Володя Акимов, Гарик Кохановский, Яша Безродный, Ар* каша Свидерский… Да, о ребятах говорил… Но я не помню, чтобы он назвал кого-нибудь из учителей, - никогда не слыхала. И чтобы рассказывал какие-то школьные эпизоды - тоже никогда. Я думаю, отчасти потому, что там - на Большом Каретном - настолько большое значение имела семья Левы Кочаряна, что все остальные воспоминания были очень среднего уровня. Я никогда не помню, чтобы ему хотелось пойти в школу, на вечер встречи… Я даже номера этой школы не знала, хотя могла бы легко запомнить, потому что у меня была 186-я квартира. И мне кажется, я понимаю, почему он не вспоминал о детстве, о школе… Ведь Володя, в сущности, действительно был очень веселым человеком, и что-то страшное он просто блокировал. Как гематома это у него зарастало и в общий обмен веществ не попадало - а лежало внутри, лежало каким-то страшным грузом. И даже "Баллада о детстве" - это баллада, это нечто историческое, - почти эпос. Своего лирического восприятия, трагичности там нет. Вот того мотива, когда Володя спрашивает Нину Максимовну:
- Мама, что такое счастье? Это манная каша без комков?…
Или что-то в этом роде, не помню точно…
Помните, как Лида Сарнова вспоминает, что ее пронзила жалость, когда она его в первый раз увидела? Ну, никак этого не сказать про Володю! Чтобы кого-то, когда-то глядя на него, могла пронзить жалость. Он всегда казался сильным, веселым… Он себя от этого отделил, как бы сохранил себя… А там должны были быть какие-то страшные воспоминания - в том числе и бомбежки, и голод, и бедная одежда… И размышления на тему, почему мама и папа живут в разных местах… И ревнивая любовь к тете Жене, привязанность к Лиде, которая пожалела его… Другие, может быть, тоже жалели, но не показывали вида, а Лида по молодости раскрылась.
Мне кажется, что были вот эти внутренние, задавленные воспоминания о детстве, и та жажда - наесться досыта, и чтобы была прочная крыша над головой, и чтобы папа и мама были вместе… И, наверное, много-много людей, которых жалко… И когда это было задавлено долго-долго, когда он не трогал этого, старался не вспоминать - это и был тот двигатель, та жажда, чтобы всем было хорошо. Это тот двигатель, который заработал. И Володя своим хохотом и весельем это исправлял, - это какая-то сублимация.
Ну, не вспоминал про школу! Меньше, чем все они. Казалось бы, а почему не вспоминать?! Было что-то смешное, были какие-то хохмы, - а ведь все это мы знаем только со слов ребят, - сам он никогда об этом не рассказывал.
Но ведь все про детство рассказывают! Я же ему без конца рассказывала… Ему нравилось, что у меня была бабушка, которая все на свете знала, все читала, - ходячая энциклопедия… Что все могли ей позвонить и спросить у нее что угодно. Ему нравилось, что она не работала, а занималась домом… И Володя хотел, чтобы и я не работала, чтобы сидела с детьми, и что вообще женщины должны салоны держать и детей воспитывать…
А сам ничего не рассказывал. Редко-редко: какую-нибудь мелочь… Вот про ту фотографию, где он в тюльпанах стоит, - теперь говорят, что это в Малаховке, а он говорил, что это в Оренбурге, Бузулуке или что-то в этом роде…
- А про Бантоша рассказывая?
- Про Жору рассказывал. Со злостью и с хохотом. Рассказывал как про преодоленное. Терпеть он его, конечно, не мог. Но опять же - как рассказывал? Как Жора Бантош боялся Гисю Моисеевну. Как весь дом содрогался при виде Жоры Бантоша, а Гися Моисеевна, бросив котлету, которую она в этот момент валяла в сухарях, - бежала, кричала на него, махала кулаками, тряпками, - приходила обратно, поднимала котлету и продолжала дальше ее валять. То есть, не без смеха. Я от него никогда не слышала, что "вот, бедная мама…" Просто как факт.
- Кроме домов на Первой Мещанской и на Большом Каретном - было еще одно родное место - квартира Епифанцева в Каретном ряду…
- Володя Жору любил и к Лиде - его жене - очень хорошо относился. Жора постоянно пытался писать пьесы, мечтал открыть театр, в котором бы шла научная фантастика. В этой связи мы и к Стругацкому ходили… Но то, что Володины некоторые песни написаны были для Жориной пьесы, - я думаю, что это не так. И еще Жора в то время писал - я не знаю, как это назвать: пьеса или роман, а называлось это, по-моему, "Конгломерат".
- Попытка создать московский молодежный экспериментальный театр как-то отразилась на Вашей жизни?
- Думаю, что нет. Какое-то время мы этим занимались, это было до Таганки. Все это начиналось осенью 63-го года - это была просто попытка… Временами занимались в Школе-студии, временами - у кого-то на дому. Но я не думаю, что даже если бы не было Таганки, Володя бы на этом остановился. Потому что в этих попытках было не столько новаторского элемента, - сколько желания повторить то, что сделал Олег Николаевич Ефремов. Все они были из одной Школы-студии, из той школы, из которой родился "Современник", все они были более или менее безработными, - им просто хотелось работать. Володя очень хорошо относился ко всему этому делу, но я не думаю, что он делал на это ставку. Но, если бы они сделали театр, Высоцкий бы не подвел.
- Материальное положение в первые годы было очень сложным?
- Да. Но я не могу сказать, что это было самым главным в нашей жизни. Хотя, нищета, конечно, была чудовищная: Володе просто не в чем было ходить. Он носил пальто Миши Туманова, брюки Толяна Утевского, а ботинки мы стибрили на студии "Ленфильм". Носил буклети-стый пиджак, - их, кстати, было три. Но этот буклетистый пиджак был для Володи страшно дорогая вещь, - почти символическая.
- На первых своих выступлениях Высоцкий пел в этом пиджаке, сохранились фотографии. Еще раз вернемся к самому началу: запись во ВГИКе - это концерт или просто какая-то специальная запись?
- Это связано с Андреем Донатовичем Синявским. Кто-то из ВГИКовских студентов - режиссеров или операторов - делал курсовую, а может быть, - дипломную работу. Точную тему этой работы я назвать не могу и даже не знаю, к кому сейчас можно обратиться. Дело в том, что жена Андрея Донатовича - Маша, работала преподавательницей ИЗО в нашем институте. Возможно, что именно она подсказала этим студентам и материал, и место, и тему. Очень красочным, колоритным местом была квартира Синявских. У них было две комнаты в коммуналке на втором этаже, и была комната в подвале, - в том же доме. Все было уставлено книгами, увешано старинными иконами, выложено деревянной утварью. И жили там безумно колоритные люди: сам Андрей Донатович и Мария Васильевна. Это был дом, который просто просился в кинокамеру, - и кто-то из студентов ВГИКа делал работу на этом материале. Снимали квартиру, библиотеку, подвал, Синявского, Машу, людей, которые у них бывали, поющего там Володю… И попутно для фонограммы, для чистоты фонограммы, Володю записали на учебной студии ВГИКа. Это было наверняка до того, как у Синявских родился ребенок, и наверняка после того, как у меня родился Никита, значит, это было между 64-м и 65-м годами, где-то в промежутке. Это была студийная, наверное, первая высококачественная запись. Да, вспомнила, - это писалось прямо в тонвагене, который стоял во дворе дома Синявских в Хлебном переулке.
- А с кем из Ваших друзей по ВГИКу общался Высоцкий?
- Он любил двух моих друзей: уже покойного Женечку Харитонова и Игоря Ясуловича. Кстати, одна из первых Володиных записей сделана была в квартире Наташи Егоровой - жены Игоря. Это - конец 61-го года или начало 62го года. Мы играли в шарады в этой квартире, - тогда это было любимое занятие. Еще одно чудесное воспоминание могу Вам подарить: как Володя в первый раз сыграл Гамлета. Было задумано слово "принцип". Я уже не помню, как мы делали "ип", но принца изобразил ВІолодя. Был тот самый заветный пиджак - второй, а может быть - и самый первый. Пиджак закололи, как мантию, Володя встал в каноническую позу принца Гамлета, - и все моментально поняли, что это принц. Так что он нам шараду испортил. Игорь тоже помнит, как Володя изображал Гамлета.
- Людмила Владимировна, Вы снимались с Высоцким не только в фильме "713-й просит посадку", но и в телефильме "Комната". А какие у Вас там были роли?
- Володя играл художника - он был отрицательный. Он рисовал Олега Колокольникова, а картина должна была называться "Слава труду". И когда репетировали, перед Володей ставили мольберт. Володя такое рисовал, такие колокошины портреты! А я изображала стюардессу - возлюбленную художника, более положительную, чем он. Все это было совершенно - кошкин навоз.
- Это показывали на телевидении?
- Да, показывали, но совершенно напрасно. Это было, наверное, в июле 1965 года. Помню, что смотрели мы это на квартире у Юры Смирнова - таганского актера, но не помню, чтобы мы получили много радостных впечатлений.
- Вы знаете, мы не поговорили еще на одну интересную тему: Высоцкий - рассказчик…
- Володины устные рассказы… Страшно было бы интересно найти записи Володиных рассказов. Была серия рассказов про Серегу и Сережу. Они были в разной степени косноязычны и картавили на разные буквы. Был замечательный цикл про умнейшую собаку Рекса. Этот цикл рассказов относился, по-моему, к отставному милиционеру, у которого и была умнейшая собака Рекс, - значительно умнее хозяина. Потом был рассказ про уволенного с работы - любимый рассказ Андрея Донатовича Синявского. Кстати, у Синявского были записаны все устные рассказы Высоцкого. История уволенного с работы была довольно длинной: кто ему сказал, что он ответил, как он дома это рассказывает соседям, как это он рассказывает по телефону… Андрей Донатович считал, что это - высшее достижение Высоцкого вообще. Еще был замечательный рассказ про рабочего, который потом стал одним из авторов "Письма рабочих тамбовского завода". Это было интервью, примыкавшее к серии рассказов о Никите Сергеевиче Хрущеве. Причем, меня возмущало то, что этот рабочий после каждой фразы обращался к своей жене: "Правда, Люсь?"
Одновременно с этим рассказом - большая серия рассказов про Никиту Сергеевича Хрущева. Сказать, что Володя его не любил, было бы неверно. Володя его уважал и очень ценил. Еще Володя был очень хороший имитатор, но это не значит, что в рассказах он только этим и занимался. Но он мог абсолютно точно изобразить кого хочешь: больного, маленького, похожего, непохожего, любой национальности, с любым акцентом… И страшно похоже имитировал речевые характеристики. И для него Никита Сергеевич - это прежде всего была речевая характеристика: и в смысле говора южнорусского, и в смысле построения фразы, и в смысле ораторского искусства. Самая лучшая история из этой серии была про президента Кеннеди…
- А переговоры Никиты Сергеевича с космонавтами?
- Ну, это была прямая имитация, это не был устный рассказ. Он мог просто взять газету и читать выступление Хрущева так, что за стеной люди включали радио.
Потом отдельно - совершенно замечательный пласт, когда Володя приехал со "Стряпухи". Он привез целую серию северо-кавказских рассказов, в том числе - замечательную историю про разговор втроем: учитель, ученик (кажется - пятого класса, которому уже семнадцать лет) и отец этого пятиклассника - секретарь обкома какой-то национальной области. Папу вызвали в школу, папа разговаривает с учителем на "ты", а с сыном на "Вы". Володя изображал всех троих. Это невоспроизводимо, хотя и слов-то особенных не было. Учитель, интеллигентный старичок, говорил о том, что ребенок очень способный и, в сущности, очень хороший мальчик. Ну, написал на стол, - наверное, постеснялся попроситься выйти. И секретарь обкома - вождь! - с акцентом, на "Вы" своему сыну:
- Слушайте сюда!
И учителю на "ты":
- Чаппалах ему сделай!
(Это значит - по роже, или по заднице).
- Людмила Владимировна, по стране в перепечатках ходит такая повесть - "Кольцо". Ваше отношение к ней?
- К сожалению, гуляет… Вранья там нет, про Володю ничего плохого я все равно не могла сказать и соврать бы не смогла. Мне лично это неприятно потому, что люди могут подумать, как это Володя мог на такой идиотке, на такой хвастливой дуре жениться… И правильно сделал, что ушел… Разумеется, я этому человеку никогда в жизни не прощу, потому что я просила его не распространять. Он мне эту вещь показал, и я просила ни в коем случае не тиражировать. Я считаю, что он - подлец. Если бы была возможность злобно, по-хулигански ему отомстить, я бы это сделала. Хотя моя личная обида несправедлива, потому что по-настоящему плохо то, что он - мерзавец. Подлость в том, что повесть написана от первого лица и что, якобы, существует магнитофонная запись. Никогда! Никогда этого не было! А что касается кольца, то да - кольцо имело место быть. Настоящего вранья, подлога там нет. Есть попытка имитировать мою манеру говорить… Я так не говорю, Вы сами могли в этом убедиться.
- Некоторые считают, что такие люди, как Высоцкий, Аверинцев, Шнитке, - они из другого, параллельного мира…
- Из того же самого! Читайте Льва Николаевича Гумилева. Это та самая пассионарность, из которой рождаются этносы. И держатся. Из того же самого теста! И именно Аверинцев, и именно Шнитке. Из этого же теста был автор "Слова о полку Игореве". И Володя.
1988–1990 гг. Москва
Николай Николаевич ГУБЕНКО
- Когда и где Вы познакомились с Высоцким?
- Скорее всего здесь, в театре. Я пришел сюда в 1964 году за месяц до основания новой Таганки. У нас во ВГИКе был спектакль "Карьера Артура Уи", и мы играли его уже около года. Причем играли на разных площадках - во ВГИКе, в старом Доме кино на Воровского, в Дубне у физиков… По всей видимости, в Доме кино меня и увидел Юрий Петрович Любимов и пригласил меня на роль Янг Суна в спектакле "Добрый человек из Сезуана". Практически это был ввод, потому что в Щукинском училище эту роль играл Ватаев… Но в театре на Таганке премьеру выпускал уже я.
- А когда в театр пришел Высоцкий?
- Высоцкий пришел позже, пришел в период работы над "Героем нашего времени". Там у него была небольшая сцена… А раскрылся Володя как актер, как мне кажется, в "Пугачеве".
- А "Галилей"?
- "Галилей" репетировался, когда театру было уже четыре года, в 1968 году. На "Галилее" случилось так, что я решил уйти из театра… На мне и на Зине Славиной висел тогда почти весь репертуар, мы играли по 32 спектакля в месяц! Времени на то, чтобы прочитать газету - не говоря уже о книге - не было. И я почувствовал, что сползаю в какое-то абсолютное исполнительство. И не только как актер, но и как человек - времени для получения какой-то духовной информации не хватало.
- Мне рассказывали, что тогда Вы даже жили в театре?..
- В начале мы с Зиной жили в котельной, через ситцевую занавесочку. Котельная была с земляным полом. А потом, после операции аппендицита, я пошел на улучшение - меня перевели в партком. Потом дали общежитие на Дубининской, где я не ночевал ни одной ночи, - поэтому не застал общежитской лафы…
И вот тогда начались репетиции "Галилея"… По-моему, начинал репетировать Калягин. Я дошел до периода расчитывания пьесы, еще не строили мизансцены. Так что основной работы я не застал.
- Что Вы можете сказать о периоде студийности в театре на Таганке?
- Этот период был при мне и продолжался без меня. Наверное, лет пятнадцать… А потом все это стало рассыпаться - и в отношении к делу, и в отношении актеров друг к другу. Да и в тиражировании того, что они делали на сцене, - на концертных площадках…
- Юрий Петрович Любимов был против Вашего ухо-да из театра?
- Да, он всячески сопротивлялся… А до этою он был против моей работы в кино, он был против того, чтобы я делил театр еще с чем-то. А когда я решил уходить из театра… это было уже не сопротивление, он просто уволил меня по статье "за нарушение трудовой дисциплины". Был страшный скандал, и Любимов счел меня предателем… Но замыкаться на театре я не мог и до сих пор в этом уверен.
- Когда Вы ушли из театра, Высоцкий стал играть Ваши роли…
- Да, тогда Володя взял на себя все мои роли - в "Десяти днях", в "Павших и живых" и в "Добром человеке". Наверное, он взял бы и Пугачева, если бы у него не было уже прекрасного Хлопуши. А гораздо позже - как когда-то Володя подпер плечом театр во время моего отсутствия, - так и я посчитал необходимым после его ухода из жизни вернуться в театр с той же целью. Это произошло совершенно естественно, потому что я понимал - кто-то должен взять эти роли на себя.
- Теперь о песнях: известно, что Высоцкий любил, как Вы пели его песни…
- Ну, этого я не могу утверждать… А встретились мы с Володей в песенном плане не на материале его песен, которые знали и пели все. А была такая картина "Последний жулик" - она снималась на Рижской студии, - для которой Володя написал песни. И вот эти песни пел я… Тогда даже вышла и сохранилась у меня маленькая пластинка. Это было в 1966 году, может быть, чуть позднее. И я считаю, что это была первая пластинка с песнями Высоцкого. Это первое официальное издание его песен.
Вот так я спел Володины песни - их было четыре или пять, точно теперь не помню. А что касается его реакции, то, честно говоря, я этого не знаю.
- А Вы пели когда-нибудь вместе с Высоцким?
- Вместе пели, но вот не пили никогда - это точно.
- После Вашего ухода из театра Вы встречались с Высоцким?
- В работе мы не встречались, но мы встречались по жизни… Мы всегда испытывали друг к другу и интерес, и приязнь. В принципе, некоторое отстояние началось с появления Марины Влади. Володя избрал себе другое общение, другую компанию, к которой я не имел никакого отношения. В человеческом плане я больше всего ценю прижизненные дружеские связи… А все это кликушество вокруг имени Высоцкого теперь - к этому я отношусь резко отрицательно.
Февраль 1988. Театр на Таганке