Музыка
Но глотком свежего воздуха явилась музыка. Музыка… Эх, она не раз спасала! Люся так часто ощущала приступ непонятной тоски, так неумолимо отправляющей ее в детство. Казалось, музыка - это и есть то, ради чего стоит к чему-то стремиться, ради чего стоит жить! Несмотря на то, что Люся хотела быть драматической актрисой, в ней все это время жила музыка. Вопреки всему! Да, она понимала, что не пригодилась в театре, но продолжала терпеть. Но, однажды, музыка вырвалась на волю. Это было 9 мая 1965 года - в день двадцатилетия победы над фашизмом и победы и Великой Отечественной Войне. В театре проходил спектакль "Вечно живые". Во время второго акта в зале погас свет, а по бокам сцены зажглись сосуды с вечным огнем. Все замерли. Казалось, что никто не смел даже дышать. Актер с авансцены произнес торжественную речь и объявил о минуте молчания. Какая это была минута! Все - зрители, страна, целый мир - вмиг перенеслись на двадцать лет назад. В это время, наверное, каждый задал себе вопрос: "А что эта минута значит для меня?". И, скорее всего, нашел бы на него ответы. Сотни ответов!
После спектакля Люся шла домой, минуя нарядную и праздничную толпу. Дверь квартиры открыл папа. Она бросилась ему на шею и расплакалась. Сколько всего в эти минуты вспомнили и дочь и отец! У Марка Герасимовича красовались на груди две медали: "За победу над Германией" и "За взятие Берлина". За столом ожидали мама и Машенька. По традиции, папа рассказывал жизненные и фронтовые истории, а все внимательно слушали, словно впервые. На середине очередной истории Марк Герасимович прервал речь и заплакал: "Выпьем за моего брата Мишку! Пусть земля ему будет пухом!".
В эту ночь Люся так и не уснула. Она постоянно думала о минуте молчания, о папиных словах, о семейном ужине. Музыка не давала покоя. Все, что так ее всколыхнуло и встревожило, отразилось в созданной наутро песне "Праздник победы", в которой так просто сказано о том, что всем понятно, без исключения:
Праздник Победы, шумит весна,
Люди на площади вышли.
Старый отец мой надел ордена,
Выпили мы за погибших.
Здесь был кусочек Люсиного детства. Не один ребенок войны, услышав эти слова, вспомнит все и даже то, что иногда немного затуманивается в памяти:
Вспомним мы песню военных лет
"Синенький скромный платочек".
Эту песню я девочкой пела когда-то,
Эту песню я раненым пела в палатах,
Эту песню на фронт увозили солдаты.
Но, несмотря на потери, несмотря на боль в ней будет торжество и единство Победы!
В них лежат подарившие жизнь нам солдаты,
Подарившие мир и салютов раскаты…
По просьбе Людмилы Марковны, актриса театра Людмила Иванова уложила слова в стихи. После каждого куплета следовал припев без слов - вокализ. И каждый раз он был разным, каждый раз у него был новый смысловой окрас. И в конце все звучало в мажоре, непременно с перекрывающей игрой оркестра, словно гимн Победе.
Однажды, разговаривая с певицей Москонцерта, Людмила Марковна рассказала ей о своей авторской работе. Вскоре они уже разучивали произведение, акцентируя внимание на всех нюансах, остановках, замедлениях, паузах и деталях. А уже осенью певица Маргарита Суворова исполнила эту песню на конкурсе в "Театре эстрады". На премьере собственного творения Людмиле Марковне побывать так и удалось - она была задействована в спектакле "Третье желание", играла безмолвную девушку-манекенщицу. Несмотря на просьбы об отгуле, ее не отпустили. Как потом позже сообщили друзья, песня имела большой успех. Более того, "Неделя" назвала "Праздник победы" удачей конкурса.
Люся была счастлива! После триумфа "Карнавальной ночи" удачный музыкальный эксперимент словно возродил актрису, явился некой наградой свыше. А исполнительница песни успешно гастролировала с ней. Кроме того, к Людмиле Марковне обращались с просьбой перепеть эту песню. Она, конечно же, была не против. Она была благодарна!
Это был глоток свежего воздуха… Пока Люся не увидела по телевизору интервью. Программа была посвящена разбору полетов в области музыкальных новинок. В студии были критики и критикессы, музыканты и композиторы. Конечно же, в перечень обсуждаемых песен входил "Праздник победы". Ведущая зачитала заметку из "Недели". Тон ее чтения уже задавал настроение "оценщиков" и настроение как таковое к песне. "Товарищи, это же несерьезно! Зачем спекулировать на чувствах людей? Это никуда не годится! Разве об этом нужно петь?" - сделали свое заключение "судьи.
Ей казалось, что нечем было дышать, словно не хватало воздуха. Как быть? Что теперь делать? А как объяснить все папе? А что подумают соседи? А театр? Как смотреть всем в глаза? Как играть? Да так и играть! Превозмогая и возвышаясь над своей внутренней болью, забывая о ней, не замечая реакцию окружающих, продолжать свое дело, жить дальше. И пусть сейчас не поют о таком в песнях, зато потом будут петь!
Несмотря на такое завершение этой истории, Люся получила настоящее удовольствие и радость от исполнения песни. И неважно, что она не стала массово известной и популярной - главное, появилась надежда! Появилась музыка! Появилось спасение, которое избавило ее от рабства!
В 1966 году Людмила Гурченко добровольно ушла из "Современника". Самое удивительное - в то утро ничто не предвещало такого развития событий. По дороге на работу Люся, как обычно, проходила так любимую ею площадь Маяковского. Вот входная дверь театра, но ноги почему-то повели не туда. Мысль о том, что сегодня придется репетировать новую пьесу, долгое ожидание своего череда, когда необходимо произнести всего пару фраз, помогла совершить победоносное решение. Да, это была победа! Победа насилия над своим внутренним миром. Впереди ничего не ждет? Нет! Впереди, все открыто! Свобода! Все пути ожидают своего путника, а у нее своя особенная тропинка.
Позже, у Людмилы Марковны всегда интересовались, что явилось причиной такого решения? Все-таки "Современник" - мечта многих! Неужели это - задетое самолюбие? Или просто не удалось стать актрисой номер один в театре? Неудача?
На самом деле, постоянное подавление негатива в себе вылилось в такой финал. От этого и стало легче. И теперь нужно было только научиться терпеть, терпеть и верить!
Эстрадная артистка…
Оказавшись без работы, Люся прекрасно понимала, что ей нужно думать, как содержать не только себя, но своего ребенка, Машеньку. Ее в первую очередь. На себя плевать! И огромная череда всяких надо-надо-надо… Делать нечего, а выбирать не приходится! Гурченко целиком окунулась в эстраду. Под красивым словом "эстрада" подразумевались маленькие подпрыгивающие самолеты, поездки в тесных вагонах, огромные чемоданы, уставшие люди, крохотные комнаты с несколькими койками, провинциальные небольшие, натопленные углем клубики, пианино без клавиш… О каких удобствах речь? Ничего подобного! 1966 год. Это только начало той ужасной безработной поры, начало кризиса. Но нет худа без добра, зато Люся имела свободу, полную безмятежностей свободу. В этом периоде отсутствовала всякая хронология, а сменяющие друг друга дни утопали в провалах и отчаянии. Но Гурченко становилась сильнее и сильнее. Только папины слова и помогали жить: "Бывало в гражданскую войну как начнут стрелять, одни пули кругом! А на улице темно, хоть глаз выколи! Собаки лают, а обоз идет!".
Вскоре Люся осознала, что артист эстрады имеет совершенно особый образ жизни! Да, он независим, но в то же время несет громаднейшую личную ответственность. Людям эстрады свойственна, как никому другому, колкая экстравагантность, с присущим не прощением всяких "шпилек", они не говорят со сцены заученными и подготовленными фразами, они "стреляют" своими словами.
Свою первую поездку после ухода из "Современника" Гурченко запомнила навсегда. Это было летом. В Москве тогда была жуткая жара, я Люся уже находилась на далеком севере. После трех пересадок группа артистов, с которыми летела Людмила Марковна, добралась, наконец, до аэродрома.
- Это и есть аэродром? - удивилась Люся.
Перед ней стояла деревянная избушка, но уж точно не аэродром! А эти люди в тулупах и валенках? Визит гостей был для них явно неожиданным и нежданным.
- Товарищи, здравствуйте! Мы артисты!
- Добрый день! Очень приятно!
- Скажите, а где представители филармонии? Они должны были нас встретить!
- Какой филармонии?
- Областно-краевой!
Недоумевающий дежурный переглянулся с другими служащими. По его реакции было понятно, что никаких представителей филармонии или администрации здесь не было. Причем, никогда. Уставшие после дороги артисты совсем поникли духом.
- А где у вас гостиница? - спросил у дежурного акробат из группы артистов.
- Гостиниц нет. Есть только Дом Рыбака. Может у вас именно так концерт?
- Подождите! - не унимался акробат, - то есть вы хотите сказать, что люди приехали к вам из Москвы с концертной программой, а их даже никто не встретил! Скажите, вам хотя кто-нибудь звонил?
- Товарищ, я только рад вашему приезду, но мне никто ничего подобного не сообщал!
- Нет, ну вы мне скажите, вам звонили?
- Послушайте, я дежурный! И у меня есть своя работа и свои дела!
- Вам звони-ли?
Гурченко всегда вспоминала этот диалог, когда совсем было тяжко. Все! Темнота! И выхода никакого! И ничего не предвидится. Но жизнь быстренько вступала в свои права, и всегда появлялся спасительный лучик надежды. Как это бывает! Всего одно самое обычное слово, сказанное с юмором или со специфической смешной интонацией способно кардинально поменять ситуацию! И все! Нет темноты! И, слава Богу, что всегда в компании был такой человек, который мог вот так эксцентрично сказать это слово! Вдруг этот человек громко и весело рассмеялся. Он перекривил слова акробата и пропел:
- Товарищ, а все-таки, вам звони-ли?
- А-а, ну теперь все понятно! Все! Теперь я верю, что вы артисты! - расхохотался дежурный. - Как здорово у тебя получается копировать! Точный артист! Ну, артисты! Я ему говорю, что никто мне звонил, а он опять свое!
Этот человек на самом деле был артистом, хоть и не известным широкой публике. Москву для выступлений он выбирал редко, чаще бывал на окраинах. Но каким необыкновенным, каким деликатным и замечательным он был человеком! Будучи чуткой и тонкой натурой, он всегда понимал и чувствовал собеседника. А сколько раз он буквально "за уши" вытаскивал Люсю из очередного приступа депрессии, из очередной тьмы! Как только Гурченко звонила ему и потерянным голосом говорила "Здрасьте", он тут же начинал:
- А-а! Люся! Ты все о жизни задумываешься? Нельзя так! Это неправильно! Не надо о ней так серьезно! Это что же? Если все так близко к сердцу воспринимать, это же ужас! - подбадривал ее друг. - Завтра меня опять ждут длительные гастроли и чудное побережье Баренцева моря.
Еще он никогда не забывал вставить какую-нибудь красивую фразу. Она быстро отвлекала и, признаться, заставляла Люсю улыбнуться. А потом он начинал заразительно смеяться. Да и вообще, с ним всегда было весело - то он в очередной раз кого-то разыгрывал, то рассказывал смешной анекдот, то импровизировал.
Группа направилась в Дом Рыбака. Там было ужасно холодно. Все тут же наполнили водой свои чашки и включили кипятильники. Спустя пару минут перегорели все пробки. И снова раздался заливистый смех самого веселого человека:
- Товарищи! Добрый вечер! Наконец, все тайны развеялись! Приехали настоящие артисты!
В домике раздался дружный хохот. В тот же вечер все собрались небольшой и прокуренной комнате и пели веселые песни. Люсе действительно было хорошо. Грусть куда-то улетучилась. И вот все начали потихоньку расходиться - время было позднее. Те, кто остался, пошли под предводительством весельчака наверх, где уже спал акробат. Тук-тук! В его дверь постучали.
- Кто? - ответил густой басовитый голос.
- Товарищ! Ну, вы скажите, вам точно не звони-ли?
Шутки были, конечно, хороши. Но тревог на сердце у Люси меньше не становилось. Она волновалась за свою доченьку, за свою Машеньку. Душа болела постоянно. Девочка ведь нередко ночевала у случайных людей. И каждый раз Людмила Марковна звонила Маше, боясь, что подруга могла оставить ребенка, как это произошло однажды. В двенадцатом часу ночи Люся набрала телефонный номер своей подруги, чтобы убедиться, что все в порядке:
- Мама, это Маша! - обрадовалась голосу мамы дочь.
- Машенька, так поздно, а ты не спишь! Тебе же завтра рано в школу!
- Я жду тетю Зою. Я все выключила - и газ, и свет, и телевизор. А на завтра я уже завела будильник!
- И как ты там одна? Ты что, в темноте сидишь?
- Да! Но я не боюсь! Я открыла дверь на балкон - у кого-то играет музыка. Вот я ее и слушаю. Мам, у нас все хорошо, не волнуйся! Деньги есть!
После этого звонка она так и не смогла уснуть. Да о каком сне может идти речь? Люся снова принялась за самобичевание. "Вот ты тут на концертах, а ребенок один в двенадцать часов ночи, да еще и не у себя дома! А Машеньке всего восемь лет", - мысленно она ругала себя.
Потом Людмила Марковна, конечно, возвращалась в Москву. Начинала заниматься ребенком, крутилась вокруг нее, делала с ней уроки, ходила в кино, в зоопарк. Но снова наставал момент, снова нужно было отправляться на гастроли, снова нужно было с кем-то оставлять дочь…
Маша не была избалованным ребенком. Уже в шесть лет она сама ходила в магазин, покупая продукты без очереди. Сначала ее пропускали, как маленькую. Но потом уже Машенька включала доставшуюся по наследству великую фантазию и придумывала что-нибудь этакое. Растроганная толпа еще долго смотрела вслед ребенку… Многие удивлялись, как это дочь киноактрисы, а ведет себя словно ребенок из многодетной семьи! Да! Маша с детства понимала, что такое "копейка" и знала ей цену. В раннем детстве она познакомилась с вовсе не детскими заботами - надо и маму поддержать, помочь ей выстоять и не споткнуться и самой не расслабиться, не потеряв надежды и веры в людей. Она тихонечко была рядышком и помогала, как могла. Грустные и взрослые глаза ребенка чувствовали и понимали все, они уже знали, что такое непреодолимый тупик и дебри, знали, каково это, когда нет выхода.
Ей приходилось целые дни проводить в одиночестве. А когда становилось совсем скучно и грустно, она звонила Люсиным друзьям. Больше всех ей нравился тот самый весельчак. К нему она частенько и обращалась:
- Юрий Михайлович, приходите, пожалуйста, ко мне! Мне очень скучно! Ха-ха, нет, мне не звонили! Но, скажите, товарищ, вам ведь звонили? Звони-ли?
У нее получалось удивительно точно копировать манеру исполнения семейного друга. Это не могло не веселить! Люся в глубине души гордилась своей дочерью, но точно так же, как и мама Леля, никогда не показывала этого.
По приходу домой Гурченко всегда встречал листочек бумаги на столе - отчет Машеньки о покупках, о том, кто звонил, чем она занималась. Отсюда родилось немало добрых и смешных семейных историй.
- Мама, звонила и спрашивала тебя какая-то Бориса Марковна. Только я не поняла, кто это был - тетенька или дяденька.
- Бориса… Хм… Ой, Маша, да это же была Раиса Марковна!
- Но это же был мужской голос?
- Раиса Марковна слишком много курит, поэтому у нее низкий голос. Маша, когда будешь взрослой, никогда не кури!
- Странно. Вроде дядя, но и тетя тоже. Я даже записала. Вот посмотри! - сказала девочка и протянула матери лист, на котором красивым ровненьким почерком было зафиксировано: Бориса Марковна.
Так и повелось. Эта симпатичная женщина с томным низким голосом так и осталась в семейном архиве воспоминаний под именем Борисы.
Когда у Маша были летние каникулы, Людмила Марковна забирала дочь на гастроли вместе с собой. Они спали на одной кровати и в одном холодном гостиничном номере. Днем ходили по магазинам, а вечером - на концерты. Она тихо и спокойно сидела в уголке, за кулисами, ожидая свою маму. Она прекрасно ладила со всеми администраторами, перенимая, а затем копируя их фразы. Что-то вроде: "А у нас с Люсей любовь!" или "Эй, товарищ! Немедленно подойдите ко мне! Это в ваших же интересах! Повторяю! В ваших!" Всю группу это жутко забавляло!
А еще иногда Люся с Машенькой ходили в парк на прогулку. Катались на аттракционах, а потом звонили семейному другу:
- Это дядя Юра? Скажите, товарищ, вам звонили? Нам очень скучно! Да, с мамой! О чем вы? Я о жизни серьезно не задумываюсь! Это уже и не жизнью будет!
В ответ Юрий Михайлович смеялся своим "фирменным" заразительным смехом и приглашал их на огонек.
Спасительная идея
Впереди Люсю ожидали непростые годы. Но ничто не дается просто так. Даже испытания. Если бы не эти трудности, она не сыграла бы так точно далеко не простые судьбы своих будущих киногероинь.
Главное - не только выжить после череды неприятностей, но и остаться человеком, не потерять способности радоваться и быть счастливым!
…А на дворе был 1967 год. Люся не оставляла надежды попробовать себя еще раз в театре. Не повезло в "Современнике", может, повезет в другом? Но на этот раз это был "Театр Сатиры". Казалось, весь ее талант великолепно вписывается в его атмосферу и суть. Она верила в себя и свое театральное будущее.
И вот, договорившись с актерами из "Современника" она стояла на сцене перед огромной комиссией "Театра Сатиры". Она подготовила два отрывка из спектаклей "Старшая сестра" и "В день свадьбы". Они могли показать комиссии все - комедийный и юмористический талант актрисы, ее умение петь и танцевать, играть на гитаре.
И вот началась игра. Но почему-то никто не реагировал. Даже Анатолий Эфрос, известный своей бурной реакцией на актерскую игру, сидел и молчал… Самый молодой член комиссии, Андрей Миронов, был похож на скучающего профессора… На душе был лед. Еще от страха и волнения неумолимо бьется сердце… О, не дай Бог это услышит комиссия - это ведь непрофессионально! А тут еще надо побороться с вот такой реакцией на игру. В этот момент Люся чувствовала себя словно она голая перед толпой, бездарная. Но надо продолжать, надо держаться достойно, надо действовать! Кто-то сбоку засмеялся, но тут же замолчал, словно осекся. Что это? Неужели ее принципиально не возьмут? Отсюда, может быть, "коллегиальное" решение не реагировать на ее игру? Люся была растеряна. Она посмотрела в глаза партнеров по сцене - они также недоумевали. В голове крутилось одно - как достойно, не потеряв марки, выйти из всей этой истории? И тут пришло озарение. Это состояние было похоже на то, когда она уходила из "Современника". Осознание того, что она не должна делать насилия над собой, не должна терпеть! Прервать спектакль? Кто-то скажет, что это непрофессионально! И пусть! А зачем продолжать, если все ясно? Абсолютно ясно.
- Извините, но мне кажется, что все это не имеет никакого смысла! - сказала, обращаясь к комиссии, Люся.
- Нет, почему же? Что вы? Продолжайте!
Возникла долгая, продолжительная пауза.
- Может, вы нам споете что-нибудь?