Казачья флотилия
В Хабаровске, сдавая отчет по экспедиции, я еще раз представлялся Духовскому. Он сказал мне, что был "увеген в блестящем исходе экспедиции", поздравил Амурское общество в лице Вердеревского "с такими капитанами, как господин Лухманов", и милостиво распрощался со мной.
В этот день я обедал у Вердеревского. Вот что он мне рассказал о Духовском:
- Сергей Михайлович - удивительный человек. Он, безусловно, храбр, об этом свидетельствует его "георгий". Может быть, он и неплохой стратег и военачальник, недаром же он был начальником штаба у Скобелева в Ахал-Текинскую экспедицию. Но, судите сами, какой он управитель края? Сам он крупный помещик, а о земледелии имеет самое смутное понятие. Морковь от свеклы, впрочем, еще отличает, вероятно, потому, что видит их ежедневно в супе, а зерновых хлебов на корню один от другого отличить не может.
У нас есть под Хабаровском опытное поле, заведует им ученый агроном Вознесенский. Человек совершенно не светский, тип старого студента-семидесятника.
Этим летом, в прекрасный солнечный день, Сергею Михайловичу захотелось поехать со своей супругой на опытное поле и показать ей, как "гастет гожь" (растет рожь).
Сказано - сделано. Шанявский, старший чиновник особых поручений генерал-губернатора и личный секретарь его супруги "Вавы", как нежно называет ее его высокопревосходительство, распорядился насчет казенной коляски.
И вот его высокопревосходительство с супругой под красным зонтиком, Иосиф Павлович Шанявский в панаме и чесучовом летнем костюмчике на передней скамеечке покатили… Встречные извозчики шарахаются в сторону, солдаты вытягиваются во фронт, офицеры козыряют с застывшими лицами. Чиновники и обыватели сдергивают с голов фуражки и шляпы.
У ворот ограды опытного поля высоких посетителей встречает Вознесенский, бородатый, нестриженый, в порыжевшей форменной фуражке с почерневшей кокардой, в севшем от многократной стирки каламянковом кителе и в таких же штанах.
Сергей Михайлович не без колебания подал ему затянутую в белую замшевую перчатку руку и представил супруге. Шанявский подчеркнуто высоко приподнял панаму.
Начался обход залитых солнцем, красиво распланированных квадратов, засеянных всевозможными злаками.
- Вава! Вот наша матушка-когмилица гожь, посмотги, как она выделяется из всех остальных хлебов, - произнес Духовской умиленным голосом и протянул свою руку по направлению к квадрату… засеянному ячменем.
Вознесенский страшно сконфузился. Ему бы промолчать, и пусть себе ячмень сходит за рожь, а он:
- Осмеливаюсь доложить вашему превосходительству, что это не рожь, а ячмень - хордеум-хекзатикум.
- А ведь и пгавда, это ячмень. Как это я так опгостоволосился, вот что значит давно не быть в дегевне. Вот гожь, Вава, - поправился Сергей Михайлович и показал на соседний квадрат.
Вознесенский обомлел, но не успокоился:
- Это тритикум-полоникум, ваше высокопревосходительство, польская полба.
Духовской переменился в лице:
- А где же у вас гожь, наконец, наша настоящая гусская гожь, отчего она у вас на заднем плане?
- Рожь налево от вас, ваше высокопревосходительство, - обратился Вознесенский и поспешил подвести высоких гостей к квадрату с рожью.
- Вот она, матушка наша когмилица! - опять растрогался наш правитель и сорвал несколько колосьев.
Перчатка слегка окрасилась рыжеватым налетом. Генерал был поражен.
- Что это, гжавчина? - строго спросил он Вознесенского и нахмурил седые брови.
- Никак нет, ваше высокопревосходительство, рожь цветет как раз в это время.
Генерал вскипел:
- Как же вы допускаете, чтобы хлеб цвел у вас на когню? Ведь это безобгазие, ведь у вас опытное поле. Вы должны показывать пгимегное хозяйство, а у вас хлеб цветет на когню!..
- Позвольте объяснить вашему превосходительству.
- Ничего я не позволю вам объяснять, это безобгазие, это чегт знает что такое, хлеб еще не созгел, а уже цвелой! Ведь цвелой хлеб ни одно интендантство не пгинимает.
- Но, ваше высокопревосходительство…
- Что вы меня титулуете как попугай. Стыдно, молодой человек, позог, не ожидал от вас, а еще ученый агроном, окончил Петговско-Газумовскую академию и культивигует цвелой хлеб, позог!.. Иосиф Павлович, сделайте себе заметку, завтга же вызвать Семена Петговича и газобгать это безобгазие. Поедем, Вава!..
Шанявский поспешил что-то чиркнуть у себя в записной книжке, и высокое начальство отбыло…
- Эта история сделалась сказкой города, неужели не слыхали? - спросил меня Вердеревский.
- Нет, не слыхал. А кто такой Семен Петрович?
- Семен Петрович Преображенский - попович, но в генеральском чине, наш управляющий государственными имуществами, очень ловкий тип.
- И чем же все это кончилось?
- Семен Петрович "газобгал безобгазие" и, выбрав день, когда Духовской уехал за город смотреть стрельбу, доложил обо всем Варваре Михайловне, а та сумела успокоить высокопоставленного супруга.
- Толковый генерал-губернатор, - сказал я.
- Все они хороши, - ответил Вердеревский. - До него был покойный генерал-адъютант барон Корф. Довольно добродушный и менее чванливый, чем Духовской. Вечера устраивал у себя, приглашал чиновников и офицеров "для того, чтобы ближе узнать друг друга и хоть немножко приучить сибирских бирюков к свету". А воровство и взяточничество при нем были еще хуже.
Население стонало, зато полицмейстеры и горные исправники у нас зимние шинели иначе, как на соболях, не носили, а их жены выписывали наряды из Парижа.
"Иннокентия" назначили на зимовку на Иман, а мой пароход "Вышнеградский", который я должен был снова принять, стоял уже там.
Числа десятого октября по Амуру пошла шуга. Но Уссури была еще чиста, только по ночам появлялись забереги, и мы благополучно добрались до Имана.
Поставив "Иннокентия" в затон, я принял свое старое судно "Вышнеградский".
По берегам затона шла оживленная работа: рыли и устраивали землянки для жилья, экипажей и для временных ремонтных мастерских.
Сибирские землянки интересны. Роется яма глубиной в метр или немного больше, дно ее утрамбовывается. Изнутри, по всем четырем сторонам, в виде сплошного забора устанавливаются толстые, до двух метров вышины доски или шпалы, с просветами для окон и дверей. Доски перекрываются потолком на балках, и все это заваливается снаружи землей. Толщина земляных стен доводится почти до метра, а слой земли на крыше - до полуметра. Внутри землянка белится известью или оклеивается дешевыми обоями. Ставятся печи. Такая землянка не боится ни ветра, ни морозов, в ней тепло и уютно, правда, темновато и сыровато. А у нас в большой землянке, выстроенной для мастерских, механики установили динамо-машины, маленький котелок с парового катера "Проворный" и осветили все помещение электричеством.
В затоне зимовали четыре парохода и катер. Собралось больше ста человек. Жилось нам хоть и очень скучно, но не холодно и не голодно. Кроме мастерской и четырех землянок для команд мы устроили пятую, названную "Зеркальным дворцом". Это было длинное сооружение, середину которого занимала столовая для комсостава. Все стены столовой снизу доверху были увешаны спасаемыми от мороза зеркалами из пароходных кают. Столовая оканчивалась в обе стороны коридорами с каютами по бокам. В одной из таких кают была устроена кухня.
Когда затон стал, началась выморозка пароходов, то есть вырубка вокруг них льда. Вырубка делается постепенно и осторожно до тех пор, пока пароход, с заранее подведенными под днище горбылями, не очутится в ледяном ящике, как в доке. Тогда копают под днищем ямы, устанавливают в них домкраты и приподнимают судно до такой высоты, чтобы можно было под ним работать. После этого подводят под дно клетки из сосновых чурбанов, подбивают клинья и "сдают" пароход с домкратов на клетки.
Такая выморозка тянется обычно до января. Она позволяет осмотреть, отремонтировать и выкрасить подводную часть судна. К весне под пароход снова подводят домкраты, вышибают клетки и спускают его на грунт.
Весеннее половодье поднимает его с грунта, и он перетягивается на более глубокое место.
Вымораживая "Вышнеградского", я все ждал обещанной награды от дирекции пароходства. Приехав с Каспия и перезимовав первую зиму в Японии, я, конечно, не имел шубы. Теперь она была мне необходима.
Завести приличную шубу было моей мечтой, а пока что я обходился подержанной "барнаулкой", купленной на иманском базаре.
Но вот наступил новый, 1897 год, а награды все не было. Вместо нее я получил бумагу от штаба Приамурского военного округа следующего содержания:
"Ввиду предстоящего образования Амурско-Уссурийской казачьей флотилии, в состав которой имеют войти: находящийся в распоряжении командующего войсками пароход "Казак уссурийский" и доставленные на станцию Иман для сборки новый пароход "Атаман" и паровой катер "Дозорный", штаб Приамурского военного округа, по личному указанию его превосходительства, командующего войсками округа, генерал-лейтенанта С.М. Духовского, предлагает Вам принять должность старшего командира флотилии и командира парохода "Атаман" с окладом в 250 рублей в месяц и пятью процентами с фрахта в случае перевозок судами флотилии грузов, оплачиваемых другими ведомствами или частными поставщиками. Ответ сообщить телеграфно, в случае согласия штаб просит Вас прибыть в Хабаровск для личных переговоров.
Начальник штаба генерал-майор Надаров.
Начальник казачьего отдела штаба полковник Милешин.
Старший адъютант капитан Чернышев".
По совести говоря, новая служба мне мало улыбалась, и к тому же, если бы я ушел из Амурского общества,то уж, конечно, не получил бы никакой награды. Поэтому я телеграфировал Вердеревскому:
"Штаб предлагает взять команду новый пароход "Атаман" телеграфируйте ваш совет также есть ли надежда получить обещанную награду".
Ответ, хранящийся у меня до сих пор, пришел 23 апреля:
"Еще до вашей телеграммы заявил штабу, что "Атаману" лучшего командира не найти.
Вердеревский".
Этот ответ, читая его между строк, можно было расшифровать так: "Никакой награды у наших жуликов не получишь, советую воспользоваться приглашением".
Явившись к генералу Надарову, я заявил, что очень хотел бы перейти на службу флотилии, но меня удерживает незаконченный расчет с Амурским обществом по моей командировке в Японию.
- Вот, ваше превосходительство, - закончил я, - в этой папке все документы, из них вы можете усмотреть, что Амурское общество недоплатило мне 1872 рубля 54 копейки. Если бы Сергей Михайлович не как командующий войсками, а как генерал-губернатор пожелал повлиять на дирекцию пароходства в смысле выплаты мне недополученных денег, то я с радостью ушел бы из Общества и принял под команду "Атаман".
Надаров перелистал папку.
- Хорошо, я дам проверить ваши документы юридической части и, если ваша претензия основательна и бесспорна, доложу о ней командующему войсками, и думаю, что он не откажет вам в своем содействии. Послезавтра, к концу занятий, я вам скажу о результатах.
На этом мы расстались с Надаровым.
Счета мои были, да и не могли не быть, признаны правильными. Духовской "распорядился", и 17 февраля я получил телеграфным переводом на хабаровское отделение Волжско-Камского банка 1872 рубля 54 копейки и одновременно телеграмму, тоже хранящуюся у меня до сих пор:
"Желаю счастья на новом месте, жалею, что ушли из Общества.
Директор-распорядитель Баженов".
Получив деньги, я немедленно купил в магазине Чурина отрез темно-синего кастора, лисий мех на подкладку, выдру на воротник и заказал себе у лучшего портного хорошее меховое пальто. Кстати, я отдал ему переделать на европейский фасон китайскую соболью шапку, а кофту на куницах отослал еще с Имана по почте в Петербург, матери.
В тот же день я подписал в штабе договор на командование "Атаманом".
Амурско-Уссурийская казачья флотилия возникла совершенно случайно.
Управляя громадным по территории краем, все население которого жило почти исключительно по берегам рек, Духовской пожелал завести собственную яхту для разъездов. Такое желание появилось у него еще и потому, что у инженера Валуева, начальника управления путей сообщения Амурского бассейна, была хорошая яхта "Амур". Она была построена на заводе Крейтона в Або, доставлена на Амур, здесь собрана и спущена на воду.
Но военное ведомство туго дает деньги на подобные затеи. И вот на всякие "экономические" средства купили по дешевке старый пароход "Шилка" и переименовали его в "Казак уссурийский". Ему, конечно, было далеко до "Амура". Никакие ковры и шелковые занавески не могли ни скрыть его архаического вида, ни сделать уютнее и удобнее, ни прибавить скорости. Но официально он и не назначался для разъездов Духовского. Он был приобретен для обслуживания нужд казачьего населения, живущего по берегам Амура и Шилки.
Прошел год со дня покупки. В Петербург был отправлен доклад о громадной пользе, принесенной "Казаком уссурийским", будто бы снабдившим в неурожайный год целый ряд станиц хлебом и фуражом. Одновременно испрашивалась и сумма для обслуживания станиц путем организации Амурско-Уссурийской казачьей флотилии. Для этого к "Казаку уссурийскому" просили добавить один пароход размерами побольше и с более мощной машиной и катер с винтом для мелководных рек.
Трюк удался, заводу Крейтона были заказаны второй пароход по чертежам "Амура" и большой, восемнадцатиметровый, но мелко сидящий паровой катер. Пароход получил название "Атаман", а катер - "Дозорный".
Впрочем, между "Амуром" н "Атаманом" была кое-какая разница: апартаменты Валуева на "Амуре" состояли из кабинета, спальни и примыкающей к ней ванной с уборной, апартаменты Духовского состояли из большого салона, приемной, кабинета и спальни с уборной, ванной и душем. На "Амуре" мебель в каютах была из полированной березы и обита малиновым репсом, на "Атамане" - из красного дерева и обита темно-синим бархатом. "Амур" был выкрашен черной краской, "Атаман" - белой.
Трюмов и грузовых люков на "Атамане" не было, весь корпус занимали каюты. Для "обслуживания казачьего населения" судно имело разборное буксирное устройство, к которому прицеплялась маленькая крытая баржонка "Булава". Это казалось очень остроумным: атаман со знаком своего служебного достоинства - булавой!
Духовской гордился, придумав для баржи такое удачное название.
Мой договор со штабом носил довольно курьезный характер и, собственно говоря, не имел никакой юридической силы. Но кто в Приамурье стал бы его оспаривать, когда на договоре из угла в угол стояла размашистая надпись: "Утверждаю. С. Духовской".
Главным курьезом договора являлось то, что мне, вольнонаемному человеку, предоставлялась в административном отношении власть командира отдельной казачьей сотни. Затем меня обязывали носить форму одежды, "установленную для капитанов привилегированных пароходных обществ, с заменой белого канта и галуна на фуражке желтыми, по цвету прикладного сукна приамурских казачьих войск". Я обязан был "наравне с лицами, состоящими на действительной государственной службе", участвовать с вверенной мне командой на смотрах и парадах, и, наконец, в случае возникновения на Амуре военных действий я не имел права оставить судна. Мне дозволялось иметь одного вольнонаемного механика, остальной экипаж назначался "из строевых казаков, знакомых с речным делом". В случае совместного плавания двух или трех судов флотилии мне как старшему капитану присваивался "особый брейд-вымпел с косицами цветов национального флага".
Это была настоящая игра в солдатики, но Духовской относился к ней серьезно и, представляя меня кому-нибудь, всегда величал: "мой флаг-капитан".
"Атаман" и "Дозорный" в разобранном виде прибыли во Владивосток в трюмах очередного "добровольца". Оттуда по Уссурийской железной дороге их доставили на Иман. Кроме того, сюда привезли массу ящиков с машинными частями и инвентарем обоих судов. Вместе с судами приехали три финна-монтера с завода Крейтона. С помощью нанятых китайцев и нескольких рабочих из местных железнодорожных мастерских они устроили на берегу, неподалеку от вокзала, спусковой фундамент, перетащили к берегу все привезенное и начали собирать оба судна.
Когда я, подписав договор, вернулся на Иман, то застал уже все двенадцать отсеков "Атамана" на стапеле свинченными временно болтами. Монтеры постепенно заменяли болты горячими заклепками.
К 1 марта прибыла и моя будущая команда - 24 рослых строевых казака-амурца и два урядника. Урядник Большекулаков, назначенный на "Атаман" моим помощником, оказался очень толковым, грамотным парнем. Он плавал до призыва, или, как говорят казаки, "до очереди", рулевым на амурских пароходах, знал фарватеры Уссури и среднего плеса Амура. Из него можно было без особого труда подготовить весьма приличного помощника капитана. Механиком я пригласил молодого механика с "Иннокентия" Ивана Степановича Маслова, окончившего Благовещенское ремесленное училище. Он сразу сдружился с монтерами и стал энергично им помогать.
Каждый вечер я учил казаков, назначенных для палубной службы, судовой практике, такелажным работам, терминологии и чтению карт плавания. Маслов учил своих будущих машинистов и кочегаров пароходной механике и уходу за котлами.
К середине апреля оба судна были уже совершенно готовы. Командиром "Дозорного" я назначил высокого, здорового и очень представительного Шестопалова, из бывших амурских матросов. В апреле же прибыло и заказанное во Владивостоке нашим штабом матросское обмундирование для моих казаков, в которое они охотно переоделись.
Нужно сказать, что казак являлся на службу со своим конем и в собственном обмундировании. От правительства он получал только оружие, стол для себя, фураж для коня и небольшую сумму денег "на ремонт". На эту сумму он должен был поддерживать в полном порядке себя, коня и все свое снаряжение. Естественно, что возможность оставить лошадь дома для хозяйства и явиться на службу пешему была очень соблазнительна. Это позволило отобрать для флотилии лучших и видных ребят, одним словом, "казачью гвардию". Казенное матросское обмундирование не только было несравненно удобнее для судовой службы, чем казачье, но и позволяло беречь собственное.
Мои матросы получили фуражки с желтыми кантами и с ленточками, на которых золотыми буквами было написано: "Амур.-Уссур. казачья флотилия". Черные флотские погоны на бушлатах тоже были обшиты желтым кантом.
Специальная комиссия под председательством казачьего полковника Милешина испытала пароход на ходу и приняла его от старшего уполномоченного фирмы Крейтона. Как только была получена телеграмма, что Амур под Хабаровском очистился ото льда, я поднял свой брейд-вымпел и тронулся вниз по Уссури.