Одобряя мероприятия Рузвельта, в целом оказывая ему поддержку, именно Льюис в то же время подумывал о создании собственной влиятельной рабочей партии, которая могла бы нарушить двухпартийную систему. Еще в конце 1935 года в одном из интервью он весьма противоречиво заявил: "Насколько мне известно, рабочие в годы администрации Рузвельта получили больше, чем при любом другом президенте. Совершенно очевидно, что их долгом является предложить Рузвельту стопроцентную поддержку на следующих выборах (1936 года. - Г. Ч.). Но это вовсе не означает, что рабочие упустили время и не видят необходимости выставить свой собственный избирательный список. Не может быть двух мнений, что в нашей стране больше не существует равенства возможностей".
Так что отношение Льюиса к Рузвельту и к мероприятиям "Нового курса" было двойственным: признавая их прогрессивность, он одновременно прилагал усилия для организации массовых акций. Они объективно были вредны для американской экономики, нарушали с трудом достигнутую общественную стабильность, но соответствовали требованиям тех организованных рабочих, которые стремились выторговать у предпринимателей и властей еще больше уступок, и повышали авторитет самого Льюиса.
Именно он в преддверии и в разгар промышленного спада 1937 года был инициатором сидячих забастовок на ряде предприятий, главным требованием которых было признание предпринимателями "закрытого цеха", то есть найма и увольнения рабочей силы только по согласованию с производственным профсоюзом. Отсюда вытекало и второе требование - признания самого факта существования независимого профсоюза.
Особо острый конфликт возник на предприятиях концерна "Дженерал моторе". Еще в декабре 1936 года в городе Флинт, штат Мичиган, а затем и в других местах по призыву Льюиса и его штаба рабочие прекратили работу, но отказались покидать цехи.
Члены кабинета (особенно активен был вице-президент Гарнер) просили Рузвельта вмешаться в опасный ход событий, убеждая его, что сидячая забастовка является грубым нарушением закона и против ее участников следует применить силу. Президент, однако, действовал в этом конфликте куда более осторожно, чем в борьбе против Верховного суда. Тщательно обдумывая ситуацию, он пришел к выводу, что использование силы, даже если удастся обойтись полицией, не прибегая к помощи армии, может привести к еще большему обострению напряженности во взаимоотношениях с организованными рабочими. Как вспоминала Ф. Перкинс, Рузвельт говорил: "Да, это незаконные действия, но какой закон они нарушают? Закон о вторжении на частную территорию - единственный закон, который может быть применен в этом случае. А что вы делаете, если человек вторгается на вашу территорию? Конечно, вы можете его выгнать. Вы можете попросить шерифа выставить его, если он пытается поставить палатку на вашей земле без разрешения… Но стрельба и убийство многих людей, потому что они нарушили закон о вторжении на частную территорию, мне отвратительны. У меня просто нет ответа. Наказание не будет соответствовать преступлению. Надо найти другой путь".
Другой путь по требованию президента был найден. В результате переговоров концерн "Дженерал моторе" согласился признать Объединенный союз автомобильных рабочих в качестве равной с администрацией стороны на переговорах об условиях труда. Вскоре и другие автопроизводители, за исключением Форда, последовали этому примеру.
С одной стороны, довольный, что дело решилось без насилия, с другой - чувствуя, что и предприниматели, и профсоюзы проявляют излишнее усердие, Рузвельт однажды публично в сердцах произнес шекспировские слова из "Ромео и Джульетты": "Чума на оба ваших дома!" (вот когда пригодилась школьная награда - собрание сочинений великого поэта).
Однако ситуация в стране была такова, что Рузвельту пришлось тотчас оправдываться перед Льюисом, убеждая его, что имелись в виду только те предприниматели, которые не соглашаются с подписанием коллективных договоров, и те рабочие лидеры, которые готовы предпринять насильственные действия.
На пресс-конференции 15 апреля 1937 года президент убеждал редакторов и издателей ведущих газет в правильности своего решения об отказе осудить сидячие забастовки, продиктованного убеждением в том, что отношения между профсоюзами и предпринимателями должны пройти через некие испытания, прежде чем новые принципы будут усвоены обеими сторонами.
Рузвельт в основном принимал вызовы, но должен был учитывать их в реальной политике. В послании конгрессу он заявил, что правительство примет все меры для скорейшего преодоления экономического спада, предотвращения перепроизводства и спекуляций, укрепит программы, направленные на расширение банковского кредита, безусловно сохранит, а возможно, и расширит общественные работы. Эти меры, в том числе субсидии предпринимателям, новое сокращение посевных площадей и выплата компенсаций фермерам, сокращение импорта, были реализованы.
Несомненно, благодаря гибкой политике президента и его кабинета, уступкам организованному рабочему движению, стремлению представить дело так, что государственная власть целиком на его стороне, были парализованы усилия левых профбюрократов и интеллектуалов по созданию третьей партии, на появление которой очень рассчитывали американские коммунисты, чья собственная партия несколько расширила свое влияние, но по-прежнему оставалась незначительной, несмотря на продолжавшиеся интенсивные денежные вливания Москвы.
В "беседе у камина" 14 апреля 1938 года президент в очередной раз обратился к "своим друзьям", как он обычно называл слушателей. Сравнивая тогдашнее состояние экономики с Великой депрессией, он всячески подчеркивал принципиальную разницу: "Нынешний спад не отбросил нас к бедственному состоянию начала 1933 года". Главная цель его выступления состояла в том, чтобы отвести от правительства вину за экономические трудности. При этом Рузвельт, не стесняясь, применял против своих противников чуть ли не те же самые аргументы, которые они направляли в его адрес. Он уверял, что спад связан как раз с получением бизнесом возможности развиваться свободно и что новые решения о государственном вмешательстве являются вынужденными: "Мы терпеливо надеялись, что спад может быть преодолен силами самого бизнеса, и только в последние два месяца стало очевидно, что правительству более небезопасно воздерживаться от решительных шагов". Далее шло перечисление этих шагов: помощь безработным, увеличение банковского кредита, проекты ликвидации трущоб и развитие автомобильных дорог, увеличение ассигнований на работы по предотвращению наводнений и "строительство объектов федеральной собственности в разных частях страны", то есть все меры, призванные расширить рынок труда и сферу приложения капитала.
Это выступление он завершил несколько необычно. Сохраняя спокойный стиль изложения, не прибегая к ораторским приемам, президент всё же счел целесообразным обратиться к метафорам, звучавшим в задушевном разговоре довольно высокопарно: "Я верю, что мы наметили правильный курс. Отказаться сейчас от наших планов построить более сильную и стабильную Америку, в которой было бы больше взаимной терпимости, означало бы, выражаясь морским языком, упустить прилив и в результате, возможно, вообще не доплыть до порта назначения. Я предлагаю развернуть паруса и плыть вперед. Уверен, что вы связываете со мной свои надежды и я могу рассчитывать на вашу помощь. Чтобы достигнуть порта, нам нужно плыть, а не стоять на якоре, плыть, а не дрейфовать".
В связи с экономическим спадом 1937-1938 годов злобные нападки на Рузвельта вновь резко усилились. Когда ему рассказывали, что на вечеринках офицеры отказываются выпить за здоровье своего главнокомандующего, или приносили газетную вырезку, где утверждалось, что в Белом доме живет "Сталин, только гораздо хуже", он делал вид, что ему это безразлично. А на одной пресс-конференции Рузвельт со смехом раздал журналистам газетный материал с новыми сенсационными, "добытыми самым тайным образом" "неопровержимыми" данными о том, что его паралич - проявление венерической болезни.
На самом деле, однако, Рузвельт был человеком чувствительным, впечатлительным. Он сохранил непосредственность восприятия и на высшем посту. Раймонд Моли вспоминал, например, что, слыша клеветнические выпады, Рузвельт, сохраняя внешнее спокойствие, напрягал мышцы лица, чтобы не выдать обуревавших его чувств.
На мировых просторах. Германия и СССР
Как известно, Франклин Рузвельт никогда не одобрял американского изоляционизма, со времени своей работы в качестве помощника военно-морского министра энергично выступал за присутствие США на всех мировых рубежах, за сотрудничество с Лигой Наций.
В первое время президентства его внимание было занято в основном внутренними делами, преодолением кризиса, "Новым курсом", а внешняя политика и мировые просторы оставались на периферии. Однако жизнь заставляла всё больше считаться с ними.
Это было тем более важно, что в 1930-е годы на мир надвигалась новая мировая война. Как раз 30 января 1933 года, когда Рузвельт был избран президентом, имперским канцлером Германии стал лидер Национал-социалистической рабочей партии Адольф Гитлер, который в течение следующих полутора лет установил тоталитарную систему, начал перевооружение Германии и быстрыми темпами двигал ее к войне за господство, по крайней мере в Европе.
Нуждаясь в достоверной информации о том, что происходило в Германии, и в надежном человеке, через которого он мог бы хоть как-то влиять на ее политику, Рузвельт в июне 1933 года направил туда послом профессора истории из Чикагского университета Уильяма Додда, решительно стоявшего на интернационалистских позициях. Новый посол получил право писать непосредственно президенту, минуя Госдепартамент.
Сообщения посла были отнюдь не радостными. Додд писал о начале подготовки Германии к войне, о преследовании евреев. Он давал довольно точные характеристики главарям нацистского рейха: Гитлер - "малообразованный, более романтичный, с полукриминальным прошлым"; Геббельс - "ксенофоб-полукоммунист, ненавидящий официальный коммунизм"; Геринг - "более аристократический и прусский военный герой". Выводы Додда были пессимистическими: Европа вряд ли сможет избежать германского господства.
Особенно беспокоило Рузвельта появление в США последователей нацизма, в том числе в высших органах власти. Тот же Додд во время одного из приездов в США рассказал ему, что был потрясен, услышав на официальном приеме заявление сенатора Бёртона Уилера из Монтаны: "Скоро мы будем стрелять людей подобно тому, как это делает Гитлер". Президент не мог ничего предпринять в ответ. Он не исключал, что на предстоящих выборах появится "гитлероподобный" кандидат. Вот тогда можно будет дать ему энергичный политический бой!
Пока же Рузвельт весьма осторожно реагировал как на выходки американских адептов Гитлера и их попытки раздуть антисемитскую кампанию, так и на стремление еврейских кругов привлечь президента на свою сторону путем попытки приписать ему происхождение из голландских евреев. В 1935 году, отвечая на вопрос издателя еврейской газеты в Детройте, Рузвельт уклонился от определения своих национальных корней, хотя и был убежден в том, что они чисто голландские. Он писал адресату: "В отдаленном туманном прошлом они (предки. - Г. Ч.) могли быть евреями, или католиками, или протестантами (обратим внимание на то, что речь шла не о национальной, а о конфессиональной принадлежности. - Г. Ч.), но для меня более интересно, были ли они хорошими гражданами, верящими в Бога. Я надеюсь, что они были именно таковыми".
Однако поток писем антисемитского содержания, поступавших в Белый дом, был несравненно больше. Администрацию обвиняли в том, что она "заражена еврейским духом". В одном из писем (его автором был некий Т. Сэмрези из Коннектикута), например, говорилось: "Гитлер, может быть, частично ошибается, но евреи - азиаты; их ментальность отличается от мышления западных людей, их моральный кодекс - до- и антихристианский; они - в основном паразитическая группа, и их "преследовали" во все века, потому что они этого заслуживали". Интересно, что в ответе этому жаждущему крови недоумку секретарь Рузвельта Хоув (президент не счет целесообразным марать руки, отвечая на этот грязный листок) не дал адресату достойной отповеди, а всего лишь выразил надежду, что его опасения окажутся неосновательными и США не грозит подобная опасность. Если уж секретарь и друг Рузвельта (безусловно, по согласованию с ним) отделался таким пустопорожним ответом - значит, антисемитские настроения, стимулируемые гитлеровскими эскападами, были немалыми. Такую обстановку Рузвельту придется учитывать позже, когда встанет вопрос о приеме беженцев из Европы, которым грозила гибель от рук гитлеровцев.
Переписка с Доддом и беседы с ним во время приездов посла на родину укрепляли Рузвельта в убеждении, что нацистский "новый порядок" не только возвращает к варварству саму Германию, но и является серьезной мировой угрозой. "Я иногда чувствую, что положение в мире становится всё хуже, вместо того чтобы улучшаться", - писал он Додду 13 ноября 1933 года. 25 августа 1934-го в ответ на очередное донесение Додда
Рузвельт поделился с ним предчувствием: "Письмо подтверждает мои опасения, что события в Германии, а возможно, и в других европейских странах развиваются безусловно в неблагоприятном направлении и что в следующие полгода или год может произойти нечто непредсказуемое". В то же время Рузвельт пока не считал возможным "протянуть руку помощи" жертвам нацизма. Условия для этого, полагал он, не созрели, по крайней мере до предстоявших промежуточных выборов. Но аналогичную позицию правительство США продолжало занимать и в ближайшие годы, испытывая мощное влияние изоляционистов из самых разных социальных слоев - от рабочих и фермеров до представителей крупного бизнеса. Рузвельт вполне откровенно, причем подчеркнуто отстранение писал Додду в апреле 1936 года: "Я чувствую себя совершенно неспособным оказать какие-либо услуги делу укрепления мира ни сейчас, ни в будущем".
В следующие месяцы вплоть до своего отзыва в самом конце 1937 года посол продолжал убеждать Рузвельта в нецелесообразности попыток уговорить Гитлера прекратить агрессивную политику. Такие усилия, считал Додд, лишь разжигают аппетиты агрессоров, принимающих их за признак слабости. В полной мере Рузвельт осознал это только в условиях начавшейся Второй мировой войны.
* * *
Очаг войны возник и на Дальнем Востоке, причем еще раньше, когда в 1931 году японские войска вторглись в северо-восточную часть Китая, оккупировали Маньчжурию и в следующем году образовали там марионеточное государство Маньчжоу-Го.
Рузвельт внимательно следил за развитием событий, но не был в состоянии охватить необъятное. Необходимость решать внутренние проблемы в сочетании с сильным изоляционизмом, господствовавшим не только у значительной части истеблишмента, но и в широких массах населения, не давала ему возможности включиться в решение мировых дел.
Отношение Рузвельта к перспективам внешней политики США удачно определил В. Л. Мальков: "Внутренне для Рузвельта не было вопроса, какой подход предпочесть. Выбор был сделан им давно и бесповоротно, а годы кризиса только убедили его, что иного и быть не может. В его понимании изоляционизм, имеющий в определенных случаях свои тактичекие преимущества, как политико-дипломатический принцип в условиях возникшей опасности глобального военного конфликта, помноженной на необратимые сдвиги во всей международной обстановке и способах ведения войны, являлся анахронизмом, отголоском невозвратно ушедших времен".
Временами под воздействием явного нарушения Германией всех международных обязательств (выход из Лиги Наций, отказ от Версальского мира, перевооружение, захват демилитаризованной Рейнской области) возникали импульсивные, малообоснованные намерения что-то сделать, и как можно скорее. Франклин писал полковнику Хаусу, что хорошо было бы подвергнуть Германию экономическому бойкоту, который мало отличался бы от блокады времен Первой мировой войны.
Но президент отлично понимал, что внезапный, взрывной переход к глобальной мировой политике, к активному вмешательству в международные конфликты, вступление в Лигу Наций или, по крайней мере, поддержка ее инициатив, иначе говоря, отказ от изоляционизма и вхождение в блок государств, выступающих против агрессии, будет воспринят самыми широкими слоями населения крайне негативно. Американский народ, привыкший жить как бы на своей собственной планете, надо готовить к мировой политике, демонстрируя не только моральную важность, но и практические преимущества такого поведения - это было глубочайшее убеждение Франклина.
Вначале он стремился разделаться с теми международными делами, которые считал малыми, в частности с проблемой долгов европейских стран Соединенным Штатам. Он тайно встретился с послом Франции Полем Клоделем и предложил схему уплаты долгов без процентов, что должно было заинтересовать европейских должников. Но это предложение повисло в воздухе, а позже было снято с повестки дня. Не встретила поддержки в американском истеблишменте также инициатива Рузвельта по установлению более тесных отношений с Великобританией.
Европейские страны с прохладцей смотрели на предложения американского президента, полагая, что большой пользы от установления тесных связей с заокеанской республикой они не извлекут - она была крайне слаба в военном отношении. Рузвельт считал рост вооружений и создание сильной армии одними из приоритетов, но выходить за пределы изоляционизма, превращать США в подлинно мировую державу он мог только медленно и постепенно.
Одним из немногих достижений в этой области в первые годы рузвельтовского президентства была энергичная реакция на японскую агрессию на Дальнем Востоке. В июне 1933 года Рузвельт запросил у конгресса ассигнования на строительство тридцати двух крупных военных кораблей общим водоизмещением 120 тысяч тонн, в том числе авианосцев, хотя военной авиации страна пока практически не имела. Сама эта инициатива означала, что к программе военно-морского строительства Рузвельт вскоре добавит создание мощного воздушного флота.