* * *
Я принес на помойку мусор. У контейнера стояли два мешка. Возле них валялись книги. Я заглянул в мешки. Они были набиты книгами. Новенькими и старыми. Там было собрание сочинений Гладкова. В синих переплетах - Новиков-Прибои. Страницы слиплись. Попробовал листать. Видно было, что книгу никогда не читали. Так они простояли десятки лет. Кажется, этот писатель писал что-то морское. У Гладкова я читал роман "Цемент". Наверно, про строителей. Или завод? Когда-то известный автор.
Мужик из соседнего дома швырнул свой мусор в зеленую пасть контейнера.
- Книги стали выбрасывать. Новенькие, - сказал он.
Мы разговорились. Он тоже потихоньку избавлялся от книг. Зачем они? У него есть интернет, вполне заменяет, даже словари. Букинисты старье не покупают. Да и где они, букинисты, в нашем районе? Я не мог ему подсказать. Действительно, букинистов не стало. Личные библиотеки исчезают. Какой смысл приобретать, собирать редкости, если редкость перестала быть редкостью. Любую редкость можно скачать за несколько минут. В цвете, с картинками. Любое собрание сочинений умещается в крохотном чипе. У меня три полки занимает энциклопедия Брокгауза и Ефрона, 80 томов. Интернет ее обесценил. Не надо больше ставить лестницу, лезть к полкам, искать том, искать там слово, отщелкал несколько кнопок - и через три секунды экран моего компьютера заполнен.
Книги тихо покидают нашу жизнь. Освобождают книжные шкафы. В квартирах, в библиотеках. А Министерство культуры вообще обрадовалось. Министерство, очевидно, вполне устраивает блестящая идея - стоит постепенно закрывать библиотеки в поселках, малых городах. Сразу как гора с плеч, сколько жалоб на низкие зарплаты, на бедность, на скудное пополнение новой литературой. Уговорили. И началось избавление. Пошло успешно, никакое другое решение так гладко не выполнялось. Культура в России была подвижницей только при царе.
* * *
Будем делать все, чтобы целки были сыты, а волки целы.
* * *
Чтобы писать на заборе, хороший почерк не нужен.
* * *
Не все, что написано на заборе, находится за забором.
* * *
Как сказал мне Володя Смирнов про одного олигарха: "Гроб карманов не имеет".
* * *
Самое летучее у нас министерство - это Министерство культуры. Все время там сменяются министры. Сколько их было - не вспомнить. Разве что Фурцеву. Интересно, почему она помнится? Ответа у меня нет. Но знаю про один эпизод, который кое-что проясняет. Фурцева как-то поехала на ВАЗ и заказала партию автобусов. Для артистов. Заявила: "Хватит им трястись в грузовиках". Речь шла о гастрольных поездках в регионы. Автобусы обеспечили нормальные человеческие условия для театральных коллективов.
Она понимала, что культурой нужно не руководить, культуре надо помогать. Заботиться о ней, а не указывать.
* * *
"Дорогой Даниил Александрович, вот Вам одна миниатюра:
Врачебное заключение
Поликлиника. Пришли с сыном оформлять медкарту для детского сада.
В числе прочих числится врач-психоневролог. Заходим в кабинет.
Здороваемся, отдаем доктору направление. Тот начинает было задавать ребенку какие-то вопросы.
Резко, без стука открывается входная дверь. Заваливается уборщица (а-ля Баба-Яга) с ведром и шваброй и заявляет доктору, типа "щас я тут у вас уберу". Врач тихо возмущен, но вежливо говорит: "Нина Сергеевна, а почему сейчас, а не после работы? Тут же я сижу, и люди вот пришли". Та с ходу отвечает: "А мне сегодня раньше надо уйти!" И начинает елозить шваброй по полу.
У доктора выражение лица, конечно, недовольно-возмущенное, но - интеллигент, к тому же психоневролог, сдерживается. Работница швабры и ведра резво оттесняет своим инструментом от стола и в 3 секунды делает имитацию протирки чистого пола грязной тряпкой. Далее подъезжает шваброй к ногам сына, недовольно заявляет ребенку: "А ты, мальчик, чего тут стоишь, не видишь, подвинуться надо побыстрее, я ж сказала, что убираю тут!"
Сын поднимает на нее свои наивные детские глазки и, не задумываясь ни на секунду, громким, звонким голосом выдает: "Пошла в жопу!"
"Баба-Яга" замирает камнем от такого поворота дел. Резко краснеет, хватает свои инструменты и пулей покидает недоубраный кабинет.
Доктор, ни слова не говоря, берет направление и пишет: "Психически здоров"".
Это прислал мне мой друг, биолог Михаил Голубовский.
* * *
Сбили немецкий самолет. Все соседние части стали присваивать себе эту заслугу. Сбили винтовками, что, конечно, было чудо. Летчик успел прыгнуть на парашюте. Найти его не могли. Через два дня наш патруль задержал какого-то русского. Подозрительным показался его здоровый румянец и акцент. Привели в батальон. Ротный стал допрашивать. Оказалось, это летчик с того самого сбитого самолета. Откуда он знает русский? Под Липецком была школа немецких летчиков. Перед войной их тренировали на немецких самолетах, сделанных на заводе Фолкера в Голландии. Истребители и пикирующие бомбардировщики.
Рассказывал он охотно, все данные выложил, пока ротный не спросил: "Тебя разве учили бомбить русских?" - "Мы сбрасывали бомбы на учебные цели над Доном, у нас был армейский полигон под Воронежем".
- Сколько вас там было?
- Не могу говорить, я давал подписку.
- Твоя подписка тю-тю.
- Почему тю-тю?
- А ты прыгнул в расположение русских войск, так что ты предатель.
- Нет, - твердо сказал немец, - я имею право спрыгнуть.
- Видали, подписку он давал. Соблюдает правила, сука.
Действительно, они всегда чего-то соблюдали.
* * *
16 октября 1941 года черный день для Москвы. Немцы подошли вплотную к городу. Поднялась паника. Правительство эвакуировалось в Куйбышев. Оставался Сталин в Москве - неизвестно. По-моему, Косыгин, рассказывая мне про этот день, тоже не знал. По улицам громыхали грузовики, груженные скарбом. В булочных отоваривали карточки вперед за целый октябрь. На работе выдавали деньги вперед. Повсюду жгли бумаги, повсюду летела копоть, пепел. На помойках валялись портреты Ленина. Открыли склад с валенками. Раздавали. По шоссе Энтузиастов длинные вереницы машин, легковых, набитых чемоданами, коврами. Говорили вслух, не стесняясь: "Капитаны первыми покидают". Магазинщики тащили окорока, связки колбас.
* * *
Жизнь моя разделилась на две части - советская и постсоветская. В первой больше мечтаний и надежд, во второй больше разочарований. Следующий этап узнать не успею. Мой отец тоже не дожил до кончины советской власти. Он уверен был, что она навсегда. Интересно, конечно, знать, не развалится ли Россия? Устоит ли эта последняя империя?
А что изменится в вашей жизни, если вам сообщат ее смысл? Будете так же утром есть овсянку, так же искать себе туфли для поврежденной ноги. Так же завидовать брату. Что прикажете делать с этим смыслом? Начинку для пирога?
* * *
Приехали в Ватикан. Принял нас кардинал, тот, что ведает иностранными делами. Чиновник любезен. Холодноват. Тот же чиновный душок, что у нас в мэрии. Улыбчив. Черный костюм, металлический крест. Вдруг заинтересовался нашей благотворительной службой, особенно моей. Подарил четки. Пошли пить кофе в спецкомнату. Молодой священник все записывал. Кардинал долго извинялся, что папа нас не может принять. Я воспользовался этим и попросил показать сады Ватикана. Повез. Сам за рулем машины. Скромной машины. Похвастал, что единственный из кардиналов водит машину. А их 25 кардиналов!
Швейцарцы отдавали нам честь.
Внутри Ватикан оказался большим. Роскошные сады, таких нигде я не видел. Зеленые лабиринты кустов. Площадь для вертолета папы. Его апартаменты. Висят фото, каждого, кто встречался с папой. Встреча продолжается не больше пяти минут.
Вышли на балкон над площадью. Отсюда папа благословляет верующих. Это та самая, перед собором Святого Петра, какую показывают по телевидению.
* * *
"Берлингтон Мэгазин" - известный старый журнал по искусствознанию. С великими трудами мой знакомый историк разыскал его в Библиотеке Академии художеств. Как ему объяснили, никто больше в России этот журнал не выписывал. В Академии художеств комплекты журнала, к счастью, сохранились. Судя по картотеке, дореволюционные номера аккуратно прибывали, библиотека постоянно возобновляла подписку и получала этот журнал. Первый перерыв произошел в период с 1918 по 1920 год, затем номера поступали неаккуратно. Это происходило вплоть до 1930 года. Дальше академия опять получала регулярно номер за номером, все было на месте, ничего не пропало. В 1989 году - номеров нет, и дальше - нет. Получение прекратилось. Почему? Библиотекари разъяснили: подписку не возобновили. Денег больше не давали. То есть валюты. И до сих пор журнал не выписывают. Простенькая эта история уместилась на одной карточке. Первая мировая война, Революция, Гражданская война, пятилетки, Великая Отечественная и наша перестройка. История не только событий, но и история нынешнего отношения к культуре.
* * *
Непонимание между генералами и Гитлером росло. Безнадежность войны с Россией первыми поняли фронтовые генералы. Они хотели кончить войну, взяв Сталинград. Тогда капитулирует и Ленинград, и Москва. Гитлер считал, взяв Сталинград, он повернет на север, взять Москву и Ленинград. Вот тогда русские капитулируют.
К лету 1942 года наши войска потерпели крупные поражения. Одно в Крыму, второе - сдалась в плен армия Власова, и наиболее тяжелой стала неудача под Харьковом, где мы потеряли 240 тысяч пленными и около 1000 танков.
Гитлер заявил Генштабу: "С Россией покончено!" Осталось взять Сталинград.
Одновременно начинается операция "Окончательное решение" по тотальному уничтожению евреев. Всё немедленно, всё и там и тут. Уничтожение евреев ставится промышленным способом, отвлекаются для этого военные ресурсы. Неважно. Азарт войны совмещается с азартом создания арийской империи. Европейской, а может, и всемирной. Попутно Гитлер вникает в архитектурные проекты - как превратить Берлин в столицу мировую.
Геббельс пишет в дневнике, как генералитет конфликтует с фюрером, "создает фюреру одну трудность за другой". Например, "Майнштейн… намеревался сместить фюрера с поста Верховного главнокомандующего".
Начиная с августа 1941 года расхождения у Гитлера с Генштабом растут, появляются и недовольства фронтовых генералов политикой Генштаба в лице его начальника Гальдера. Неразбериха с каждым месяцем усиливается. Пока шла война в Европе, военная машина действовала слаженно, а вот в России почему-то заскрежетала, стала ломаться. Вот тут-то, может, он и появляется, "русский бог"…
* * *
Мы смотрим на время горизонтально, а Бог видит его вертикально.
Мартин Лютер
* * *
Понимал ли кто-либо в Генштабе, кто-нибудь из гитлеровского окружения, что планы кампании невозможно исправить, что война, затеянная Германией, проиграна, выигранные сражения не помогут.
Возникала ли у нас мысль о капитуляции? Пожалуй, нет. Память, конечно, поблекла, ее захламили бесчисленные фильмы, книги, журналисты, послевоенные оптимисты.
И мы уже не знали, как мы выиграем, как справится "русский бог" с нашими поражениями.
Хорошо было Пушкину понимать, спустя 20 лет, откуда взялась победа, а нам, грешным, сегодня надо было откуда-то добывать.
* * *
Германия была обклеена плакатами: "Der Sieg wird unser sein!". Это наше "Победа будет за нами!".
Левашовское кладбище
В 1937 году стали возить сюда расстрелянных "врагов народа". Возили по 1953 год. Всего доставлено было около 45 тысяч трупов. Война кончилась, а расстрелы не утихали. Везли и везли.
Сделать Левашово мемориалом даже после XX съезда духу не хватало. Только в 1989 году вышло постановление ЦК КПСС.
Боялись. Мы уже не боялись, а ОНИ боялись. Они всегда боятся больше нас.
* * *
В СССР восстаний против Москвы не было, а вот в соцстранах восставали, и в ГДР, и в Венгрии, и в Польше, и в Чехословакии.
Радужные настроения рухнули. Москву ненавидели, это началось вскоре уже после Победы, разгрома фашизма.
* * *
Г. Державин навестил умирающего Суворова в доме графа Хвостова. Суворов спросил поэта, какую эпитафию он бы сделал на его могиле. Державин предложил краткую: "Здесь лежит Суворов".
- Помилуй Бог, как хорошо! - с радостью сказал Суворов.
Редкий пример, когда свою эпитафию умирающий узнал, одобрил, и ее воплотили. Знать, что напишут на твоей могиле, это не так мало.
* * *
Опыт был у меня, у нее никакого. Да и мой опыт был робкий. Господи, как они нас выпускали в жизнь. Родители, школа… Запрещали знать, прятали от нас книги, "тебе еще рано", а теперь уже поздно. Получить высшее образование и быть полной невеждой в самом важном - в любви.
С каким страхом соприкасались друг с другом в эти первые ночи. Чудом находили дорогу, чудом было и счастье познания. Так говорится в Библии - "он познал ее". Точное понятие - не просто "обладать", мы - познавали.
Ловушка
Страсть показать себя, свой архитектурный талант заставляла Шпеера отбросить все сомнения. Знал ли он, кто такой Гитлер? Может, и знал, наверняка представлял, но ничто не могло отвратить его от этой дьявольской сделки. Талант, его талант, шел на все, чтобы осуществить себя. У бездари подобного нет, ей не понять эту страсть. Шпеера все больше восхищает сила воли Гитлера, умение убеждать, его память, все качества, как он считает, великого человека. Он не может скрыть своего преклонения. Нравственные качества его не занимают, он признается, что видел в нем "героя античных преданий", который всегда побеждает. Он хочет в своих проектах превзойти Рим, Париж, и Гитлер его в этом поддерживает. Они оба теряют чувство меры.
Творец не тот, кто занимается творчеством, а тот, кто не может не заниматься творчеством.
Архитектура сблизила Гитлера, неудачного архитектора, с молодым Шпеером. Шпеер быстро выделился своим дарованием и стал все более нравиться фюреру. В 1942 году его поставили на место погибшего министра вооружения. Спустя двадцать лет, сидя в тюрьме, Шпеер утверждает, что он старался гуманизировать гитлеровскую империю, оправдать правительство посредственностей своим талантом. Чем дальше, тем труднее ему доказывать, что можно оставаться порядочным человеком среди палачей, изуверов и маньяков.
Гитлеровский режим приступает к "окончательному решению" - тотальному уничтожению евреев. Проблемы зла и добра решаются уже через миллионы жертв. Шпеер вынужден соучаствовать. Он министр вооружения, он выполняет заказы по изготовлению газовых камер для уничтожения евреев. Шпееру не хватает мужества рассказать о своей вине.
Система самооправдания у Шпеера это - он патриот, труженик, защитник немецкого народа, совестливый гражданин и прежде всего архитектор. Его поставили обеспечивать армию патронами и снарядами. Ничего не поделаешь, не оставлять же их безоружными.
Все руководство Рейха за шесть-восемь лет стало коррумпированным: они воздвигают себе охотничьи замки, имеют десятки слуг, роскошь картин, сервизов. Идет война, а количество обслуги у правителей растет. Гитлер нуждался в поддержке министров, чиновников, он закрывал глаза на то, что Геринг был хапугой, спекулянтом, что Геббельс распутничал, а Лей был пьяницей. В свою очередь, Геринг закрывал глаза на коррупцию в своем окружении.
Интересно, что в воспоминаниях Шпеера не присутствуют ни жена, ни его дети, их почти нет, главный герой у него - Гитлер.
Находясь в заключении в берлинской тюрьме "Шпандау" в течение 20 лет (его тюремный срок), Шпеер в своих мемуарах как бы изучает Гитлера, его натуру, его характер, пытается понять, как можно постоянно считать себя великим, восхищаться каждым своим поступком.
Шпеер оправдывал Гитлера за его любовь к архитектуре.
"Вас что больше интересует - Гитлер или Шпеер?" - спросила меня Магда.
Я задумался. Гитлера я, пожалуй, представляю, во всяком случае передо мной были образы некоторых наших правителей, а вот Шпеер… Зачем он стал министром вооружения, зачем ему нужна была власть? Что, он хотел доказать, что и это он может? Я не домысливал, я задавал себе вопросы. У человека должны быть безответные вопросы, которые не дают ему покоя.
Магда не понимала, как я могу видеть что-то хорошее в Гитлере, а особенно в Сталине, она презирала и ненавидела обоих. Она считала, что каждый из нас перед Богом наг, и в этой наготе вполне можно сравнивать двух фюреров. Но ей мешало то, что ей тоже нравились проекты Шпеера, его архитектура, его работы, его самостоятельный новый стиль. Она шла на компромисс - Гитлер сотворил добро, дав Шпееру осуществить себя.
История Шпеера - это история молодого архитектора, мечтавшего создать что-то великое, чуть ли не столицу мира, и вынужденного создавать оружие для фашистов и помогать Гитлеру вплоть до газовых камер.
Был ли его шаг ложным? Было ли ощущение измены своим мечтам? Он убеждал себя, что, наоборот, он прославил немецкую архитектуру. Ему постепенно удалось убедить себя. Даже после Нюрнбергского процесса, сидя в тюрьме, год за годом, видя, что он остается в Истории как преступник и соратник Гитлера, он утешал себя - он построил, сделал проекты, сделал рейхсканцелярию, он останется надолго. Где она, его ошибка? Бог указал бы, но Бога не было для него. Нюрнбергский процесс это ему не Бог, это всего лишь людской суд, суд победителей, суд мстителей. Девять месяцев продолжался Нюрнбергский суд. Добился ли он чего-то в глазах Шпеера? Да, он заставил иначе увидеть Третий рейх, увидеть, что замысел Гитлера - абсурд, но сокровенное чувство дружбы и почтения к Гитлеру - все это сохранялось. Двадцать лет он просидел, написал два больших тома мемуаров, где ни разу не пытался даже дотянуться до Бога рукой.
Я был в Берлине на выставке его архитектурных работ. "Все же это грандиозно", - повторяла мне Магда. Мы ходили между проектами, фотографиями построенных зданий. Все воинственно-строгие, заготовленные для столицы мира. Народу было много. Восхищались, осуждали, грустили.
* * *
Сегодня трудно понять, почему нам помогало, что мы не знали правил войны (например, когда положено отступать) и не знали в 1941 году, что война немцами начисто проиграна.