Мужики робко придвинулись на несколько шагов. Из их среды выдвинулся лядащий мужичонка с седой бороденкой.
- Один из депутатов, - шепнул мне Страдецкий.
- Ты староста? Как фамилия? - распоряжался Сильницкий.
- Проспелов, ваше высокоблагородие, Проспелов, Михей Елистратов.
- Сбивай народ на сходку. Их высокопревосходительство хочет с вами говорить.
- Да все тут, ваше высокое благородие, собирать некого, - отвечал староста сладким деланным голосом с глубоким поклоном на три стороны. - Только извините, ваше высокое благородие, не ожидали никак, как есть в своем виде собрались. Как увидали, значит, из-за мыска-то, что енеральский пароход бежит, так все и высыпали на берег-то, хоть посмотреть, мол, как кормилец наш едет, сам его высокое превосходительство господин губернатор, отец наш, благодетель, дай бог ему много лет здравствовать. Глядим, а пароход-то к нам приворачивает. Господи, мол, радость-то какая, увидим, мол, нашего ясного сокола самолично…
Староста снова низко поклонился и истово перекрестился большим крестом.
Духовской дрожал от сдерживаемого негодования и нервно крутил седые усы.
Сильницкий прервал словоохотливого старосту:
- Ну, довольно там растабаривать! Подходи ближе, ребята, нечего переминаться с ноги на ногу! Становись вокруг!
Новоселы немножко придвинулись, но все-таки остались стоять на почтительном расстоянии.
Духовской начал говорить:
- Я вами очень, очень недоволен. Вы не только не поняли и не оценили всех забот о вас пгавительства, но, когда я не исполнил вашей совегшенно незаконной пгозьбы, то вы позволили себе обеспокоить нашего обожаемого госудагя импегатога вздогным и глупым пасквилем. Вы пытались обмануть монагха и очегнить меня, но его импегатогское величество слишком хогошо знает меня, своего стагого слугу, пголивавшего за него свою кговь…
Он говорил долго и даже старался употреблять понятные, как ему казалось, для всякого выражения, но само построение фраз и его выговор, этот типичный картавящий выговор человека, привыкшего с детства говорить по-французски, требовали совершенно другой аудитории.
Крестьяне неловко переминались с ноги на ногу, угрюмо молчали и только мрачно почесывали время от времени головы и бороды.
Духовской говорил с переселенцами добрых полчаса не останавливаясь, и в конце концов так растрогался собственными словами, что две крупные слезы выкатились из его серых глаз и поползли по старческим румяным щекам на седые усы.
- Бог вам судья! - кончил он свою речь. - Поймите всю недостойность своего поведения и не делайте так в дгугой газ! - И, махнув рукой, он повернулся спиной к новоселам и стал спускаться по откосу к сходням. Ноги его дрожали и скользили по мокрой глине, и если бы Страдецкий с одной стороны, а Сильницкий с другой не подхватили его под руки, он непременно упал бы.
Мрачная толпа продолжала молча стоять на берегу и смотреть ему вслед.
Мне было страшно интересно послушать, что будут говорить между собой новоселы по уходе начальства. Пользуясь наступившей темнотой, я отстал от свиты и стал слушать.
Молчание длилось долго. Наконец раздался тихий и, казалось, смущенный голос:
- А жаль старика все-таки!
- Жаль, как не жаль, - ответил другой,-- здорово, должно, попало ему за нас из Питера!
- Наклал ему царь-батюшка по первое число, до слез прошиб старого пса!
- Как не прошибешь, служба! А все жаль старика, - отвечал первый.
- Мало чего жаль! Сам виноват! - возразил староста. - Зачем нашей просьбы не уважил, - слышь, что он говорил? На то он здесь и проставлен, чтобы нашего брата, переселенца, уважать! Вперед наука, сполняй, когда добром просят.
Я спустился на пароход.
В ярко освещенной столовой накрывали на стол.
Духовской сидел на диване и пил сельтерскую воду. Около него стоял Сильницкий.
- А вы изволили обратить внимание, ваше высокопревосходительство, какое потрясающее впечатление произвела ваша речь на крестьян? - говорил он голосом, очень напоминавшим мне голос старосты. - Они остались стоять как окаменелые, как зачарованные!..
Аварии по приказу
На зимовку я пошел опять на Иман и поставил "Атамана" в старый знакомый затон, на берегу которого еще виднелись следы наших прошлогодних землянок.
За эту зиму произошла перемена в управлении краем. Духовской был переведен на должность туркестанского генерал-губернатора, а его место занял его заместитель - генерал-лейтенант Николай Иванович Гродеков.
Гродеков был тоже "скобелевец", тоже георгиевский кавалер и тоже самодур, но в другом роде и из другого теста. Духовской был типичный гвардейский "пижон", достигший высокого чина и положения не столько благодаря личным достоинствам, сколько благодаря петербургским связям супруги, урожденной княжны Голицыной. Гродеков был из "бурбонов", создавших себе карьеру упорным трудом и службой. В то время как Духовской "проскочил" Академию Генерального штаба, Гродеков прошел ее курс основательно и даже написал ряд трудов по тактике. У Скобелева он прославился как неутомимый исследователь среднеазиатских степей, как пунктуальный исполнитель самых трудных и рискованных поручений и как жестокий усмиритель непокорных туркмен, узбеков и других "инородцев".
Это был старый холостяк, службист с претензией на военную ученость, вел скромный образ жизни, ничего не пил и не курил. Он никогда не горячился и не нервничал. Носил мягкие сапоги на низких каблуках, говорил никогда не возвышая голоса и имел привычку потирать руки. Он был небольшого роста, плотный, совершенно лысый, с острыми темными глазами под почти черными густыми бровями, носил золотые очки и подстриженные на восточный манер полуседые усы и бородку.
Духовской пугал окружающих, "тихий" Гродеков был страшен. Он мог спокойно, не повышая голоса, сказать: "расстрелять", и ничто не заставило бы его отменить раз отданное распоряжение.
И при всем этом он окружил себя ничтожествами в мундирах; опытному чиновнику-службисту ничего не стоило втереть ему очки. Про него сложилось не меньше анекдотов, чем про Духовского, и все они происходили на почве его недоверия к людям, упрямства и самовластия.
Вот случай, происшедший сейчас же после его первого приказа по Приамурскому военному округу. Гродеков категорически воспрещал пользоваться солдатами не только для личных услуг офицеров, но даже для хозяйственных работ в военных частях. Для этой цели предлагалось нанимать китайцев. "Солдат, - говорилось в приказе, - есть защитник престола и отечества, и он должен нести исключительно обязанности, сопряженные с этим высоким званием, и постоянно упражняться в военном деле".
В веселый апрельский полдень генерал вышел прогуляться. Амурский лед только что прошел, воздух был чист и ясен. Легкий ветерок навевал бодрое весеннее настроение.
Идет генерал по широкой Муравьево-Амурской улице - один, без свиты и даже без дежурного адъютанта - и видит: шестеро солдат, притоптывая в такт ногами, несут свежевыкрашенную зеленую лодку.
- Смирно! Голову на-пра-во! - скомандовал старший.
Качавшиеся в такт шагам свободные руки солдат вытянулись, шеи вывернулись, насколько позволяла лежавшая на плачах лодка, и глаза обратились к начальству.
- Здорово, братцы!
- Здравия желаем, ваше превосходительство!
- Чью вы лодочку несете?
- Так что поручика Афанасьева, ваше превосходительство!
- А куда же вы ее несете?
- На Амур спущать, ваше превосходительство!
- Поставьте лодочку вот здесь, к сторонке, около тротуара, чтобы она извозчикам не мешала, идите к поручику Афанасьеву и скажите ему, что командующий войсками приказал дать вам по рублю на чай.
- Покорнейше благодарим, ваше превосходительство! - рявкнули в ответ солдаты, поставили лодку у тротуара и весело зашагали назад в казармы. А генерал, улыбаясь в подстриженные усы, продолжал прогулку.
А через час после этой встречи к командиру одного из квартировавших в Хабаровске стрелковых полков поступил рапорт от заведующего полковой охотничьей командой:
"Настоящим доношу, что ввиду освобождения реки Амура ото льда я приказал пяти нижним чинам вверенной мне охотничьей команды (при ефрейторе Елпишкине) отнести казенную лодку команды к обычному месту причала и спустить ее на воду. На углу Муравьево-Амурской и Барабашевской улиц люди команды встретились с командующим войсками, который изволил им приказать поставить лодку на мостовую и получить от меня по одному рублю на чай. Прошу срочного указания вашего высокоблагородия, из каких сумм надлежит означенные деньги выплатить и на какой кредит отвести. Лодка осталась на улице, к ней приставлен часовой. Заведующий охотничьей командой стрелкового полка поручик Афанасьев".
Полковник, конечно, не дал хода этому рапорту и заплатил шесть рублей из своего кармана, а осчастливленные солдаты с шутками донесли лодку до берега и спустили на воду.
В тот же вечер об этой истории говорил весь город.
Я пришел в Хабаровск с зимовки на другой день после этого происшествия и сейчас же явился в штаб с докладом. Начальником штаба был уже не Надаров, назначенный забайкальским губернатором, а генерал-майор Чичагов. Приняв мой рапорт, он велел мне немедленно явиться к командующему войсками.
Это было мое первое знакомство с Гродековым. При Духовском он держался в стороне и никогда не бывал на "Атамане".
- Ну-с, капитан, а что, у вас ремонт совершенно закончен? - спросил вкрадчивым голосом мой новый повелитель.
- Так точно, ваше превосходительство, кроме окраски и разделки потолка в кают-компании. Сейчас эту работу кончают нанятые мною китайские маляры. Обещали сегодня к вечеру закончить.
- Так-с. - Гродеков бесшумно зашагал по ковру кабинета, потирая руки, затем круто повернулся ко мне и, глядя в упор сквозь золотые очки, спросил:
- А что, у вас тараканы есть, капитан?
Тараканы, хотя и не в большом количестве, летом были на "Атамане". Но теперь, после долгой зимовки на сорокаградусном морозе и окраски всех помещений масляной краской, их не могло быть, и я смело ответил:
- Никак нет, ваше превосходительство!
Глаза Гродекова расширились, густые брови приподнялись.
- Уверены ли вы, капитан? Мне случалось ездить на лучших английских и французских судах, и там были тараканы.
- На "Атамане" нет тараканов, ваше превосходительство.
- Нет? Можете идти, капитан. - И Гродеков повернулся ко мне спиной, не протягивая руки.
В тот же день, под вечер, сойдя с парохода и направляясь в клуб обедать, я на дорожке, спускающейся с крутого берега городского сада к реке, встретил Страдецкого.
- Ну что, представлялись "птице"? - спросил он меня. - Каково впечатление?
- Какой птице?
- Да идолу нашему новому, чистая вещая птица гамаюн или, если хотите, сыч. Мы его сразу "птицей" окрестили.
Я рассказал о встрече с генералом.
- Тараканами заинтересовался? - переспросил Страдецкий, - Он, говорят, смертельно боится тараканов и сам об этом рассказывает, уверяя, что Петр Великий тоже боялся тараканов.
В этот момент мы увидели спускающегося вниз по тропинке Гродекова. Мы откозыряли ему и недоуменно переглянулись.
- Куда он идет? - заинтересовался я и увидел: генерал спустился на набережную и поворачивает к "Атаману".
Я догнал его.
- Изволите следовать на пароход, ваше превосходительство?
- Идите вперед, - последовал ответ.
- Прикажете вызвать команду наверх?
- Идите вперед.
Я прошел вперед и встретил "птицу" у сходней.
- Где у вас помещается команда?
Я повел генерала в кубрик.
- Встать! Смирно! - скомандовал первый увидевший нас казак.
Гродеков поздоровался с людьми и начал внимательно осматривать только что выкрашенные под дуб стенки. Потом осмотрел все койки и приказал поставить на ребро матрацы. Матрацы были обтянуты чистеньким новым тиком, и под ними - ни соринки. После осмотра коек из-под них выдвинули вещевые ящики. Но и в ящиках не оказалось ничего подозрительного.
- Где у вас хлеб хранится? - спросил Гродеков.
Ему показали примыкавший к кубрику свежевыкрашенный чуланчик, в котором на полке лежали два каравая хлеба.
- А где же у вас тараканы? - обратился генерал к казакам.
Наступила томительная пауза.
Вдруг из группы столпившихся казаков раздался чей-то тенор:
- Так что их не было, ваше превосходительство.
- Кто сказал "не было"? - строго спросил Гродеков. - Выйди вперед.
Казаки выпихнули из кучки кочегара Синицына.
- Как твоя фамилия?
- Однако, Синицын, ваше превосходительство.
- Однако, Синицын,-- передразнила "птица", - больно бойкий, надо тебя назад в сотню послать.
Синицын молчал.
Гродеков направился к трапу, ведущему на палубу.
- Покажите мне пассажирские помещения, капитан.
Осмотрели столовую, перетрясли весь буфет, потом спустились в каюты. Открывали гардеробы, выдвигали ящики комодов, заглядывали в умывальники - тараканов не было.
Опять поднялись в столовую.
- А отчего у вас такие грязные чехлы на диванах? - задал мне вопрос Гродеков.
- Это не чехлы, ваше превосходительство.
Гродеков не дал мне договорить. Он схватился за край одного из старых, выведенных в расход за негодностью чехлов, которыми были прикрыты диваны для защиты от капель краски при отделке потолка, и заговорил шипящим, сдавленным от душившего его бешенства, но тихим голосом:
- Это не чехол, по-вашему, капитан, это не чехол? Что же это за вещица такая?
- Это было чехлом, ваше превосходительство, в прошлом году, но затем по акту было списано с инвентаря и удостоено в тряпье. Вы видите, на этих тряпках следы ног и капли масляной краски: я закрыл ими диваны, чтобы предохранить обивку во время окраски потолка.
Глаза Гродекова насмешливо и зло смотрели на меня.
- Благодарю вас за объяснение, капитан, оно меня не удовлетворило. До свиданья. - И, не подавая руки, он вышел из кают-компании и направился к выходу с парохода. Я молча проводил его до сходней.
На другой день мне принесли свежеотпечатанный и еще пахнущий типографской краской приказ по округу.
"Вчера… апреля 1898 года, командующий войсками Приамурского военного округа изволил во время прогулки неожиданно посетить пароход Амурско-Уссурийской казачьей флотилии "Атаман". Он застал пароход во вполне исправном состоянии. Пароход хорошо отремонтирован. Люди имели бодрый и здоровый вид, претензий не заявлено. Однако его превосходительство изволил обратить внимание на недопустимо грязное состояние чехлов на мебели в кают-компании, за что командиру парохода штурману дальнего плавания Лухманову объявляется выговор.
Начальник штаба генерал-майор Чичагов.
Начальник казачьего отдела полковник Милешин.
Адъютант капитан Чернышев".
Этот приказ наглядно характеризует, как Гродеков относился к людям. Мне было от него ни холодно ни жарко. Моя репутация была в глазах всех понимающих людей установлена незыблемо. Но, конечно, было обидно, и я решил уйти с "Атамана". Однако срок моего договора кончался только в феврале. Приходилось прослужить с "птицей" целую навигацию.
А впоследствии вышло так, что я прослужил на "Атамане" еще не одну, а целых три навигации. В 1899 году мне не удалось оставить "Атаман" потому, что Валуев, который обещал принять меня на службу в водный округ путей сообщения, уехал на зиму в Петербург. Срок подачи рапорта истек, и договор остался в силе до февраля 1900 года. В 1900 году в Китае началось боксерское восстание, и мой договор не мог быть расторгнут. Так и прокомандовал я "Атаманом" до середины февраля 1901 года, когда перешел командиром инспекторского парохода путей сообщения "Амур".
Навигация 1898 года в сущности была повторением прошлогодней, с той только разницей, что проезд Гродекова нагонял еще более бессмысленный страх, чем тот, который оставлял за собой Духовской. Я ходил с новым генерал-губернатором до самого Нерчинска и обратно.
Скучное, тоскливое и беспокойное это было плавание. Вся свита сменилась, и не к лучшему. Умного и тихого Щербину сменил подлиза Сильницкий, Данаурова - скромный, запуганный и бессловесный штабс-капитан Фомин, Страдецкого - прохвост и наушник, подглядывавший и подслушивавший у дверей кают, стрелковый поручик Кузьмин. Только новый начальник походного штаба подполковник Самайлов, впоследствии наш военный агент в Японии, оказался порядочным человеком. Первым и главным лицом свиты был неизменный полковник Милешин, очень сдружившийся с Кузьминым и старавшийся терроризировать всех окружающих. Однажды из-за его глупого служебного рвения мы чуть не наделали пожара на пароходе.
На какой-то остановке, где по маршруту предполагалась ночевка, я распорядился очистить топки котла от золы.
Гродеков, обходивший станицу, остался недоволен местными казаками: он, кажется, встретил много пьяных по случаю какого-то праздника. Разнеся обычным, зловеще-шипящим тоном станичного атамана и пообещав отдать его под суд, он не пожелал оставаться в этой станице ночевать.
Мы только что кончили грузить дрова, когда Гродеков вернулся со свитой с берега и быстро спустился в свои апартаменты.
Ко мне подлетел Милешин:
- Капитан, дрова кончили грузить?
- Кончили, полковник.
Он бросился вниз и, выскочив через минуту снова наверх, подлетел ко мне:
- Командующий войсками приказал немедленно сниматься и идти дальше.
- Невозможно, полковник.
- То есть как это невозможно, если командующий войсками приказал?
- Пару нет, и весь пол кочегарки завален раскаленным мусором и золой. Их сейчас заливают водой, потом выбросят за борт и начнут поднимать пар. Часа через полтора смогу сняться.
Милешин полетел вниз и опять выскочил на палубу.
- Командующий войсками приказал немедленно сниматься.
- Я сделаю все возможное, полковник.
Я вызвал из машины Маслова и рассказал ему в чем дело.
- У меня две атмосферы пару в котле, не выгребем против течения, Дмитрий Афанасьевич. Ну, мусор как-нибудь сгребем в сторону, да ведь пол железный перед топками, горячий, на нем стоять нельзя.
- Ну вот что, Иван Степанович, разгребите в сторону золу. Она хорошо у вас залита водой?
- Надо думать, что хорошо, но, конечно, за отдельные угольки ручаться нельзя.
- Полейте еще. На пол перед топками положите доски и поднимайте пар до трех атмосфер. Как-нибудь дошлепаем вон до того острова, станем за ним на якорь, лишь бы от нас не было видно огней станицы, там выбросим мусор, поднимем пар и пойдем дальше.
- Есть, постараюсь, Дмитрий Афанасьевич.
Я поднялся на мостик. Минут через пять передо мной опять выросла фигура Милешина.
- Отчего вы не снимаетесь, капитан?
- Оттого что нельзя, полковник. Видите, я жду на мостике: как только из машины дадут знать, что готово, немедленно снимусь. Все меры к ускорению приняты.
- Командующий войсками гневается, - не унимался полковник.