Минут через десять я отвалил от трапа и отправился с благодарственным визитом к приславшему катер адмиралу.
Через десять минут, когда, подходя к трапу броненосца "Иоанн Златоуст", я оглянулся на "Марию Николаевну", то увидел ее уже с безукоризненно закрепленными парусами, выправленными по ниточке реями и откинутыми выстрелами, под которыми стояли спущенные на воду дежурные катера и "шестерка".
Теперь нам предстояло не ударить лицом в грязь перед правительственной экзаменационной комиссией и показать ей, что Одесское училище торгового мореплавания вместе с приписанным к нему учебным кораблем дают всесторонне подготовленные выпуски.
До начала работ комиссии оставалось десять дней, и надо было их возможно рациональней использовать.
Выпускники у нас были только Одесского училища, так как по общему учебному плану министерства выпускники других училищ совершали последнее практическое плавание на пароходах Добровольного флота. Выпускной экзамен по теории был сдан еще весной, и задача учебного корабля была подкрепить эту теорию практикой. Одно дело, когда вам дают, например, три-четыре готовых высоты светила и моменты их взятия и нам надо найти среднюю высоту и средний момент, а дело - взять эти высоты секстаном на качающемся корабле и одновременно заметить моменты по хронометру. Рассказать у классной доски с мелом в руках, как надо завести на шлюпке становой якорь при заданных условиях ветра и течения, тоже значительно проще, чем практически проделать эту операцию. И так в морском деле во всем; поэтому-то свидетельство об окончании полного курса мореходного училища и не дает прав судовождения, право это дает только диплом, получаемый в обмен на свидетельство после прохождения будущим судоводителем утвержденного законом практического стажа.
Съемка в Одессу назначена была на восемь часов утра 17 сентября.
Легкий бриз дул с берега в море.
В семь часов мы завели на бочку тонкий стальной трос "дуплином", то есть пропустили его в клюз с одной стороны носа корабля, продернули через рым бочки, взяли к себе обратно через клюз с другой стороны и закрепили на палубных кнехтах, а якорную цепь, на которой мы стояли эти дни, отклепали от бочки и вновь приклепали к якорю. Другой такой же дуплин мы завели на ту же бочку с кормы и оставили его висеть слабо вдоль борта. Без четверти восемь эта работа была закончена, все шлюпки подняты на места и закреплены по-походному и все паруса поставлены.
Люди стояли по местам наготове. Ровно в восемь, с последним ударом склянок, я скомандовал:
- Отдать носовой дуплин!
Конец был отдан, выдернут из рыма бочки и убран. Корабль под давлением "обстененных" парусов тронулся назад, но кормовой дуплин, натянувшись, задержав движение корабля, заставил его разворачиваться кормой к ветру. Как только паруса надулись с обратной стороны и корабль, пока еще привязанный за корму, стал, продолжая разворачиваться, приближаться к линии курса, я скомандовал:
- Отдать кормовой дуплин!
И клипер, освобожденный от привязи, бросился вперед. Это был очень красивый маневр. Мы опять начали резать одну за другой кормы военных кораблей, и когда проходили под кормой адмиральского "Иоанна Златоуста", на нем загремел оркестр, игравший нам туш, и раздались дружные аплодисменты и крики "браво" всего экипажа. Экипажи других кораблей подхватили.
В тот же день около полудня милях в двадцати от Севастополя "Мария Николаевна" шла, подгоняемая легким попутным ветром, на запад, чтобы потом сразу взять курс на Одессу, оставив опасный Тарханкутский мыс в пятнадцати милях к востоку.
Погода была прекрасная, ничто не напоминало осени: плюс 22° в тени, покойное, безоблачное небо, голубое, искрящееся миллионами золотых солнечных бликов, мирно гонящее маленькие волны море.
Длинный ют клипера был полон народа: выпускники с секстанами в руках брали полуденную высоту солнца: около них вертелись, тоже с секстанами, младшие преподаватели Костюков и Гаврилица; Гавришов о чем-то горячо спорил со старшим преподавателем Длусским; у передних поручней шагал от борта к борту исполнявший обязанности вахтенного начальника выпускник Шевелев; он вглядывался то в горизонт, то в главный компас, то задирал голову и осматривал, хорошо ли стоят паруса, а в нескольких шагах от него стоял и наблюдал за ним вахтенный начальник Ставинский. Группа человек в шесть младших практикантов подкрашивала один из шканечных катеров, которые помещались у нас на шлюпбалках сейчас же впереди бизань-вант и считались дежурными. Я сидел вместе с Азбеловым на решетчатой скамеечке около рулевого аппарата и расспрашивал его о новом, только что выстроенном здании Петербургского училища дальнего плавания. Разговор о Петербурге вызвал приятные воспоминания.
И вдруг в эту мирную, красивую и трудовую обстановку ворвался чей-то отчаянный крик:
- Человек за бортом!
И в ту же минуту громкий, несколько дрожащий молодой басок Шевелева:
- Рулевые, право на борт! На фока-брасы, на правую! Фоковые реи прямо! Грот на гитовы! Левый дежурный катер на воду! Выпускники, на катер!
Полетели в воду сорванные с гнезд спасательные круги, залились боцманские дудки. Люди бросились выполнять команду, подвахтенные выскочили на палубу, начался аврал.
Шепелев с пылающим лицом подскочил ко мне:
- Разрешите по случаю аврала передать вам командование и подняться на марс следить за погибающим! - отрапортовал он, приложив руку к бескозырке, и, не дожидаясь ответа, бросился к бизань-вантам.
На открытой загорелой шее Шевелева болтался на ремешке бинокль.
Не прошло минуты, как заулюлюкали патентованные блоки шлюпочных талей, и левый подветренный катер пошел на воду.
Выпускники, успевшие передать секстаны преподавателям, посыпались по талям в катер.
С площадки крюйс-марса гремел голос Шевелева:
- Слева за кормой плавает, ухватился за круг! На катере, следите за моей рукой!
Еще минута - и катер с десятью гребцами-выпускниками и четвертым помощником Чабаном на руле отвалил от борта.
"Мария Николаевна" лежала в дрейфе.
Азбелов, Гавришов, три преподавателя, Васильев, третий помощник Андржеевский и я следили в бинокли за нырявшим в волнах, совсем не ощутительных для корабля, но очень чувствительных для пловца, маленьким черным предметом - головой первокурсника Михалева, сорвавшегося за борт при подкраске наружного борта шлюпки.
Голова Михалева то скрывалась под водой, то снова показывалась на поверхности.
Катер держал несколько правее утопающего.
- Левей, левей! Лево полрумба! - кричал с марса Шевелев, приставив ладони рупором ко рту.
Наконец с катера увидели Михалева и направились прямо к нему.
Чабан стоял на кормовом сиденье и правил рулем левой рукой, приложив правую ладонь козырьком ко лбу. Гребцы так наваливались на тяжелые буковые весла, что видно было, как они гнулись при каждом гребке.
Все это длилось секунды, но нам эти секунды казались долгими минутами.
Вахтенный помощник Ставинский пристроился с записной книжкой у застекленного столика для походной карты и, глядя то в бинокль, то на свои ручные часы, записывал моменты.
Катер подлетел к утопающему. Весла взмахнули в последний раз и, описав дугу в воздухе, легли вдоль шлюпки.
Несколько человек нагнулись над бортом катера и втащили на него Михалева.
Весла снова описали дугу и высунулись с бортов. Вот они опустились в воду, и катер точно прыгнул вперед после первого же гребка. Но куда он пошел в сторону от судна? Это Чабан пошел подбирать с воды плававшие красно-белые спасательные круги. Молодец Чабан, лихой моряк и хозяйственник. Хорошо плавать с такими помощниками.
Шевелев кричал с марса:
- Пра-а-вей, пра-а-вей! Вон там-ам еще один пла-ва-ет!
Наконец катер подобрал последний круг и повернул к борту.
Шевелев спустился на ют и приготовился распоряжаться подъемом катера.
Катер подлетел к борту.
- Шабаш! Тали заложить! Гребцы, кроме двух, наверх! - скомандовал Чабан.
Звякнули оковкой блоки талей. Гребцы с "утопленником" впереди выкарабкались по веревочному штормтрапу на палубу. Тали, подхваченные четырьмя десятками дюжих рук, натянулись, и катер быстро пополз из воды вверх.
- На руле, лево на борт! Фоковые реи в галфинд правого галса! Курс норд-вест!
Стена передних парусов повернулась влево, надулась и "Мария Николаевна" снялась с дрейфа и начала набирать ход.
Ко мне подошел с записной книжкой Ставинский.
- Человек упал за борт в 11 часов 47 минут, легли в дрейф и спустили на воду левый дежурный катер в 11.49, катер отвалил в 11.49.45, утопавший поднят из воды в 11.52.30, катер вернулся к борту в 11.58, поднят из воды и одновременно снялись с дрейфа в 12.02.20, легли на курс в 12.04.45, из семи сброшенных кругов подняты из воды шесть. Разрешите так и занести в вахтенный журнал?
- Прошу, Петр Германович, и, кроме записи в журнале, необходимо составить отдельный акт.
Азбелов попросил собрать на шканцах весь экипаж и обратился к нам с речью. Речь была горяча и прочувствована. Азбелов был военный моряк старой школы и сам в юности плавал на парусниках. Он был искренне тронут распорядительностью молодого Шевелева, быстротой маневра и всей постановкой учебного дела на нашем судне. Судно шло вполветра со скоростью шести с лишним узлов, стояли все паруса, и при этих обстоятельствах от крика "человек за бортом" до спасения этого человека из воды прошло всего пять с половиной минут, а весь маневр, считая вылавливание из воды спасательных кругов и снятие корабля с дрейфа, занял семнадцать минут сорок пять секунд.
Азбелов объявил всем благодарность от лица службы, сказал, что будет считать приятным для себя делом доложить министру об образцовой постановке службы и учебного дела на "Марии Николаевне", поздравил отдельно с блестяще выдержанным выпускным испытанием совершенно сконфузившегося Шевелева и долго жал ему перед фронтом руку.
Мы подходили к Одессе поздно вечером 18 сентября. Дул очень свежий норд-ост, поджимавший нас к мысу Большого Фонтана. В десять часов вечера "Мария Николаевна", лежа в крутой бейдевинд правого галса, неся нижние паруса, марсели и грот-брамсель, подходила к траверзу Одесского маяка. Слегка накренившись на левый борт, судно имело девять узлов хода и очень небольшой дрейф. Пройдя маяк, мы имели полную возможность приспуститься и этим же галсом выйти на Одесский рейд, но до траверза маяка нельзя было уклониться влево ни на полрумба - мы только-только проходили тянущуюся от Большого Фонтана гряду подводных камней. И в эту минуту увидели справа по носу шедший прямо на нас весь залитый электрическими огнями большой пассажирский пароход.
На пароходе, очевидно, не видели нашего скромного зеленого бортового огня и не меняли курса. Стоявший у главного компаса Андржеевский мрачно доложил:
- Пеленг не меняется!
Столкновение было неизбежно. Мы не могли, как я уже сказал, податься влево из-за грозивших нам подводных камней, а вправо нас не пускал ветер. Еще три-четыре минуты, и пароход, идущий со скоростью не меньше пятнадцати-шестнадцати узлов, инерцией своего весящего десять тысяч тонн тела ударит нас в правую скулу. С грохотом полетят вниз наши огромные мачты и реи, перебьют обломками половину людей, превратят в груду щепок наши прекрасные шлюпки, а красавец клипер, нагруженный для балласта песком и не имеющий ни одной водонепроницаемой переборки, кроме таранной, ключом пойдет ко дну, унося с собой безнадежно борющихся за жизнь людей…
Не знаю, что делалось на палубе, но на юте весь командный состав, вышедший наверх перед походом к Одессе, стоял, как окаменелый, у правого борта и не спускал глаз с несущейся на нас, блистающей сотнями электрических ламп громады.
Но у меня еще был в запасе шанс на спасение. Я подошел к правому борту, вынул из специально устроенного у поручней пенала зеленый фальшфейер и зажег его, выставив за борт. Вся правая сторона корабля озарилась ослепительно ярким зеленым бенгальским огнем. Ветер, отдувая пламя на мою вытянутую правую руку, нестерпимо жег ее, но я, сжимая от боли зубы, не выпускал фальшфейера из руки.
Встречный пароход круто шарахнулся влево и проскочил не больше как в десятке метров от нашего правого борта.
Я бросил остаток горевшего фальшфейера за борт и попросил стоявшего тут же на юте врача Ермолина сделать наскоро перевязку.
С развитием пароходства и резким уменьшением числа парусных кораблей все внимание пароходных вахтенных начальников и впередсмотрящих бывает обращено ночью на белые огни, носимые по закону всеми пароходами на мачтах, - огни эти гораздо дальше видны, чем бортовые зеленый и красный. Увидя ночью в море приближающийся или двигающийся на пересечку белый огонь пароходные вахтенные начальники начинают искать в бинокли дополнительный зеленый или красный, цветных же огней парусных кораблей, не сопровождаемых белым мачтовым, они сплошь да рядом не замечают, пока на них не наскочат. Поэтому, зная эту пароходную болезнь, я устроил на "Марии Николаевне", а впоследствии и на "Товарище" у бортовых поручней юта герметически закрывающиеся ящики-пеналы и хранил в них на правом борту зеленые, а на левом красные фальшфейеры - картонные трубки, набитые бенгальским огнем, с короткой ручкой и автоматическим зажигателем. Четыре раза в жизни при помощи этой простой предосторожности мне удалось спасти парусные корабли, которыми я командовал.
Российский Добровольный флот
В годы первой мировой войны я был морским агентом Добровольного флота в Южной Японии и жил с семьей в Нагасаки. Там меня и застал исторический 1917 год.
Вести с Родины доходили урывками. Русские матросы тайком привозили разрозненные номера "Правды". Мои мысли и желания были прикованы к революционной борьбе в России.
Воспользовавшись первой представившейся мне возможностью, я выехал во Владивосток.
Вспоминая сейчас то время, я испытываю ни с чем не сравнимое чувство радости и благодарю судьбу за то, что она дала мне возможность внести мою скромную лепту в общее святое дело моего народа.
Мне довелось принять участие в борьбе за спасание судов дальневосточного Добровольного флота.
Интересная история этого своеобразного морского учреждения мало известна читателям, и ее стоит рассказать.
Сан-Стефанский мирный договор сильно обострил отношения царской России с Англией. Надо было готовиться ко второй войне, к войне по преимуществу морской.
Самыми уязвимыми местами Англии были ее связь с разбросанными по всему свету колониями и ее морская торговля, без которых она скатилась бы к положению третьестепенной державы. Оружием для нанесения наиболее чувствительных ударов морской торговле врага считались в то время легкие быстроходные крейсера. У всех еще были в памяти действия неуловимого крейсера "Алабама", потопившего во время гражданской войны в США 56 торговых кораблей и парализовавшего морскую торговлю "северян". В кружке лиц, близко стоявших к царскому двору, возникла мысль объявить всероссийскую подписку на пожертвования для приобретения за границей нескольких больших пароходов, которые легко можно было бы переделать в крейсера. Возник комитет Добровольного флота.
На собранные деньги комитет приобрел в Германии три быстроходных океанских парохода, названные: "Москва", "Петербург" и "Россия". Скоро к ним присоединился четвертый - "Нижний Новгород".
Так возник Добровольный флот. Задачей его было в мирное время поддерживать регулярное почтово-пассажирское сообщение между Одессой и Владивостоком и перевозить на Дальний Восток срочные, главным образом военные, грузы. На обратных рейсах с Дальнего Востока корабли заходили в китайские порты и грузились чаем для России.
В военное время суда должны были превратиться в крейсера и вредить неприятельской морской торговле. Добровольный флот подчинялся военно-морскому министерству. Его комсостав состоял из числящихся в отпуску и "по флоту" морских офицеров, а команда - из опытных матросов различных специальностей.
Высокие фрахты, денежная помощь правительства и отсутствие конкурентов дали Добровольному флоту возможность быстро расти и развиваться. К началу двадцатого века он уже имел шесть прекрасных быстроходных крейсеров, восемь транспортов и два парохода специального назначения.
Крейсера обладали скоростью до двадцати, а транспорты - до тринадцати узлов, что было очень неплохо по тому времени.
Казалось, разразись война, и крейсера, взяв в свои трюмы полные запасы угля, поставив заранее приготовленное и спрятанное в отдельных трюмных отсеках артиллерийское и минное вооружение, бросятся на океанские торговые пути и терроризируют вражескую торговлю. Транспорты же, нагруженные углем, боеприпасами и провизией, заблаговременно выйдут на условленные места встреч и будут питать крейсера.
Но грянула русско-японская война, и бесталанные царские адмиралы обанкротились. Военная деятельность и помощь Добровольного флота оказалась более чем скромной.
Копилась война, и с нею кончилось существование того Добровольного флота, для создания которого жертвовались не только крупные суммы купцов, но и трудовые рубли населения. Идея коммерческих крейсеров, так блестяще оправдавшая себя через десять лет, в мировую империалистическую войну была признана неудачной и устаревшей. Из ведения морского министерства флот перешел в ведение министерства торговли и промышленности. Комитет был переименован в правление с сильной прослойкой чиновников.
Оставшиеся после русско-японской войны четыре парохода крейсерского типа правление Добровольного флота поставило на линию Либава - Нью-Йорк через Роттердам. Но за два года работы, имея всегда почти полный комплект пассажиров и полный груз, они дохода не давали. Своих агентов в Нью-Йорке и Роттердаме не имелось, а иностранные рвачи-комиссионеры получали такую львиную долю с заработка Добровольного флота, что остатков не хватало даже на содержание судов. Выручали только новые линии: экспрессные - между Владивостоком, японскими портами и Шанхаем - и товаро-пассажирские, обслуживавшие Камчатку, Сахалин и побережье Приморской области. Все эти линии субсидировались правительством.
Флотские офицеры были постепенно заменены моряками торгового флота, а в содержании старых и постройке новых судов начала преследоваться строгая экономия.
Ко времени мировой войны число пароходов Доброфлота перевалило уже за сорок. Правда, большинство новых судов были обыкновенными грузовиками с железными палубами и без всяких претензий на шик, но все-таки Доброфлот являлся солидным морским предприятием. Кроме пароходов, во многих русских и иностранных портах он имел ценное недвижимое имущество, не говоря уже о плавучих кранах, катерах и инвентаре. Во время войны лучшие "добровольцы", ранее ходившие на линии Одесса - Владивосток, были сданы в бессрочный чартер (аренду) англичанам и работали между портами Северной Англии, Мурманском и Архангельском. Несколько пароходов после закрытия турецких проливов застряло в Черном море. Остальная часть флота в числе двадцати трех единиц сконцентрировалась на Дальнем Востоке.
В самом начале войны экспресс шанхайской линии "Рязань" был захвачен германским крейсером "Эмден". Второй экспресс "Орел" был взят в военный флот и превращен в военно-учебное судно.
Третий экспресс "Полтава" наскочил на камни у Седельных островов и погиб.