Состоялась долго подготовляемая поездка в Марбург. Это началось еще в конце прошлого года, когда, заезжая туда на два или три дня, я договорился с Леге о проведении дней Литинститута под названием "Учителя и ученики". В известной мере я строил это с уверенностью в участии Коли Романова, нашего замечательного певца. Но тот, когда мы стали договариваться об этом летом, сказал, что без Игоря Черницкого он не поедет. Я не люблю шантажа и поэтому больше с Колей не говорил. Для меня это еще один урок, что делать что-либо и для кого-либо не следует - обязательно получишь по затылку. Без моей руки и направления ни один ни другой ни в институт, ни на ВЛК не попали бы. В общем, ребята меня смертельно обидели. Не смог поехать и Федя Черепанов, не организовав себе зарубежного паспорта. Но, с одной стороны, ему это трудно, как жителю Казахстана, а с другой, как и любой хорошо пишущий поэт, он человек неорганизованный. Вмешалась в мой отбор преподавателей и Барбара, она, видите ли, смотрела в "Лексиконе" у В. Казака и наводила справки: попала ли в нашу группу Татьяна Бек? Вместо Феди Черепанова и Коли Романова поедут по инициативе Барбары Сережа Мартынов и Сережа Толкачев. Ну, что же, я ей прямо так и скажу, что не очень ловко мне их посылать. Жду существенной помощи в организации концерта от Леши Тиматкова. С нами едет и Анатолий Приставкин.
С Приставкиным встретились в аэропорту. Сразу посетовал на жизнь. Ему исполнилось 65 лет, и его сняли с денежного довольствия, как председателя комиссии по помилованию. Об этом он мне жаловался еще летом. Но сказал, что остается на своем посту и без денег. Я понимаю это, остались командировки, осталась машина и огромное положение. Теперь он говорит мне, что страной правят три человека: Татьяна Дьяченко, Юмашев и Березовский. Рассказал интересный "типовой" анекдот. Хоронят кого-то. Гусинский кладет на гроб, для памятника, что ли 100 долларов, потом Потанин кладет 150, потом приходит Березовский, выписывает чек на 250 долларов, кладет его и забирает уже лежащие деньги - сдача. Соль здесь и в "чистых" деньгах, и в непроходимости нынче никаких денег через банки. Я пытаюсь рассказать Приставкину историю о приезде ко мне в институт О-га, от которого так много в стране зависит, и о его поиске исполнителя на самом верху, который смог бы президентским указом поменять хозяина одного из ведомств… Анатолий Игнатьевич не дослушивает. Я начинаю думать: занят только собой. В известной мере я оказываюсь неправым. Анатолий позже очень много рассказывает мне о тюрьмах, о приговоренных пожизненно, о наших друзьях-товарищах - о Битове, не вылезающем из-за границы, о Войновиче, талантливо сосущем и Россию, и Германию, о равнодушии Искандера, о Владимове и его покойной жене Наталье. По мере того как Запад становится менее щедрым и на всех не хватает, между коренными демократами начинается грызня. У кого кость послаще и помясистее. Рассказывает, между прочим, о статье в "МК", в которой приводятся списки людей, приватизировавших госдачи. Статью надо посмотреть и сделать из нее выписки. По словам Анатолия Игнатьевича, среди героев статьи Хинштейна и наш Женя Сидоров. Сам Анатолий Игнатьевич, между прочим, живет в том самом доме Пен-клуба, о котором я тоже кое-что знаю: как в свое время, когда Мальгин был депутатом Моссовета, дом приобрели за какую-то ничтожную сумму.
Вот и опять я совершаю проторенный путь от Франкфурта до Марбурга. Ну, почему этот, самый таинственный город - достаточно сказать, что во время последней войны его, один из немногих городов Германии, не бомбили - и мистический город для русской литературы оказался теснейшим образом связанным и со мною. Опять совершенно не изменившийся путь, все те же аккуратно нарезанные поля, порядок на дорогах, электронные объявления о скоростях, все те же противошумные стенки, виноградные лозы, связанные рулонами пучки соломы на полях. В этом, наверное, и заключается смысл жизни, чтобы как можно меньше менять ее внешние основы. И те же вывески в Марбурге, тот же шпиль церкви св. Элизабеты, то же кафе Фетер (Vettеr), в котором будут происходить наши встречи.
Ребят селят в каком-то частном пансионе. Это так прекрасно, можно посмотреть чужой быт, невероятной чистоты комнаты, карточки и картиночки по стенам, удивительную сантехнику, стремление жить экономно и достойно. Чистейшие простыни и наперники на перинах, но остается ли здесь место для витания духа? У нас хватает лишь для постоянного безобразия. В городе происходил еще какой-то съезд, гостиниц не хватает, и нас везут на ночь в Биденкопф, тот городок, откуда наш огромный и добродушный Герхард. Он по обыкновению встречал и нас во Франкфурте. Я в этом городке уже был и помню замок на горе. Небольшие улицы и дома на склоне - как старые знакомые. Гостиница в деревенском стиле, а доставили нас сюда, потому что "в пансионе утром будет плохой завтрак". Постоянно чувствуется заботливая рука Барбары. Вся гостиница завалена детскими мягкими игрушками, вырезанными из дерева скульптурами, кукольной мебелью. Много еще и служащих, как декоративный элемент - предметы старого крестьянского быта. На розвальнях, накрытых столешницей, стоят кувшины с молоком, блюда с корнфлексом и банки с джемом для завтрака. Но - вернусь к игрушкам - если любую такую игрушку перевернуть, то виден лейбл с ценой. И подчас для такой безделицы не маленькой: игрушки здесь не только делают, но и продают. Немецкая баба-яга на метле, в красном платке и с очками на носу стоит 85 марок. Большое это искусство назначать высокую цену и так ценить себя и свой труд. Завтра переезжаем в гостиницу. Я предполагаю, что с 1 ноября в гостиницах начинается осенний, сниженный тариф.
На стене кафе Фетер - это имя семьи, содержащей кафе, - большое объявление о встрече с Приставкиным. У него вышло в Германии несколько книг. Сам Анатолий Игнатьевич жалуется, что в России его с 94-го года не переиздают. Но сегодня в кафе собрание литературного общества по случаю 25-летия. Каждый раз я восхищаюсь кафе с его косами и серпами по стенам, столами и стульями - спинки из плетеной соломки - начала века. Сегодня здесь еще огромный и сытный фуршет. Мы не выступаем. Только Леша и Сережа Мартынов поют. Сережа два старых романса, Леша свои песни. Сережа нашел свою манеру, на этот раз и обаятелен, и мил. Исполненный им романс о юнкерах звучит удивительно актуально: не про Чечню ли поет мальчик? Это хорошо и мило, но жаль, что публика не разбирает слов. Праздник идет весело, во время докладов звякают ножи и вилки, но иногда атмосферу натягивает и наступает тишина.
Публика не книгочеи и не писатели в своем большинстве. Старушки, старички, немножко русистов из местного университета, люди, которые считают себя интеллигенцией, они пришли поесть, поразвлечься и отдохнуть от телевизора, посмотреть и поболтать со своими сверстниками. Была прекрасная легкая и вкусная еда. На эстраде неизменный Леге, его любят, хотя местами он нелеп. Меня восхищает умение Леге и немецких профессоров говорить так, будто они не выдыхают и не вдыхают воздуха. Единственным недостатком вечера была его невероятная длина. Особенно после перелета и бессонной ночи. Мы решили с Приставкиным, что для долго говорящих профессоров надо снова ввести смертную казнь и казнить их пачками.
31 октября, суббота.
Утром в историческом зале ратуши происходил торжественный акт по поводу 25-летия общества. За эти годы в Марбурге в качестве гостей побывали тысячи писателей, а порой и мировые величины. Приезжали из наших, например, Айтматов, Окуджава и Евтушенко. Выступал бургомистр, несколько профессоров, пел прекрасно и классику, и новую, часто юмористическую музыку, местный хор. Я выступил, и четыре раза публика прерывала меня аплодисментами. Сережа Толкачев эту речь, кажется, записал. Институт подарил обществу роскошный расписной самовар. После этого мы обедали.
Вечером Барбара, которая всегда очень много в Марбурге тратит на гостей, повезла всю нашу компанию в ресторан. Хорошо и весело сидели. Вспомнили, что сегодня канун Хелоуина - какого-то дьявольского праздника, когда выходят из земли покойники. С Приставкиным мы пикируемся по поводу "ихних" и "наших". Я не совсем кстати вспомнил письмо 42-х и понял, что для Приставкина это "горячее" место. Он стал, нервничая, говорить о якобы существовавшем приказе № 1 Руцкого расстреливать каждого, кто нападает на Белый дом. Возможно. А уж их Руцкой, с корешками из Израиля и немыслимой предприимчивостью, вообще ничего не стоит. Я ответил, вспомнив указ № 1 Ельцина о зарплате преподавателям, тоже указик-миф. Но это письмо с требованием убивать и изолировать инакомыслящих, Толю, конечно, угнетает. В конце концов благами власти пользовались они, а не мы.
Днем гуляли с С.П. по парку, прекрасно.
Начал читать "Записки социал-демократа" Ю. Мартова, начинается все, как обычно, с еврейского вопроса. Юлий Осипович, родившийся в Константинополе, отмечает, что "домашним языком до пятилетнего возраста был для меня французский и новогреческий (язык константинопольской прислуги)". А чуть ниже Мартов пишет об антисемитизме при приеме его в петербургскую гимназию. Как при таком болезненном выяснении национального вопроса Мартов дружил с Лениным? Посмотрим, что будет дальше.
1 ноября, воскресенье.
В одиннадцать часов состоялось запланированное чтение в кафе "Фетер". Несмотря на афишу, читал не один Приставкин, а еще и я. Пришлось читать кусок из "Марса", самое начало, который мне показался грубоватым, и начало четвертой главы из "Имитатора". Все прошло довольно удачно. Я сменил на менее бубнящую манеру чтения, а потом Барбара с выражением прочла все это по-немецки. Заинтересовало ли это публику? И мне самому, который этот роман поругивал, и думаю, сидящим в зале своим и чужим русским показался этот текст значительным и сильным. Вот этот перелом в настроении я и почувствовал. Почувствовал это, видимо, и Толя, очень хорошо выступавший вслед за мной.
Чем я его взял? Где я ему наступил на мозоль? Скорее всего, раздражала и моя довольно открытая линия поведения, и прежняя неприязнь таких его товарищей, как Валя Оскоцкий, но, скорее всего, разозлил сам текст и своя, в сравнении с моей, собственная техника. Почти во всей его предваряющей чтение речи я чувствовал инвективы, оговорки, касающиеся меня, или просто упоминания. Здесь не надо было быть Фрейдом. Связано это, наверное, еще и с довольно сложным положением Приставкина на работе. После 65 лет ему перестали платить как госчиновнику, но тем не менее он без всякой оплаты остался на службе. Я готов принять даже рассуждения о долге и о боевом окопе, который демократам не хочется терять. Особенно, если президент все подписывает не читая. Это тебе не предыдущие французские президенты, которые читали каждое дело приговоренного к смертной казни, когда она во Франции еще существовала. Хочется положения, связей, которые дают гранты, диппаспорт и служебную машину, к которой привык. А тут имеется совсем недемократический его ровесник с таким значительным положением, как ректор. Сидя на таком посту, можно еще интенсивней и ездить за границу, и получать гранты. Сейчас, когда стало значительно хуже и с "гуманитарной" помощью Запада, подкидывавшего тому, кому надо, и с госслужбой, которая нынче в основном дается, как в боярские времена, своим людям для кормления, когда уже шесть лет институт производит впечатление устроенного, охотников на мое место все больше и больше. Самое интересное и среди нашего патриотического союза, то есть среди моих "друзей" и среди политических оппонентов. Ухоженное место привлекает многих. Да и как писатель, возвращаюсь к нашим баранам, что нынче председатель комиссии по помилованию при президенте - без службы? Тем более, как выясняется сейчас, при всех качествах "Тучки", существенным для того, чтобы ее раскрутила демократическая пресса, стала тема Чечни в ней.
В общем, из рассказов Приставкина на публике я узнаю то, где он был довольно осторожен в наших предварительных разговорах. А тут понесло, слишком считаются с его оппонентом, слишком он независим и удачлив. Он, как бы запоздало дискутируя с моей вчерашней речью в магистрате, объявляет, что он тоже секретарь, но другого союза, он тоже редактор, но "Апреля", он тоже чиновник и даже правительственный. Все после моего чтения направлено на меня. Я-то понимаю, что на мои тексты. Тексты мои, увы, выделяются среди описательных текстов сегодняшней литературы. Они не описательные, а философические, не биографически-протокольные, а "скомпонованные", придуманные. Мне уже давно ясна его тусовка и круг знакомств, круг разговоров, которые надо в этой тусовке поддерживать. Ясны те популярные повороты в его прозе, которые были и общим, а значит читаемым местом, и которые были близки демократам. На большее эта проза не рассчитывает. Во всем виноват Сталин! Не существовало ни объективной реальности, ни войны, ни стечения обстоятельств, ни причин, по которым усатый вождь совершал свои действия. Во всем был виноват этот один человек, построивший грандиозную империю. А как по-другому строятся империи и выигрываются войны? Я не поддерживаю Сталина, но стремлюсь рассматривать его личность в историческом контексте. Если не враги и противники мы с Приставкиным, то люди, по-разному глядящие на историю. Приставкин в своей речи говорит, что малолетки ("Кукушата"), оказавшиеся в конце войны без родных и без какой-либо помощи вокруг Москвы, по приказу Сталина были высланы - подразумевается, на уничтожение, на верную смерть, - рассредоточены по открывавшимся детским домам. Здесь, правда, и Толина судьба. Но ведь и я сын репрессированного. Разве в конце войны, когда я жил у тетки в Калуге, Тамара, моя сестра, не работала воспитательницей в детском доме и не рассказывала, что они делали для спасения всех этих малолеток? Разве мои соседи по даче Валентин и Татьяна не дети войны, но ведь они тоже оба прошли через детский дом, где и нашли друг друга? И здесь, в этом нажиме Приставкина, я вижу не только его субъективизм, но и следование определенной временной конъюнктуре. Недаром у него в "Тучке" оказались некие ребята - "еврейцы", несшие в мир голодных беспризорников справедливость. Мы что, не помним, где, при каком редакторе и когда это впервые публиковалось? А почему тогда - новый вопрос - сейчас это не востребуется? А что это за позиция писателя, подлаживающегося под публику: "Как писатель я скорее нужен Германии, чем России". Возможно, это и верно. В России более заметны все политические извивы этой прозы, так густо замешанной на страдании.
Во время утренника в кафе "Фетер" познакомился с неким Мишей, химиком и доктором наук из Ленинграда. Он живет в Марбурге и работает в университете. Сам он органик, но сейчас занимается созданием анализаторов и методики определения плутония в речной воде. Милый, пятидесяти с лишним лет библеец. Поговорили об отсутствии у местной публики внутренней работы. Сам он уехал, потому что, вроде, получал по почте антисемитские письма, потому что в России, дескать, надвигается фашизм и продают открыто "Майн кампф". Не верю ни единому слову. Не было корней, не было любви к этой стране, не было желания терпеть вместе с нею. А докторское звание дала она.
После выступления уехали к Гюнтеру в Беденкопф на весь день. Я еще помню большое имение, в котором Гюнтер и его жена жили на окраине. Но именьице пришлось оставить. У него теперь прекрасный дом с ручьем, протекающим по участку, чудесная размеренная жизнь, много книг, среди которых и старинные. Дивно покормили, как и в прошлые годы, разварными свиными ножками с кислой капустой. Я думал о холестерине и прочем, что попадает в организм с этим огромным количеством мяса. Но ведь вкусно.
Вечером читал Мартова.
Заграница хороша тем, что много и всласть думаешь о своей родине.
2 ноября, понедельник.
Меня давно уже смущает, с одной стороны, огромная информация, которую я каждый день получаю, с другой - ничтожное количество духовной и даже просто "письменной" работы, которую я делаю. А ведь и себе, и всем говорю, что только ради этого и живу. Точнее было бы сказать, проживаю. И здесь вся надежда на дневник, но вся густота жизни не фиксируется и в нем. Это все какие-то заготовки для новых работ, которые так и не будут никогда сделаны. И сам я тоже к собственным дневникам ни в рабочем порядке, ни для того, чтобы что-либо освежить в памяти, не вернусь. Значит, новое представление для публики?
Сегодняшний день состоял из трех моментов питания: прекрасного шведского стола в гостинице - стакан апельсинового сока, один йогурт, один крем со сметаной в пластмассовой баночке, одно яйцо всмятку, одно масло в фабричной упаковке, один мед, тоже в упаковке, две тарелки корнфлекса и мюсли с молоком, две чашки чая и, пожалуй, если память моя не подводит, бутерброд - завтрак; чашка супа с соевым творогом, ростками бамбука и шампиньонами, кари с луком, ростками бамбука и какими-то другими неопознанными овощами, рис с соевым соусом, чайник зеленого китайского чая - обед в китайском ресторане; на званом ужине в замке подавали тосты с ветчиной, ананасами и сыром, домашнюю ветчину, картофельный и какой-то очень изысканный салат с кукурузой, много разных сыров, ветчина и копчености, как говорят, в ассортименте, красное и белое вино, виноград и апельсиновый сок с минеральной водой.
Деловая часть программы состояла из трех официальных бесед: с вице-президентом университета профессором Шиллером, на этой беседе вице-президенту ассистировал профессор Брант, работающий по экологическим отходам атомной промышленности с Дубной; потом состоялась беседа с бургомистром, здесь обменялись речами и выпили по бокалу сухого белого вина (желающие могли пить и сок), наконец, в третий раз мы беседовали с обер-бургомистром господином Меллером. Везде обменялись речами, везде был понят, везде люди все быстро схватывают. Речь шла о проведении международной в Марбурге конференции, посвященной ученику и учителю - Кристиану Вольфу и Михайлу Ломоносову! Дублировать встречу с бургомистром и обер-бургомистром пришлось потому, что один из них социал-демократ, а другой христианский демократ и оба претендуют на звание обер-бургомистра на выборах, которые состоятся в феврале. В своих речах все немецкие начальники чаще всего произносили слово "финансирование". Очень понравился прекрасный портрет Фридриха II Гессенского, висевший за спиной обер-бургомистра. И первый, и второй мужики красивые, видные, но у Фридриха шелковый кафтан, голубая лента через плечо, бриллиантовая звезда на боку. У обер-бургомистра звезды нет, но костюм добротный, лицо сытое, живое. Отсутствием суетливой хитрости немецкие начальники приятно контрастируют с нашими. Мне понравилось, что во время этих бесед я окончательно сформулировал облик конференции и даже ее хозяйственную часть. Между прочим, эту конференцию можно проводить через два или три года и делать ее попеременно в Москве и в Марбурге.