны из депрессии. Здесь необходимо смело, настойчиво экспериментировать: "В порядке вещей найти какое-то средство и попробовать его. Если оно не сработает, честно признай это и попробуй другое, но обязательно что-то делай".
* * *
В марте-мае 1932 года прошли праймериз Демократической партии. Эти проводимые по штатам первичные выборы, во время которых выявляется кандидат, имеющий наибольшие шансы победить на окончательных выборах, оказывают серьезное влияние на решение партийного съезда.
Первые праймериз были весьма благоприятны для Рузвельта. Вначале в Нью-Гэмпшире, затем в Северной Дакоте, а к концу марта также в Небраске, Мэне, Айове, Джорджии, Висконсине были одержаны внушительные победы. Правда, на выборах в Массачусетсе - первом промышленном штате, где проходили первичные выборы демократов - Рузвельт потерпел болезненное поражение: за Смита проголосовало втрое больше избирателей. Та же картина была и в Пенсильвании: промышленные рабочие высказались за Смита.
Возникала парадоксальная картина: вроде бы ратовавший за трудящихся Рузвельт пока что не пользовался доверием организованных рабочих, которые, по всей видимости, считали его социальное экспериментаторство опасным для их интересов - ведь они пока что имели работу и надеялись не потерять ее, а рузвельтовские планы, по мнению консервативно настроенного профсоюзного руководства, попахивали социализмом. Не внушало доверия и провинциально-аристократическое происхождение кандидата.
Еще одной неприятностью оказался проигрыш в крупнейшем штате Запада, Калифорнии, где демократы, вопреки прогнозам рузвельтовского штаба, высказались за Гарнера.
Рузвельт, однако, не считал потерю трех крупнейших штатов окончательной, надеялся привлечь на свою сторону их делегатов на партийном съезде.
На этот раз съезды обеих партий происходили в одном городе - Чикаго. В начале июня 1932 года республиканцы на своем съезде во второй раз выдвинули на президентский пост Г. Гувера. Наблюдатели отмечали одновременно с негодованием и чувством иронии, что жгучие проблемы дня, ужасы депрессии почти совсем прошли мимо его внимания, которое сосредоточилось на вопросе, следует ли сохранить "сухой закон". Выдающийся американский филолог и журналист Генри Луис Менкен (1880-1956), автор многочисленных книг по истории художественной литературы и одновременно острый критик непорядков в стране, прозванный за свою непримиримость иконоборцем, оценил собрание республиканцев как "самое глупое и самое бесчестное, которое он когда-либо видел".
Съезд демократов открылся 27 июня. Он проходил на городском стадионе, вмещавшем почти 35 тысяч человек. 3210 официальным делегатам предстояло не просто выдвинуть кандидата, но и одобрить, хотя бы в самых общих чертах, его президентскую программу, ибо победа их выдвиженца была почти гарантирована. Во избежание каких-либо случайностей важно было продемонстрировать избирателям, что, в отличие от Гувера, Демократическая партия располагает рецептами излечения страны от кризиса.
За съездом непосредственно наблюдали около 30 тысяч зрителей, разместившихся на трибунах. Это был типично американский грандиозный спектакль - свидетельство демократии общества и вместе с тем зрелище, полное драматических коллизий, открытых столкновений, грубых оскорблений, тайных переговоров, взаимных уступок, торга по поводу будущих министерских портфелей, восторженных криков одобрения и яростного топанья ногами и свиста в знак протеста, оглушительной музыки оркестров и хорового пения модных песен. В общем, было на что посмотреть. Здесь было всё - и драма, и трагедия, и фарс, и цирк.
Сам Рузвельт в съезде не участвовал, оставаясь в своей губернаторской резиденции в Олбани. Во-первых, это было связано с тем, что организаторы кампании решили не демонстрировать лишний раз состояние здоровья кандидата в президенты. Одно дело - появиться перед сторонниками на краткое время, другое - находиться в лучах прожекторов под бдительным оком делегатов и журналистов неизвестно сколько утомительных дней. Во-вторых, и это было не менее важно, губернатор демонстрировал, что напряженно занимается решением текущих дел, выводом своего штата из кризиса, и это оценили участники съезда. Из Олбани в Чикаго была проложена специальная телефонная линия, о чем позаботился Хоув, и Рузвельт имел возможность ежедневно общаться со своими советниками. Кандидат осчастливил всех делегатов съезда подарками - своими портретами с автографом и граммофонной пластинкой с обращением "специально к вам".
Тридцатого июня на съезде началось выдвижение кандидатов. Всего было названо 11 имен, в их числе наиболее популярными являлись Рузвельт, Смит и Гарнер. Остальные были маловлиятельными политиками, но конъюнктура могла вдруг вывести кого-то из них на первый план.
С самого начала большинство делегатов съезда выступали за кандидатуру Франклина Рузвельта, но необходимых двух третей голосов он не набирал. Возникла угроза, что после длительных и утомительных дебатов появится компромиссный кандидат, за которого в конце концов проголосует необходимое квалифицированное большинство. Это было тем более вероятно, что в первые дни прений сторонники Эла Смита и Джона Гарнера договорились постоянно консультироваться, чтобы не допустить выдвижения Рузвельта, и в совокупности даже несколько увеличили свое число. Во всяком случае Рузвельту не хватало для выдвижения не менее ста голосов. Внезапно усилились шансы Ньютона Бейкера, о котором "Нью-Йорк таймс" в эти дни писала, что он может оказаться наиболее вероятной "темной лошадкой".
Первый тур голосования был предсказуем: Рузвельт получил 666 голосов, Смит - 201, Гарнер - 90, незначительное число голосов досталось еще нескольким претендентам. Бейкер в номинации не фигурировал, но это не утешало, так как никто не знал, что может произойти завтра.
И вот тогда во всю силу заработал рузвельтовский избирательный штаб, прежде всего опытный, вдумчивый и красноречивый Фарли. Он начал скрупулезную работу с отдельными делегатами, убеждая их не затягивать съезд, не раскалывать ряды демократов, не компрометировать себя перед избирателями, выступить за меры, которые способствовали бы возможно более быстрому преодолению депрессии, и т. д. Для каждого собеседника Фарли и его помощники подбирали свои слова, и постепенно стали появляться благоприятные результаты. Во втором туре у Рузвельта прибавились 16 сторонников, в третьем - еще пятеро.
После этого тура Рузвельт по телефону побеседовал с группой влиятельных делегатов, ранее выступавших против него. Кое-кого из них он смог привлечь на свою сторону, используя как логические аргументы, так и умение очаровывать собеседников, которым он уже хорошо овладел. Одновременно Фарли, Флинн и особенно Джозеф Кеннеди, который поддерживал неформальную связь с Уильямом Рэндольфом Хёрстом, смогли убедить газетного магната, что Рузвельт для него менее опасный противник, чем возможный новый компромиссный кандидат Н. Бейкер, известный как отъявленный "интернационалист", то есть сторонник активного вмешательства США в международные дела.
Результат оказался сенсационным: Гарнер, стоявший на третьем месте, передал через своего представителя Мак-Эду, что соглашается снять свою кандидатуру в обмен на пост вице-президента в администрации Рузвельта. Когда перед четвертым туром голосования Мак-Эду объявил, что Калифорния отдает все свои 44 голоса за Рузвельта, в зале поднялась такая буря восторга, что ее не могли утихомирить несколько минут. Четвертый тур оказался последним - Рузвельт стал кандидатом в президенты от Демократической партии.
Узнав об этом, он, не ожидая официальной торжественной информации (по традиции он должен был "подумать" примерно неделю), немедленно отправился в Чикаго на трехмоторном самолете компании Форда, который преодолел сравнительно небольшое расстояние (теперь продолжительность авиарейса составляет меньше часа) за девять часов с двумя остановками. Это был первый полет Рузвельта, который стремился как можно скорее "ковать железо" предвыборной гонки.
Сам по себе факт немедленного принятия новой роли должен был послужить сигналом и партии, и всей нации, что кандидат готов не только действовать быстро, но и не считаться с существовавшими традициями.
Рузвельт появился на трибуне съезда под оглушительный рев сторонников. В сравнительно краткой речи он заявил, что с благодарностью принимает номинацию и клянется "повести американский народ новым курсом". Так впервые был произнесен термин "Новый курс", который, по мнению некоторых авторов, например Т. Моргана, означал мирную революцию в американском обществе.
Речь была спокойной по тону, пафосной по обещаниям, но не очень определенной касательно конкретных намерений. Кандидат в президенты обещал лишь осуществить серьезную реорганизацию экономики Соединенных Штатов. И всё же он брался обеспечить населению работу и безопасность, организовать обширные общественные работы, отменить "сухой закон", понизить таможенные пошлины. Он говорил и о необходимости помочь тем, кто находился на вершине социума, путем снижения процентных ставок на ссудный капитал, уменьшения внешнеторговых тарифов и т. д., так что не вызвал у представителей крупного капитала никаких опасений по поводу потрясения основ социальной системы. Более того, один из виднейших финансовых магнатов, знаменитый игрок на бирже Бернард Барух, ранее выступавший против кандидатуры Рузвельта, теперь перешел в число его сторонников. (Впоследствии он выполнял многочисленные поручения нового президента, в частности стал советником Дирекции по военной мобилизации.)
Кандидат завершил свою речь словами: "Мы должны обеспечить более равномерное распределение национального богатства. Надежды не должны пропасть втуне. Я обещаю американскому народу новый курс. Речь идет о большем, чем избирательная кампания; это призыв к оружию. Помогите мне не победить на выборах, а возвратить Америку ее народу".
Новый взрыв аплодисментов был заглушён оркестром, исполнявшим мелодию песни Happy Days Are Here Again ("Счастливые дни опять с нами"), которая была воспринята символично. Эта в общем-то непритязательная песенка, достойная скорее не крупных политических мероприятий, а кафешантана, появившаяся в 1929 году (музыку создал Милтон Аджер, текст написал Джек Йеллен), прозвучала в фильме "В погоне за радугой" (1930), посвященном перипетиям "сухого закона", и высмеивала бюрократические глупости, связанные с ним. Но теперь она прозвучала совершенно по-иному - оптимистически, особенно припев:
Вернулись счастливые дни,
И снова поют небеса,
И радость несут голоса -
Вернулись счастливые дни.
Команда Рузвельта мучительно выбирала мелодию, которая должна была сопровождать его кампанию. Сначала остановились на песне "Поднять якоря", созвучной интересам и прошлому Рузвельта. Но вдруг кто-то вспомнил, что ее мелодия сопровождает радиорекламу сигарет. Перебрав еще несколько вариантов, наконец вспомнили и о "Счастливых днях".
Эта песня стала музыкальным сопровождением всей избирательной кампании, своего рода фирменным знаком команды Рузвельта. Появились также краткие и весьма емкие лозунги, изобретенные в основном Хоувом. "Он готов, а ты?" - вопрошал один из них. "Нам нужны действия!" - восклицал другой. Эти лозунги печатались на миллионах плакатов и листовок, и везде под ними крупными буквами значилась фамилия Рузвельта. Рождались, таким образом, новые способы массовой агитации, которая воздействовала не столько на сознание, сколько на чувства и даже инстинкты толпы, достигая, зачастую неожиданно для самих изобретателей и организаторов, огромного результата. Разумеется, эти примитивные формы сочетались со значительно более серьезными пропагандистскими усилиями.