Сила, которую придает рак, оказалась весомее, чем сила смерти. До этого момента я видел жизнь как анфиладу с идущими друг за другом дверьми, и на каждой висела своя табличка. На табличках было написано: "Рождение", "Первая должность", "Женитьба", "Дети", "Выход на пенсию". И каждый раз, переступая через очередной порог, я видел безусловную связь между написанным и тем, что переживал на самом деле. А вот с дверью, на которой висела табличка "Смерть", все оказалось совсем иначе: между вывеской и реальностью пролегала огромная пропасть.
Я знаю, что у всех имеются какие-то свои представления о смерти, свои взгляды по этому поводу, но, думается мне, все люди единодушны в убеждении, что смерть – это неправильно, что она должна обитать где-то в другом месте и другом времени.
Смерть обычно связывают со временем упадка, с явной бесполезностью, прекращением развития, отказом привносить в жизнь свой вклад. До некоторой степени все это может быть верно. Но для самого умирающего, такого человека, как я, действуют другие процессы и силы. Откровенная подлинность смерти заставляет нас увидеть мир таким, каким мы его еще никогда не видели, и каждый успевает добавить свое слово к этой "предсмертной резолюции".
Для кого-то это глас Господа, вершащего суд над нами. Возможно, так оно и есть, но мне кажется, что на самом деле это мы сами вершим суд над своей жизнью. Ничем не приукрашенный факт, что ты умрешь и это произойдет совсем скоро, обретает немыслимую силу. Он дарит нам невиданную решимость, знания неслыханной глубины, ярчайшие чувства и шанс обрести согласие с миром и с Богом – шанс, который нам не представится больше никогда.
Я говорил на эту тему с Дэвидом Стерджеоном, уважаемым психиатром, и он сказал мне две вещи, которые сильно на меня повлияли.
Первая состояла в том, что, если хочешь доброй смерти, ты должен принять ее со смирением. Вторая призывала понять, что для многих людей, а возможно, даже для большинства, смерть оказывается самым важным событием в жизни.
Я храню яркие воспоминания о том, как родились мои дочери, и о том, как умер мой отец. И оба эти переживания имеют для меня равную силу. Дети являются в этот мир лишенными сознания; мой отец, умирая в возрасте семидесяти восьми лет, покинул нас, унося с собой опыт многих лет жизни. Очень важно и то, каким ты начинаешь этот путь, и то, каким оказываешься в его конце.
Если ты примешь смерть, она не страшна. Это время для грандиозного перерождения, время, чтобы окончательно самовыразиться и помочь выразиться другим. В каком-то локальном смысле это возможность изменить мир.
Эти три дня, проведенные с Гейл, изменили всю мою жизнь. Я был готов смести все эмоциональные барьеры и открыться ей до состояния окончательной искренности. Я был готов показать ей, что принял свою смерть и свою беззащитность.
Она ответила мне тем же, и уже к вечеру наши отношения достигли такой глубины, о какой мы раньше даже не знали.
А на следующий день, в воскресенье, все было уже по-другому. Гейл вошла ко мне в раздраженном состоянии духа. Сначала она поругалась со мной из-за ка кого-то мелкого инцидента, случившегося с Грейс, потом высказала раздражение по поводу давнего эпизода из ранней истории наших семейных взаимоотношений. Я хотел переехать в другой район, чтобы дочки смогли ходить в хорошие государственные школы. Она же хотела остаться в доме, с которым уже сжилась. Тогда я настоял на своем.
И вот теперь она высказала свои претензии. Она все время повторяла: "Ну зачем ты это сделал? Зачем переселил всю семью из прекрасного домика в такое место, к которому мы так и не привыкли, – в другую часть Лондона?"
Ее до сих пор волновали моменты, когда я проявлял своеволие или когда проводил вечера, работая с фокус-группами, вместо того чтобы уделить внимание дочерям, которые нуждались в моей помощи и не всегда могли ее получить. И сейчас она все мне сказала.
Она также была уверена, что я всю жизнь потворствовал своему инстинкту разрушения. Каждый раз, когда она что-то создавала, будь то новый семейный очаг или что-либо другое, я сладострастно это ломал. Я уже ждал прямого вопроса: "Так кем же ты был все эти годы?", – но он, слава Богу, не прозвучал.
Впервые в жизни я смог увидеть, что некоторые из моих действий были следствием не столько стремления к власти в наших взаимоотношениях, сколько всего лишь моей неуверенности, что я такой властью обладаю. Теперь я вижу, насколько был неправ по отношению к Гейл, да и к самому себе.
С другой стороны, я вдруг увидел, насколько недооценивал ее фантастические, почти безграничные таланты. Нужно было пожить на Планете Рака, осознать свою близость к смерти, чтобы назвать вещи своими именами.
На ярость своей супруги я ответил смирением, извинениями и признанием, что мои действия были неправильны. Я сказал: "У тебя есть все основания обижаться на меня, я это честно признаю". И сразу после этого нас перенесло в совершенно другое место, туда, где мы с ней никогда не бывали.
Я понял, что нам нужно еще очень многое переосмыслить.
Переосмысление – это не просто какие-то представления, которые приходят сами по себе. И после вашей смерти этого никто не сделает. Вы должны вглядеться в свою жизнь. Посмотрев, вы скажете: "Господи, что я наделал! Но у меня еще осталось немножко времени, я еще могу все исправить".
Я принес много зла Гейл, да и многим другим, включая и моих детей. Но Гейл я знал целых сорок лет. Мы провели вместе очень много времени, и немножко времени у нас еще осталось. Вот с моими детьми все по-другому. Они молоды, моим дочерям двадцать пять и двадцать два, и они пытаются вникнуть в то, что со мной происходит. Разбираться во всем этом, в одиночку или всей семьей – в некотором смысле очень сложная задача. Но святая правда состоит в том, что теперь я знаю: если у человека есть воля и желание, он может осуществить грандиозные преобразования.
С моей сестрой Джилл я всегда поддерживал вполне благопристойные отношения, но они не были особенно теплыми. Теперь из-за сложившейся ситуации и благодаря беседам, которые состоялись во время моей болезни, мы понимаем друг друга гораздо лучше, чем раньше. У нас было время, чтобы совершить эту перестройку.
Весь этот пересмотр, это углубление отношений с людьми, которых я любил, были бы невозможны, если бы не наше знание о моей близкой смерти и мое принятие этого факта. Мы захотели этого пересмотра, потому что они знают, что я скоро умру, и я знаю о своей близкой смерти. Но, кроме того, мы смогли это сделать благодаря тому, что нам было отпущено еще немного времени. Так смерть придала смысл жизни.
Понедельник был последним днем моего пребывания в Мардсене, и дух наших бесед снова изменился. Теперь мы говорили о будущем: о покупке новой квартиры для Гейл и о том, как ей лучше будет устраиваться в жизни без меня. Мы обсуждали, что теперь будет ей нужно, чтобы не стоять на месте.
За три дня мы перенеслись от ностальгии через ярость по поводу прошлого к приятным и вполне осмысленным рассуждениям касательно будущего. Я верю, что это был необыкновенный момент в нашей супружеской жизни, после которого мы поднялись на новый уровень взаимопонимания.
Гейл, как я понимаю, прошла через глубочайшую перестройку. Это не были какие-то поверхностные изменения. Такие перемены свершаются в тех глубинах, где кроются наши корни. Постепенно, шаг за шагом она стала другим человеком – менее замкнутой, более открытой, способной давать людям тепло. Она стала больше доверять мне. В самые тяжелые минуты моей болезни она согревала меня своей нежностью и любовью. Эта любовь была такой сильной, такой страстной, какой я почти никогда не чувствовал в ней в прежние годы.
Бывали в нашей жизни хорошие времена, бывали плохие, но теперь наступили просто новые времена.
Территория Смерти
Я скоро умру. Смерть неизбежна, она придет через несколько недель, а может, даже через несколько дней. Она абсолютно реальна. Это объективный факт моей жизни. И от этого уже никак не отвертеться и не спрятаться. Никак не уклониться. Она уже здесь. Я умру очень скоро. И покуда я это повторяю себе и не ищу способов улизнуть от этой правды, я пребываю на правильном пути.
Представления о смерти, которые у меня были, оказались, как я теперь вижу, иллюзорными. Даже когда врачи говорили о 25-процентной, а затем о 60-процентной вероятности моей смерти, у меня всегда оставалась лазейка, какой-то шанс выжить. Эта лазейка закрылась, когда мне сказали: "Филип Гоулд, вы умрете. Привыкайте к этому факту. Это случится через несколько месяцев или через несколько недель, но случится". Лишь после этого человек начинает сознавать присутствие смерти, и неожиданно жизнь начинает орать ему прямо в уши.
Врачи, которые имеют авторитет в ваших глазах и которым вы доверяете, никогда не отворачивают лицо от этой правды. Они говорят: "Вы умрете, и это будет скоро, а не в каком-то расплывчатом будущем". Вспоминаю, что где-то в начале этого процесса я выступал по телевидению и сказал: "По словам врачей, мне осталось жить три месяца". При встрече со своим доктором я повторил: "Да, мне осталось три месяца", – на что он возразил: "Нет, это было шесть недель назад. А теперь вам осталось полтора месяца". Ключом к новому знанию становится именно эта абсолютная четкость, ясность, реальная привязка к реальному времени, которое вам осталось прожить.
Освободиться от смерти можно, только приняв ее. Лишь тогда можно с ней договориться и двигаться дальше вперед. Ключом к этому должно быть принятие.
Каждый раз, когда вы говорите себе: "Да, конечно, но…", или "Разумеется, это серьезно, но…", или "Трудно, но может быть…", – вы лжете. И эта ложь не позволит вам правильно дожить вашу жизнь, не позволит умереть доброй смертью.
Когда я сам пытаюсь уклониться от этой правды, начинаю думать: "Да, конечно, может быть…" или когда я слышу это от других, даже от самых любимых, я отвечаю: "Слушай, твой отец умрет, твой муж умрет… Этому нет альтернативы, это должно произойти".
Именно в этот момент ты обретаешь свободу. Ты обретаешь силу. Ты обретаешь мужество.
Вот что я думаю о природе смерти. Я знаю, что люди находят разные пути для взаимодействия со смертью. Есть такие, кто предпочитает ее отрицать. Для них это тоже по-своему честно. Это их собственное решение. Однако мне отрицание не подходит.
Мое понимание жизни, мое понимание смерти, мое понимание всех нюансов, связанных с этими сложными понятиями, позволяют мне абсолютно уверенно говорить: нужно быть честным перед собой, нужно хранить верность себе, то есть нужно принять это как данность.
Дожив до той точки, когда вам говорят (и вы верите этим словам), что вы умрете в самом близком будущем, знайте: вы прибыли на Территорию Смерти.
Если вы знаете об ожидающей вас смерти, но говорите себе: "Ну, мне пока еще далеко до Территории Смерти, потому что пока еще ничего не ясно", иначе говоря, если вам еще не ясно, что вы все-таки умрете, если вы думаете, что это может случиться через год или два, – тогда считайте себя отказником.
Это примерно как говорить: "Действительно, я уже прибыл на Территорию Смерти… но меня здесь пока еще нет". Такая позиция вам не поможет. Необходимо принять этот факт, признать, что вы умрете.
Если вы принимаете вашу смерть, у вас появляется возможность развития. И не только развития (об этом мы еще поговорим) – для вас становятся возможны самые разные вещи. Для этого нужно всего лишь признать, что впереди вас ждет смерть.
Я абсолютно уверен, что в тот момент, когда я принимаю смерть, когда я поворачиваюсь к ней лицом и гляжу ей в глаза, я не побеждаю смерть (ведь смерть победить нельзя), но освобождаюсь от нее. Как я понимаю, в этот момент можно показать себе, что у тебя есть еще мужество, чтобы переступить через смерть. И теперь, хотя смерть все так же нельзя победить, она уже не в силах победить тебя.
Ключ к победе – способность посмотреть смерти прямо в глаза и при этом не зажмуриться. Я знаю, что это звучит очень самонадеянно, но правда, как я думаю, именно такова.
Мы с женой снова отправились к викарию, чтобы обсудить похоронную церемонию. Мы нервничали, суетились, не понимали, что и как надо делать. Однако прошел час, на нас снизошел покой, и мы поняли, что смерти уже не боимся. Мы стояли перед смертью, смотрели ей прямо в глаза и благодаря этому обрели свободу.
В ту же неделю, несколькими днями ранее, я пережил пару очень тяжелых ночей. Дышать было трудно, болела вся пищеварительная система, меня мучили кашель и диарея. Все было плохо. И Гейл была в плохом состоянии.
Я лежал и думал: "Да, все плохо, но это смерть, и покуда у меня хватает мужества смотреть ей в глаза, покуда я способен ее принимать, я могу выбирать (хотя бы до какой-то степени), какой смерти я бы для себя хотел. У меня есть определенная свобода, есть силы, то есть в моей власти выковать для себя свою собственную смерть".
В этот момент я почувствовал свободу. И каждый раз, когда я ощущаю эту свободу, я свободен от смерти – хотя бы на миг.
Страх смерти – это роковое препятствие на пути к пониманию, и идея, что смерти можно посмотреть прямо в лицо, для меня является стержневой, принципиальной (возможно, самой главной), и я знаю, сколь она эффективна.
Ступив на Территорию Смерти, я получил в свое распоряжение алгоритм, с помощью которого шаг за шагом сумел ужиться с реальностью умирания.
Я всегда ожидал, еще после первого диагноза, который был поставлен четыре года назад, что, так или иначе, но я найду общий язык со смертью. Потом, когда пришел первый цикл химиотерапии, меня охватил ужас. В некотором смысле, химиотерапия – это иконографический образ рака как такового. Он приходит вместе со всеми этими трубками, побочными эффектами, столь ужасными вещами, что страшно представить, что они происходили с тобой.
До того как оно началось, я подумал: мне этого не пережить. Я не выдержу химию. Это слишком больно, слишком страшно.
Но ведь ничего, выдержал.
Потом люди, которые тебя лечат, говорят тебе: "Ты понимаешь, парень, что у тебя больше не будет пищевода, у тебя не будет того, другого, третьего, и ты уже никогда не сможешь даже нормально поесть".
Но и к этому ты раньше или позже привыкаешь.
Потом ты понимаешь: что бы на тебя ни свалилось, ты с этим как-то справляешься.
И все потому, что твои тело и разум обладают исключительными способностями справляться с тем, что тебя ждет. Это удивительная вещь. Ты встречаешь эти вызовы один за другим и на ходу учишься, как надо на них отвечать. В человеческом теле скрыто больше чудес, чем мы когда-нибудь сможем понять, – и в физическом плане, и в эмоциональном, и в духовном, и даже в религиозном. Твое тело может совладать со многим. И ты можешь. Ты способен все это победить. Ты можешь терпеть боль, неудобства, неведение, ты справляешься со всеми этими напастями. Все это вполне достижимо.
И осознание всего этого меняет тебя как личность.
А еще есть проблема мужества.
Ты думаешь: Господи, как я напуган! Да я же трус!
Я тоже думал, что я трус. Я ведь из тех, кто в детстве боялся по вечерам быстро гонять на велосипеде. Я боялся больших горок в аквапарке "Алтон Тауэрс", я боялся озорничать в воде, да я даже боялся сунуть голову под воду. У меня просто не хватало духу, чтобы проделывать все эти детские штучки.
Но вот пришел рак и принес с собой очень много боли и страха. И выяснилось, что я вполне могу их выдержать. Снова и снова у меня находилось мужество, чтобы совладать с этой ужасающей, выматывающей болью.
В боли никогда не было и не будет ничего хорошего. Неторопливая и вездесущая, она гложет вас день за днем, и ей помогают дурнота и тошнота. Бесконечная, бескрайняя боль. Но в тебе открываются силы, чтобы перетерпеть и ее. Как бы она ни была страшна, ваша болезнь готовит вас к тому, что ждет вас потом. Вот так она готовила и меня. Она приучала меня к мысли, что она еще вернется. И когда она возвратилась, она подготовила меня к пониманию, что вернется еще раз, и в гораздо худшей форме.
Она добросовестно подготовила меня к самому худшему, а потом устроила экзамен. Она сказала, что еще вернется, и причиной отчасти может стать ошибка врачей. Между прочим, я не говорю, что это непременно должно было произойти, но ошибка тоже оказалась одним из факторов в этой игре.
Учитесь сосуществовать и с такими вещами. Жить рядом с возможностью, что причиной вашей смерти станет человеческая ошибка.
Итак, вы все время соседствуете с множеством неприятных вещей. Это страх, неуверенность, боль. И я понял, что при таком соседстве вы становитесь все сильнее, все свободнее. И в течение всего моего онкологического путешествия мои тело и душа все время не прекращали готовиться к очередной ступени. Рак готовит вас к следующему шагу, не дожидаясь, когда вы завершите предыдущий. И на подходе к концу вы больше не боитесь следующего шага, потому что уже знаете, что и он вам по плечу.
Всем нам приходится терпеть боль, но она мешает жить. Кое-кто думает, что через боль к нам приходит просветление. Мой опыт в этом отношении вполне прозаичен. Когда я чувствую боль, я спотыкаюсь. Мои творческие способности покидают меня. Я в самом деле не люблю боли.
В процессе химиотерапии у меня одну неделю были инъекции, а вторую неделю я отдыхал, и творческой работой я мог заниматься только в свободную неделю. Тогда я писал и делал другие вещи.
Если у вас есть возможность избавиться от боли, не стоит колебаться. На Территории Смерти вам нужно много хороших, качественных дней, которые вы могли бы потратить на друзей, родственников, книги и прочие важные вещи. Избавляйтесь от боли любыми доступными вам средствами. И не важно, какие это будут средства.
И я избавляюсь от боли, как только могу. Она не помогает мне в моих творческих занятиях, в самовыражении, она не помогает завязывать и развивать отношения с другими людьми. Даже когда я беседую с дочерьми, ничего не получится, если я мучаюсь от боли.
Так в чем же смысл боли, если от нее мне нет никакой пользы?
Помню один-единственный момент, когда боль дала мне что-то положительное. Тогда она была самой нестерпимой из всего, что я хоть когда-то испытывал в жизни. Сразу после операции, которую мне делали в Ньюкасле, болело так сильно, что я, помню, сказал: "Господи, теперь я понимаю, что такое настоящая боль".
И я захотел поведать всему миру: я чувствую вашу боль, я понимаю, какую боль вы испытываете. Мне хотелось отправить это обращение всем людям.
Когда рецидив пришел ко мне во второй раз, врачи сказали: "У вас семь лимфатических узлов битком набиты раковыми клетками, а это совсем не хорошо".
Я спросил у врача, каковы мои шансы, а он по глядел на свои бумаги, переложил их с места на место, и я уже понимал, что моя игра закончена. Я не знал, что мне делать. Я не видел перед собой никакой цели. Я чувствовал себя потерянным.
Но все-таки я нашел себе цель. Для начала нужно было подумать: есть ли на новом этапе моей жизни что-нибудь такое, что придаст ей хоть какой-то смысл? Иначе говоря, поиск цели стал моей целью.
Потом пришла та страшная пятница, когда мне по звонили из больницы и сказали: "Один из онкологических маркеров в вашей крови подскочил с 5 до 58 процентов".
И это был конец. Полный и несомненный.